Гончие смерти

Хлопуша разомкнул спекшиеся от страха губы и пробормотал:

– Это… это…

– Это мы, – договорил за него Глеб.

После слов Глеба все стало очевидно. Перед беглецами стояли их копии, голые, беззащитные, дрожащие на ветру и – безликие. Словно неведомый скульптор, создав двойников Глеба, Хлопуши, Рамона и Лесаны, забыл нарисовать им лица.

Фигуры остановились в десяти шагах от костра.

– Клянусь свиным желудком, этот громила справа похож на меня, – пробормотал Хлопуша. – Однако я не такой пузатый.

Лесана тронула Глеба за руку и прошептала:

– Что будем делать, Первоход?

Глеб, не отвечая, выставил перед собой меч и шагнул к голой четверке. Шаг… Другой… И вдруг пальцы его разжались, меч упал на землю, а сам Глеб схватился ладонями за лицо и застонал.

Лесана двинулась было к нему, но Глеб отрывисто выкрикнул:

– Нет! Не подходите!

Травница послушно остановилась. Лицо Глеба мучительно искривилось от боли, словно его стянули невидимые струны.

– Дьявол! – сдавленно пробормотал Глеб и вдруг закричал.

Нос Первохода стал стремительно уменьшаться, а на гладком лице двойника Глеба, стоявшего от него в нескольких шагах, так же стремительно вырастала выпуклость, которая все больше становилась похожей на нос.

– Что нам делать? – в отчаянии вскрикнула Лесана. – Скажи, Первоход!

– Стойте… не шевелитесь… – прохрипел он.

Нос Глеба исчез, и на его месте теперь была совершенно гладкая кожа. Выпуклость на лице голого двойника, наоборот, заострилась, в ней с легким щелчком прорезались ноздри.

Глеб с трудом развернулся и сделал шаг прочь от жуткой четверки безликих тварей, но вдруг остановился, вскинул руки к лицу и застонал:

– Мои… глаза…

Стон этот был полон такого ужаса, что Хлопуша и Лесана попятились. Глеб на мгновение отнял руки от лица, и Лесана увидела, что глаза его стремительно западали в глазницы и затягивались белесой пленкой.

– О, боги! – крикнул, разглядев это, Хлопуша. – Что же это такое?

Глеб, крича от боли, попытался разорвать пленку ногтями, но багровые царапины тут же зарастали снова. Вдруг крик его оборвался и превратился в мычание, и Хлопуша с Лесаной увидели, что и губы Первохода срослись и стали выцветать.

Лесана что-то яростно выкрикнула на своем языке, подняла меч и стремительно зашагала к двойникам, но не успела пройти и трех шагов, как рухнула на траву и забилась, крича от боли и царапая пальцами лицо.

Хлопуша, не сознавая, что делает, бросился ей на помощь, но лицо его ожгло ледяным огнем и скрутило судорогой. Боль была столь яростна, что сознание Хлопуши помутилось, а ноги его подкосились. Секунду спустя он уже лежал рядом с бьющимися на земле и стонущими от невыносимой боли Глебом и Лесаной.

И вдруг все кончилось. Лесана, Глеб, Хлопуша и Рамон сидели на траве, голые, мокрые, бледные, дрожащие от холода и растерянно озирались по сторонам.

– Что… – пробормотала Лесана, но голос ее сорвался, – что… с нами?

Еще до того как Глеб ответил, она все поняла. В стороне от них, в нескольких шагах от затухающего костерка, лежали три неподвижных тела. Тела эти были полностью одеты, а там, где полагалось быть лицам, виднелись уродливые, покрытые каплями крови пустые места.

– Мы стали… ими! – в ужасе выкрикнул Глеб. – Мы превратились в этих тварей.

Лесана, прикрыв рукою голую грудь, поднялась на ноги и неуверенно шагнула к костру, возле которого сидело закутанное в одеяло тело Рамона.

– Ноги будто костяные… – прошептала она и сделала еще шаг. Этот шаг дался ей легче.

Глеб взглянул на свое правое предплечье. На нем виднелись пять красноватых шрамов.

– Нас скопировали, – пробормотал он, не веря тому, что говорит. – Нас с вами…

– Первоход! – окликнул его Хлопуша, в ужасе уставившись на свои руки.

Глеб проследил за взглядом здоровяка, и лицо его вытянулось от изумления. Руки Хлопуши залоснились, задрожали и стали медленно оплывать.

– Я таю, Глеб! – испуганно воскликнул Хлопуша. – Таю, как масло на сковороде!

Лесана попробовала сделать еще шаг, и нога ее с отвратительным чавканьем оторвалась от земли. От босой стопы к земле протянулись клейкие ниточки.

– Это все не по-настоящему… – задыхаясь от ужаса, пробормотала Лесана. – Я не могу растаять!

Она взглянула на Глеба, и глаза ее вылезли из орбит. Лицо Глеба стало таять и оплывать, как воск. Лесана вскинула руки и коснулась ладонями своих щек. Щеки были необычно мягкими и липкими.

Глеб, Лесана и Хлопуша, голые, перепуганные, стояли посреди поляны и с ужасом смотрели друг на друга. Рамон, такой же голый и бледный, сидел на траве и таращился на свои руки остекленелым от изумления взглядом.

– Первоход… – с мольбою в голосе проговорила Лесана. – Как это остановить?

Глеб поднял руку и посмотрел на свою ладонь. Оплывшие пальцы склеились и слились в одно целое, и рука стала похожа на страшную, влажную и липкую клешню.

– Волхв… – с ненавистью прошептал Глеб.

И вдруг какая-то странность привлекла его внимание. Несколько секунд Глеб хмурил оплывший и блестящий, как талый воск, лоб, а потом веки его дрогнули, и он быстро проговорил:

– Рамон! Ты по-прежнему спишь. Не знаю, как, но ты втянул нас в свой сон.

Толмач поднял на Глеба изумленный взгляд и прошептал:

– Этого не может быть… Я не сплю.

– Взгляни туда! – Глеб указал оплывающей рукой на костер.

Рамон взглянул. Прежнее тело Рамона все так же сидело у костра, и у него был вид спящего человека.

– Я не понимаю, Глеб. Почему ты решил, что я… – Толмач осекся и уставился на костер. Вернее, на то место, где прежде был костер, ибо теперь там красовалась великолепная мраморная чаша, и вместо языков костра из нее с тихим журчанием выпрыгивали струйки воды.

– Фонтан… – пробормотал Рамон. – Такой же, как в моем отчем доме…

– Ты по-прежнему спишь, Рамон! И ты должен проснуться!

– Пресвятая Дева… – в отчаянии пробормотал толмач. – Как? Как я это сделаю?

– Я не знаю.