Гончаров

Большое сходство с гоголевскими «Старосветскими помещиками», вплоть до отдельных деталей, обнаруживает и «Сон Обломова», и изображение жизни героя в доме вдовы Пшеницыной. В самом деле, описывая старую Обломовку, Гончаров не только иронизирует и критикует, но и любуется некими непреходящими нравственными ценностями, которые таит для него в себе мир патриархальной жизни. Это двойственное — сатирическое и одновременно идиллическое — отношение к предмету Гончаров взял у Гоголя. Ведь сатира Гоголя неразрывно связана с идиллией и элегией, глубокий сон обитателей поместья вызывает у автора сложные чувства, он говорит о «дремлющих и вместе каких-то гармонических грезах…». Вообще, Гончаров не удержался от влияния «Мертвых душ» и начал роман по-гоголевски. Мелькающие в квартире Обломова гости напоминают нам о той веренице помещиков из города N, с которой сталкивается Чичиков. Однако вскоре автор «Обломова» почувствовал, что такое «плоскостное» изображение человека — не его путь. Его смущала статика, отсутствие любовного сюжета. Пока в романе не появилась любовная линия, он буквально стоял на месте (около десяти лет). Позже он всем своим знакомым будет вынужден писать о первой части романа: «Если кто будет интересоваться моим новым сочинением, то посоветуй не читать первой части: она написана в 1849 году и очень вяла, слаба и не отвечает остальным…» Лишь когда он сменил внутреннюю задачу изображения (от обличения обломовщины к изображению трагически противоречивого Ильи Обломова), Гончаров ввел в роман «поэму любви» — ив очередной раз плодотворно вернулся на пушкинский путь, показав в своих героях тысячи оттенков психологической игры чувств. После «Обломова» Гончаров уже твердо будет знать свою «меру» восприятия гоголевской традиции.

В последнем гончаровском романе точнее было бы вести речь не о влиянии, а об использовании в «Обрыве» отдельных гоголевских тем и мотивов. Здесь снова как бы невзначай, эпизодически мелькают фигурки «старосветских помещиков», идиллических милых старичков Молочковых. Черты Чичикова узнаются в Аянове. Чичиковская тень мелькает уже в «Обыкновенной истории» и «Обломове», но лишь в «Обрыве», где тема «живых» и «мертвых» душ подана через призму религиозного самоопределения человека, параллель приобретает устойчивость. Аянов и Чичиков стремятся не к выработке «нормы жизни», а к «выделке» своей среды «обитания». Они схожи во многих планах. Едва ли не нарочито Гончаров вызывает у читателя ассоциацию с героем «Мертвых душ»: «Он — так себе: ни характер, ни бесхарактерность, ни знание, ни невежество, ни убеждение, ни скептицизм». Характеризуя Аянова, Гончаров не раз и не два будет повторять несколько измененные гоголевские формулировки, характеризующие Чичикова.

Еще одна параллель с Гоголем кажется неожиданной. В «Обрыве», в отличие от «Обломова», сны героев могут быть страшными, фантастическими. Гончаров ранее не обращался к изображению ужасного, мистического. Роман «Обрыв» полон «чудовищ». Кроме злого волшебника Марка, мы встречаемся с гоголевским Вием, с языческими богами (Геркулес и пр.). У Гоголя Вий вошел в церковь, у Гончарова — злой волшебник Волохов посягает на всю Россию, на ее Веру. В «поэтическом сне» Марфеньки явственно сквозит мотив гоголевского «Вия». Геркулес, поднимающий глаза на Марфеньку, обнаруживающий ее и на нее указывающий всем остальным бесам, совершенно явственно ассоциируется с Вием, которому подняли ресницы — и он увидел философа Хому Брута. Вий превращается у Гончарова в античного Геркулеса, а бесы — в других мифологических героев (Диана, Марс, Венера и т. д.). При этом Гончаров не был бы самим собой, если бы вслед за изображением «ужасного» оно не было бы снято. Все завершается чуть ли не пародийно звучащей репликой Татьяны Марковны: «Надо морковного соку выпить, кровь очищает…»

