Голоса за стеной

Тотчас же последовал приказ: обыскать дом Умельца, эскизы отобрать и сжечь в присутствии Капрала. Умельцу пригрозить, чтобы держал язык за зубами, а дочь и жениха ее изловить и упрятать в самый глубокий тюремный подвал, туда, где содержатся в одиночках все, кто представлял для Капрала хоть малейшую опасность…

Машина с жандармами понеслась по ночным улицам города, погруженного в темень страха.

Беляна и Наш Сосед приближались к дому Умельца со стороны реки и огородов — так было безопасней. Они подошли уже почти совсем близко, когда Беляна увидела, что в окнах горит свет, а за занавесками мечутся какие-то тени, кто-то с зажженным фонариком направился в мастерскую и вскоре вышел оттуда. Беляне даже показалось, что в свете фонаря она различила силуэт отца.

— У нас обыск, — тихо сказала она.

— Похоже, — шепнул Наш Сосед.

Притаившись за кустами сирени, они ждали, что будет дальше. В ночной тишине отчетливо были слышны шаги жандармов, выходивших из дома, голоса.

«Об этих эскизах помалкивай. Ты их и в глаза не видел. Понял, старый дурак?» — произнес кто-то.

«Как ты со мной разговариваешь, щенок? Я — Умелец!» — узнала Беляна голос отца.

«Заткнись! Ты когда-то был умельцем. А сейчас умельцы мы», — рявкнул тот же человек.

Остальные захохотали.

«Дай ему по морде, Затвор. Что-то больно разговорчив», — предложил кто-то.

«Успеется, — ответил Затвор. — Слушай, старый дурак, где твоя дочь?»

«Уехала в деревню к тетке, — солгал Умелец, смекнув, что дело неладно. — А оттуда собиралась к какой-то подруге на ферму».

Наш Сосед держал Беляну за руку и чувствовал, как ее бьет озноб.

«А дружок ее, этот лекарь, где? Неужто не появлялся?» — спросил Затвор.

«С тех пор, как дочь уехала, словно сгинул», — ответил Умелец.

«Если кто из них появится, сразу же сообщи нам. А будешь темнить, повесим за ноги на этом столбе. Понял, старый дурак?» — пригрозил Затвор.

«Как не понять», — сказал Умелец.

«Пошли отсюда, ребята. Полдела сделано, эскизы у нас», — скомандовал Затвор.

Они вышли на улицу. Взревел мотор машины — и снова наступила тишина. Дверь в доме хлопнула, и вскоре свет в окнах погас.

— Нам нельзя туда, — сказал Наш Сосед, понимая, что Беляна рвется к отцу. — Там может быть засада.

— Отец… Что же нам делать? — голос ее дрожал. — Куда деваться?

— Нас разыскивают, понимаешь? Хотят схватить.

— Понимаю…

— Мы должны найти безопасное место, чтобы не только отсиживаться, но и действовать. Отцу как-нибудь дадим знать, что мы живы… Я знаю одно место. Старый маяк, за городской свалкой. Туда даже тропинки заросли бурьяном.

— Это километрах в двадцати от города?

— Да. Пока не рассвело, надо успеть добраться. Там нас никто искать не станет…

Свернув с шоссе, Беляна и Наш Сосед пошли полевой дорогой. Город уже остался позади. В пожухлой траве трещали цикады. Теплый ветер, прежде дувший из степи, ослабел, сменился солоноватым свежаком, дышавшим откуда-то из темноты, где слева от дороги простиралось невидимое море. Справа едва виднелись домишки на улице Пыль Столбом, обреченные на снос, но о них городские власти давно забыли, развалюхи эти стояли заколоченные, люди их покинули много месяцев назад, и только мыши иногда забредали сюда, но, порыскав и ничего не найдя, убегали прочь. Лишь в самой крайней хибаре, там, где уже начиналось поле, иногда по вечерам светился огонек: в ней обитал Пустой. Большую часть времени он спал, не зная да и не интересуясь, что происходит в окружающем его мире. В городе бывал очень редко. От одних там слышал разговоры, что когда Капрал завоюет Город Веселых Людей, жизнь станет лучше; от других — что лучше будет, если Капрал не станет воевать. Лежа в своей хибаре на деревянной лавке, Пустой ворочал в голове тяжелые и медленные, как жернова, мыслишки: «Завоюет, будет лучше. Не завоюет — тоже будет лучше. Вот глупцы! Кто же знает, что такое лучше? Никто. Надо держаться от всего в стороне», — сделал он для себя вывод, погружаясь в дремоту.

