Голоса в моей голове
Шрифт:
Все вокруг превращалось в бессмысленную вереницу похоти и разврата, отчего меня одолела тягостная грусть. Похоже, моя душа начинала стареть раньше положенного времени.
– Я не помню, – ответил я совершенно безразлично, хотя в голове и вертелось двадцать три, двадцать три, двадцать три…
– Это ничего не означает, ты же понимаешь?
– Конечно…
– Все еще впереди.
– Да.
Таким образом складывался любой наш диалог. К тому времени, как мы находили более или менее объективные темы для разговора, терялось само желание вести общение.
– Ты очень умный и начитанный. У тебя хорошие книги, – подхватил первый друг, не прочитавший не то чтобы мою книгу, но даже самый крохотный рассказ.
– Это мы должны убиваться. – Продолжил второй. – Мы вообще ни на что не способны. Особенно я. Всю жизнь просиживаю в комнате перед настольным теннисом. Я даже не играю, а просто смотрю, понимаешь?! Я вряд ли смог бы писать хоть что-то похожее на твои произведения.
– Тебе и не надо, – ответил я. – У каждого свои интересы, и каждый на что-то способен. Мы не обязаны равняться друг на друга.
– А как иначе критиковать себя?
Внешне он напоминал общипанного страуса. Но это было лишь его лицо – узкое, вытянутое с огромными выпуклыми глазами и нелепо сбритой бородкой. Без толики вранья скажу вам, что шея его была настолько худощавая и длинная, что под нужным углом напоминала швабру, обтянутую кожей. Конечно, его харизма, поставленная речь и нетипичный хриплый голос притягивали к себе женский пол, но все-таки каждую минуту мое беспокойство о целостности его тела росло. Вы когда-нибудь видели высокий деревянный столб, вдетый в землю лишь наполовину нужной длины? А что если начнется ураган, насколько сильно вы будете переживать, чтобы этот столб ненароком не упал на вашу машину или ваших детей? В любом случае, за шею своего друга я переживал намного сильнее. Именно такой эта шея и была. Длинный деревянный столб во время бушующего урагана.
– У вас хотя бы есть девушки, – продолжил ныть первый друг.
– У меня нет девушки, – перебил я.
– Да, но были ведь. Я всю жизнь прожил один. Мой жирный живот отталкивает всех и все.
– Зачем ты тогда ешь?
– Мне нравится еда, я не хочу себе ни в чем отказывать. Но это меня погубит. Кажется, жизнь не удалась.
Как вы уже поняли, он был достаточно упитанным человеком. Я бы даже сказал, слишком упитанным. Страсть к еде порой переходила все дозволенные границы, но эта проблема не заботила его ровным счетом никогда. Все эти фальшивые наигранные сопли, которые он изливал в том баре, выступали лишним доказательством его непримиримого противоречия. Он думал, что причина отсутствия девушек в его жизни – внешний вид. Мы то со вторым другом прекрасно знали, что не внешность отталкивала дам, а его вытекшие на помойку пустые мозги.
Продолжая судить своих друзей, я понимаю, что был не лучше них. Они отлично подстраивались под фразу «из крайности в крайность», а сам я чувствовал себя самым последним и самым никудышным предком Чехова, который вряд ли обрадовался бы такому правнуку.
– Это не причины, чтобы жаловаться на жизнь, – сказал я. – Что за глупости?
– Ты все время затыкаешь меня.
– Потому что ты жалуешься на свою жизнь без всякой веской причины. Это выглядит ущербно.
– Неужели мне нельзя хотя бы притвориться несчастным человеком?
– Тебе не хватает внимания?
– Нет. Просто я такой человек. Меня должны жалеть.
– Вряд
ли тебе что-то должны в этом мире.– Да что с тобой?! Почему ты такой грубый?!
– Ему отказали в издательстве, идиот! – Выкрикнул второй. – Оставь его в покое хоть на минуту.
Если бы в тот момент выключили всю музыку в баре, то, возможно, удалось бы услышать, как злобно урчал живот моего первого друга. Конечно, вся прелесть состояла не в этом, а в том, насколько агрессивно порой мы воспринимали совершенно безобидные слова.
– Пойду закажу себе бургер, – ответил он и нехотя поплелся к ближайшему официанту.
– Сколько можно такое терпеть, – сказал я себе шепотом, наблюдая, как неуклюже он пытался втиснуться между столиками, когда рядом с ними расстилался широкий удобный проем.
– Не обращай на него внимание. Ты же знаешь, он только о еде и думает. Думаю, даже перед смертью он успеет съесть свой самый любимый бургер, – сказал второй друг.
– Он скорее вернется с того света, чем умрет, так и не отведав бургер, – добавила его девушка, и в ту секунду я впервые услышал ее голос и вспомнил о ее существовании.
Она все еще продолжала вульгарно жевать жвачку, но мне уже не хотелось плеснуть в нее вино. Я слишком отходчивый человек.
– Расскажи мне, что тебе сказал редактор? – Спросил второй друг, аккуратно прижав к себе девушку.
– Ничего нового.
– Люди не видят того, что видишь ты. В этом их огромная проблема. Но ты тоже не должен считать, что видишь все наяву.
– Хочешь сказать, что я пишу наигранно?
– Нет. Ты сам об этом подумал.
– Я просто пишу. Просто пишу. Видимо, – я сделал паузу, – пора перестать верить в эту чушь.
– Перестанешь писать?
– Нет. Я же не дурак. Я продолжу писать без глупых надежд на светлое будущее. Просто надо осознать отсутствие таланта и дальнейшей славы.
– Это не так печально, как кажется.
– Ценить искусство, но оставаться бездарностью? Мне кажется, это самое печальное, что может случиться с человеком.
– Фу, ну и вонючий же этот горький шоколад! – Перебила нас вдруг его девушка.
– Зачем ты тогда ешь его? – Спросил он.
– Потому что он полезен. Но я его ненавижу. Он противный и гадкий. Мне становится плохо только от одного его вида.
– Ты постоянно ешь какую-то ерунду, от которой тебя тошнит. В чем проблема перестать это есть?
– Я набрала лишние килограммы. Знаешь, насколько это ужасно? Я и так полгода сижу на этих диетах, правильном питании, а ту еще и шоколад. Поддержал бы меня хотя бы.
Она демонстративно скрестила руки на груди, повернулась от него и села в пол оборота. Насколько же все банально.
– Ты ешь горький шоколад, – сказал я вдруг.
– Что? – Она посмотрела на меня как на призрака, очутившегося в центре бара и вмешавшегося в их тайный разговор.
– Ты ешь горький шоколад и жалуешься на жизнь. Но на самом деле, ты просто ешь горький шоколад.
– Гениально, – ответила она, так и не поняв смысла моих слов.