Смысл этого далеко не случайного в романе сна Марфеньки еще предстоит разгадать. Ясно лишь одно: в отличие от сна Татьяны, предвещающего гибель Ленского, и явления Вия, повлекшего за собою смерть Хомы Брута, сон «солнечной» Марфеньки не влечет за собою никаких прямых трагических последствий, связанных со смертью, хотя и предвосхищает падение Веры. В античных (в данном случае — языческих) образах Гончаров воплощает тему «бесов», главный из которых в романе — Геркулес-Марк. Так тема «бесов» передается от пушкинского «Евгения Онегина» через гоголевского «Вия» к «Обрыву» Гончарова.

Достоевский

Среди литературных современников Гончарова главное место принадлежит двум гигантам: Л. Толстому и Ф. Достоевскому. С Толстым автора «Обломова» многое сближает, в то время как с Достоевским они кажутся полной противоположностью. Существенные различия между ними берут своё начало в их детстве и семье. Гончаров растёт в спокойном и огромном доме на берегу Волги, который он сам называет почти деревней, имением. Провинциальная широта, простор, няня, рассказывающая русские сказки. Гончаров описывает детство Ильи Обломова, явно сверяясь со своими личными впечатлениями и воспоминаниями. В «Сне Обломова» мы встречаемся с сонливой и щедрой на равнодушную доброту провинциальностью. Иное у Достоевского. «Страдания ребенка» стали одним из отправных для него понятий. В февральском выпуске «Дневника писателя» за 1877 год он, несомненно вспоминая собственный опыт, пишет о мальчике, который попал в закрытое учебное заведение: «Ни одного-то слова ласки от начальства, строгости от учителей, такие мудреные науки, такие длинные коридоры и такие бесчеловечные сорванцы, обидчики и насмешники, безжалостные его товарищи» [313] .

313

Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч. В 30-ти томах. Л., 1972–1988. Т. 25. С. 41–42.

Друзьями они не стали, но впоследствии встречались периодически и внимательно следили за творчеством друг друга. По характеру, темпераменту, да и по общественному положению (Гончаров впоследствии занимал высокие должности в цензурном комитете, стал действительным статским советником) они чрезвычайно разнились. В каком-то смысле они были противоположностями — по свойствам как характера, так и творческого дарования. Насколько Достоевский горяч, страстен, настолько Гончаров спокоен и уравновешен. Достоевский в своих романах показывает прежде всего идеюличности, в то время как для Гончарова идея всегда выражена в пластическом образе. Достоевский в своих произведениях то и дело прибегает к курсиву, дабы подчеркнуть эту идею. У Гончарова это невозможно. Его мысль вся заключена в пластическом образе: Гончаров не убеждает, а убедительно изображает.

Оба писателя были людьми глубоко религиозными, но если у Достоевского «осанна» Богу прошла через горнило сомнений, то Гончаров веровал просто, с детских лет не выходя из церковной ограды.

У Гончарова и Достоевского — разный предмет художественного исследования. Первый изображает человека в его стремлении к равновесию, его последовательный путь к идеалу. Его героям противопоказаны резкие изменения настроений. Достоевский изображает сломы настроений, вызванные страстностью и максимализмом характеров героев.

Вряд ли отношения столь разных по характеру и творческим кредо писателей могли быть безоблачными. Но и при всём том, что перед нами — писатели слишком несходные, создающие совершенно различную атмосферу жизни в своих произведениях о России, они оказывались не только дополняющими друг друга в единой картине литературной жизни, но и неожиданно близки — прежде всего в своей тяге к масштабным концептуальным обобщениям, в своём видении современной русской и мировой жизни — в контексте «Божественного замысла» о человечестве.

