Гончаров и таежные бандиты

– Да, чудотворный дар у них имеется... Кроме того, хорошо знают травы, коренья.

– Во дают, я думал, мне уже конец, и готовился ногой открывать райские врата! Вот что значит народные целители! Надо с ними раскатать бутылочку.

– Перестань, - тихо, но с угрозой проговорила Евдокия, - ты действительно одной ногой стоял в могиле. Три сломанных ребра и разрыв легкого. И если бы Дима вовремя не догадался свернуть к монастырю, то неизвестно, на каком ложе ты бы лежал сейчас.

– Интересно! Никогда не думал, что легкое можно заштопать молитвой.

– Как видишь, можно. Если к ней в придачу добавить скальпель, иглы и мать игуменью.

– Оригинально! Монашка с ножом!

– Она - дипломированный хирург с двадцатилетней практикой. Всех своих монастырских "овечек" она лечит сама. В монастыре у нее отличная операционная и инструмент.

– Ладно, проехали. Федя не нашелся?

– Федя жив, но это пока все, что я могу сказать.

– То есть ты мне не доверяешь, несмотря на то что из-за него я чуть было не оказался на том свете, спасибо твоей игуменье, тормознула вовремя.

– Конечно же доверяю, но дело не в этом. Мне кажется, он обрел душевный покой.

– Откуда, интересно, такая информация? Опять ясновидение? Вас, баб, даже старообрядческих, не поймешь. То Феде плохо, то Феде хорошо. Расскажи все, да я поеду домой, только сначала встречусь с Димой.

– Хорошо. Я получила от него письмо.

– Когда и каким образом?

– Позавчера, двадцать шестого, когда привезли тебя. Оно лежало в ящике на воротах. Отправлено отсюда же, из Эйска, местное. Я штемпель посмотрела. Бросили его двадцать пятого. Целые сутки шло.

– Дай мне его сюда. Быстро, не мни задницу.

– Перестань сквернословить, мой отец бы тебя выпорол.

– Мой тоже. Давай быстро!

Отвернувшись, она захрустела бумагой в лифчике. Она, видимо, считала, что лучшего тайника не сыскать.

– Вот, только осторожно.
– Она протянула мне конверт с воззванием "Слава Вооруженным Силам СССР", изготовленный на Ряжской фабрике Гознака в 1988 году. На стандартном листе хорошей писчей бумаги жирной шариковой ручкой синего цвета было написано:

"Евдокия! Я решил полностью изменить свой образ жизни. Спасибо тем людям, что увезли меня от мирской суеты. Меня не ищите. Будет нужно - найду сам. Хочу наладить гончарное дело. Жалко, нет специалиста. Без него трудно. Учиться не у кого. Письмо сожги, никому не показывай.

Целую, твой Федор".

– Прямо как из "Двенадцати стульев", - невесело усмехнулся я.
– Ты не нашла ничего странного в этом письме?

– Нет.

– Это его почерк?

– Конечно. Никаких сомнений тут быть не может.

– Федор попал в беду, и его необходимо выручать!

– Почему ты так решил?

– Евдокия, сколько лет ты прожила с Федором?

– Он старше меня на девять лет. Мне было шесть, когда он убежал из дому в ваши края, к двоюродной тетке. Значит, его я знаю два года в детстве и последние пять - сейчас.

– Ты можешь объяснить, откуда у него вдруг появилась этакая тяга к глине?

– Нет, сколько я помню, ему всегда было начихать, из какой посуды он ест и пьет.

– Да, элегантный Федя - и вдруг глина, грязь... Почему вдруг в сорок четыре года в нем проснулся ваятель?

– Не знаю.

– А мое фамилие тебе известно?

– Нет.

– Ты что, не смотрела мои документы?

– Нет, это некрасиво. Мне было достаточно твоего имени.

– А фамилие мое - Гончаров. Улавливаешь связь фамилии с письмом?

В сумрачной комнате было видно, как побелела Евдокия.

– Господи, он же просит помощи!

– Мне тоже кажется. Теперь будь добра, ответь мне на несколько вопросов, только не ври.

– Я еще никогда не врала, - глаза ее гневно и осуждающе, в упор уставились на меня, - я могу смолчать, могу ответить, что ничего не скажу, но врать никогда не врала.

– Извини! Почему Федор в шестнадцать лет убежал из дому?

– Он осквернил иконы, наклеил на них срамных женщин. Отец сильно избил его. Он ушел в тайгу. Мать с трудом нашла его, привела в дом, но отец не пустил. Тогда мама дала ему денег и отправила к сестре. Она тоже была геологом, часто залетала в наши места и Федю любила. Это был лучший выход. Отец его не простил даже перед смертью. А мать все время плакала, хотела его повидать, но отец не позволял даже этого. Так и умерла, не повидав его.

– Евдокия, что сказал Дмитрий по поводу письма?

– Ничего. Он не знает о нем.

– То есть ты хочешь сказать, что скрыла от него письмо отца?

– Да, но откуда ты узнал, что Федор его отец?

– Догадался сам, он очень похож на семнадцатилетнего отца.

– Я тоже догадалась сама. Так-то мне никто ничего не говорил.

– Когда я смогу увидеть его?

– Он навещал тебя каждый день, думаю, не пропустит и сегодня. Полежи десять минут, я тебе бульон разогрею, с курой.

– Буду весьма обязан, леди! Да не красней, хороша девочка! Иди, а то сейчас завалю.

Наконец-то после двухнедельного тумана я начал что-то понимать. Как я не допер до этого раньше! Нет, наверное, смутные подозрения были, но понадобилось десять дней пролежать в горячке, испражняясь под себя, видя всякие мерзопакостные бредовые сны... А потом получить от Федора письмо-сигнал. Боже мой, тупеешь ты, Гончаров, не по дням, а по часам. Вроде бы и бьют тебя перманентно и качественно, один черт, не помогает. Но теперь-то я кое-что знаю, и это дает мне право сузить круг опроса.

– Вот, Костя, выпей, - протянула миску Евдокия, - я туда белого мяса нащипала. Так мне мать Феодосия велела.

– О-о-о, а она что, гастроэнтеролог?

– Нет, она акушер, и тоже с образованием.

– Все, я молчу, задавленный монастырским интеллектом. Евдокия, у тебя есть какой-нибудь надежный мент, из старослуживых? Который лишнего не болтает?

– Есть, сосед дядя Саша, но он уже на пенсии.

– Еще лучше. Позови-ка его, да устрой нам штоф самогонки.

– У меня нет, но я попрошу у соседей. А может, просто водки купить? Мне неудобно к соседям...