Войну Капрал начал через год, осенью. Уселся в свою машину и катил в ней впереди войска, указывая путь. Войско перло за ним с победным криком и гиканьем. Колеса и гусеницы вминали стерню в раскисшую от дождей землю. Пограничные столбы были сбиты, через пограничный ров перекинуты мосты. Вскоре по ним в обратном направлении потянулись безногие и безрукие — бывшие солдаты Капрала. Город Веселых Людей оказалось не так-то просто завоевать. Веселые Люди были веселы оттого, что в воздухе, которым они дышали, кроме кислорода, имелись распыленные молекулы. Справедливости. Люди с младенчества вдыхали эту смесь, вместе с кислородом она попадала в их кровь…

Война затягивалась. То одна, то другая сторона выигрывала сражения. Неудачи все чаще стали трепать войско Капрала. Ветер, дувший иногда со стороны Города Веселых Людей на окопы, где сидели солдаты Капрала, приносил свежий воздух, содержащий молекулы Справедливости. Помимо своей воли солдаты Капрала вдыхали их, начинали задумываться над смыслом того, чем они занимались. И тогда Капрал отдал приказ, чтобы все носили противогазы. Но это почти не помогало: молекулы не фильтровались. А тут подошла зима. Пошел снег. Его хлопья оседали на брустверах окопов, на спинах солдат. Но выглядел этот снег странно. Он был словно белые листики бумаги, не таял, и на этих листиках, едва солдаты брали их в руки, проступали буквы, они складывались во фразы: «Солдаты! Вас погнали воевать за чужие интересы, обманули; война никогда не освободит вас и ваши семьи ни от голода, ни от нищеты, ни от безработицы. Воевать против Справедливости бессмысленно. Капрал — ничтожество, кукла с пустым нутром. Избавьтесь от него и ему подобных и возвращайтесь к своим семьям…»

Читая эти фразы, одни солдаты стали задумываться, другие осторожно начали приглядываться к Капралу, вспоминали, что кто-то где-то уже говорил им, что Капрал — кукла; третьи откровенно роптали: им осточертело мерзнуть в холодных окопах, из которых до победы, обещанной Капралом, оставалось так же далеко, как и в самом начале войны…

Никто, конечно, не знал, что нетаявший этот снег, на котором проступали, как на бумаге, печатные фразы, изготавливался в маленькой подпольной типографии Нашим Соседом, Беляной и их единомышленниками. А типография была оборудована на старом маяке.

Лишь Капрал догадывался, чьих рук это дело. Он орал на жандармов, требуя найти и уничтожить Нашего Соседа и Беляну, но отыскать их не удалось.

К середине зимы ударили сильные морозы. Солдаты Капрала околевали, усилилось дезертирство. Фронт дрогнул, началось массовое отступление. Голодные, уставшие, перебинтованные солдаты Капрала потянулись по всем дорогам. Каждый спешил домой, к родному очагу. Впереди распавшегося войска плелся сам Капрал.

За всем этим через щелочку меж занавесками на подслеповатом оконце хибары тайно наблюдал Пустой, наблюдал одним глазом, боясь шевельнуться, чтобы, чего доброго, кто-нибудь из отступающих не обнаружил, что в этой развалюхе есть какая-то жизнь, у тепла которой можно обогреться.

Но Капрал-то знал, кто обитает в полуобвалившейся хибаре на улице Пыль Столбом. И под вечер, когда вовсю запуржило нетающим снегом, на котором отчетливей прежнего проступали буквы, Капрал, пропустив авангард отступающих, собрал всех своих единоутробных сородичей — озябших, замызганных матрешек.

— Здесь заночуем, — сказал он. — Подождите меня во дворе, — и с этими словами он вошел в домишко.

У окна стоял Пустой.

— Ну что, так все время и сидишь здесь? — спросил Капрал.

— Ага, — кивнул Пустой.

— Лучше б ты и не появлялся на свет, — зло плюнул Капрал.

— Кто знает, что такое лучше? — пожал плечами Пустой.

— Болван!.. Ладно, мы заночуем у тебя. Все наши. Затопи печь, замерзли мы, — он вышел.

Валил снег. Перед глазами Капрала мельтешили белые хлопья-листовки, буквы, проявлявшиеся на них.

Глядя на это, Капрал свирепел, его охватила такая ярость, от которой у другого бы заломило в затылке. Но он был куклой.

— Собирайте все! Сгребайте крамолу! Сгребайте, тащите в печь! Ловите эти проклятые буквы! Сжечь! Все сжечь! — заорал он.