Они вступили на литературное поприще в 1840-х годах. Оба прошли через кружок В. Г. Белинского, через увлечение Н. В. Гоголем. Затем поддерживали определенные взаимоотношения вплоть до смерти Достоевского. Они познакомились в 1846 году в салоне Майковых. А. Н. Плещеев в письме к А. Н. Майкову от 25 апреля 1888 года вспоминал: «Перебирая иногда в памяти далёкое прошлое, я с особенным удовольствием останавливаюсь на той поре, когда я, ещё начинающий, встретил в вашем семействе столько тёплого участия и одобрения. Какое это было блестящее время в литературе! Обычными посетителями и друзьями вашего дома были И. А. Гончаров и Ф. М. Достоевский, читавшие у вас свои произведения». [314]

314

Литературный архив. Материалы по истории литературы и общественного движения. В 6-ти томах. М.—Л., 1938–1961. Т. 6. С. 305.

Романы «Бедныелюди» и «Обыкновенная история» появились практически в одно время: в 1846-м и в начале 1847 года. Гончаров, еще не опубликовавший ни одной вещи, зачислен Достоевским в соперники. В этом случае фраза: «Первенство остается за мною» — уж слишком отдает субъективностью. Не случайно в этом же письме он признается брату: «У меня есть ужасный порок: неограниченное самолюбие и честолюбие». Гончаров не оставляет отзывов о раннем романе Достоевского, однако известно, что он посылает в Симбирск для открывающейся Карамзинской библиотеки экземпляр романа «Бедные люди». [315] Достоевский всегда внимательнейшим образом и даже ревниво следил за творчеством Гончарова. Сразу по выходе «Сна Обломова» Достоевский прочёл его и при встрече со знакомыми цитировал гончаровское произведение. [316]

315

См.: Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. Т. 1. С. 131. Кстати сказать, составители «Описания библиотеки И. А. Гончарова» (Ульяновск, 1987), а также А. Д. Алексеев, автор «Летописи жизни и творчества И. А. Гончарова», не отметили факт посылки «Бедных людей» в Карамзинскую библиотеку.

316

Достоевский в воспоминаниях современников. В 2-х томах. М., 1964. Т. 1. С. 163.

Нет никаких сведений, указывающих на конкретные встречи двух романистов в 1840-х годах. Пути их расходятся в апреле 1849 года, когда Достоевский был арестован по делу М. В. Петрашевского. [317] Гончаров же только что опубликовал «Сон Обломова» и наслаждался заслуженной славой. Автор «Бедных людей» и «Двойника» надолго выпадает из поля зрения Гончарова. Правда, и сам Гончаров с 1852 по 1855 год также находится вне Петербурга и литературной жизни: в это время он участвует в кругосветной экспедиции под руководством графа Е. В. Путятина. По возвращении в Петербург Гончаров возобновляет свои отношения с литературным миром и заводит ряд новых знакомств. Несомненно, автор «Обыкновенной истории» меняется за время путешествия, но для Достоевского, изолированного от общественной жизни на долгие годы и, видимо, раздражённого успехами «чиновника» Гончарова, время как будто остановилось. Очевидно, осенью 1856 года Гончаров знакомится с археологом, впоследствии чиновником Министерства иностранных дел бароном Александром Егоровичем Врангелем. Именно ему Достоевский столь раздраженно писал о Гончарове 9 ноября 1856 года: «Так Вы познакомились с Гончаровым? Как он Вам понравился? Джентльмен из «Соединенного общества», где он членом, с душою чиновника, без идей и с глазами вареной рыбы, которого Бог будто на смех одарил блестящим талантом». [318] Между тем Гончаров не только помнит о Достоевском, но и, судя по всему, относится к нему весьма сочувственно. А. Н. Плещеев в письме к Достоевскому от 4 августа 1858 го да сообщает, что Гончаров «осведомлялся» о нём. [319]

317

Арест состоялся 23 апреля (Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. Т. 1. С. 160).

318

Достоевский Ф. М.Полн. собр. соч. В 30-ти томах. Л., 1972–1988. Т. 28. Кн. 1. С. 244.

319

Литературный архив. Материалы по истории литературы и общественного движения. В 6-ти томах. М.—Л., 1938–1961. Т. 6. С. 256–257. Здесь у Достоевского сразу наметились общие очертания оценки Гончарова: с одной стороны, это писатель «без идей», с другой — «блестящий талант».