Гончие смерти

Долго думал Пакомир и наконец решился. Подозвал однажды мальца к себе да и спрашивает:

– А что, – говорит, – Лочок, тяжело ли тебе на свете живется?

А мальчишка отвечает:

– Ой, дяденька Пакомир, тяжело.

– Небось, иной раз по цельному дню хлебной крошки во рту не держишь?

– Бывает, что и по три дня не держу, дядька Пакомир.

– И в подклетах да подвалах, чай, ночевать не сахар? Сыро ведь?

– Сыро, дяденька, – отвечает Лочок. – А ты почему спрашиваешь-то?

– Да вот, – сказал тогда Пакомир, – хочу тебя к себе жить позвать. У меня изба большая, пятистенная. Для одного чересчур просторная. Ты как? Согласен?

Лочок подумал-подумал да и говорит:

– А чего ж, ты, Пакомир, мужик хороший. Я давно про такого батьку мечтал. Ты меня наказывай, но не бей, и я тебе хорошим сыном буду.

– Так, значит, согласен?

– Согласен, – кивнул Лочок. – Ты сейчас ступай домой, а я вечером к тебе приду.

– Отчего ж не прямо сейчас?

Лочок засмеялся.

– Ишь, какой скорый. У меня в подклете вещи. Опорки, штаны, охотничья куртка.

– Так ведь дырявое все!

– Дырявое, да мое. Ступай домой, а я еще дотемна к тебе жить приду.

На том и разошлись.

Обрадовался Пакомир, что одиночеству его пришел конец. На радостях накупил на торжке лакомств: пирожков с мясом и кашей, медовых хлебцев и даже сладкого петушка.

Дома выложил Пакомир всю эту роскошь на стол и стал ждать своего нового сыночка. Час ждет, другой ждет, а потом слышит – кто-то тихонько в дверь скребется. Насторожился Пакомир. Встал с лавки и пошел тихонько к двери. А с той стороны опять – скреб, скреб.

И вспомнилась вдруг Пакомиру ни с того ни с сего старая сказка. Про то, как устроили охотники на медведя облаву и отрубили ему лапу. Одна старушка выпросила себе у охотников эту лапу, срезала с нее шерсть и ободрала мясо. Мясо сунула в котелок с водой и поставила вариться, а сама села на медвежью кожу и стала прясть его шерсть.

И вот сидит она ночью у окна, прядет шерсть и вдруг слышит – а за окном голос:

– Скирлы, скирлы, скирлы!Идет медведь в деревнюНа липовой ноге,На березовой клюке.И земля-то спит,И вода-то спит,Все по селам спят,По деревням спят,Одна бабка не спит,На моей коже сидит,Мою шерстку прядет,Мое мясо варит.

Испугалась старуха, отложила челнок, соскочила с лавки. Открыла посредь горницы погреб, задула свечу, а сама спряталась за шторку и стала ждать. А медведь все ближе и снова свою песню заводит:

– Скирлы, скирлы, скирлы!Идет медведь в деревнюНа липовой ноге,На березовой клюке…

Старуха за шторкой обмерла со страху. Ждет за занавескою и все богов молит, чтобы укрыли ее от страшного медведя. А медведь ступил на улицу, остановился и принюхался. Слышит – а из одной избы мясным духом веет.

– Вот кто мою ногу варит! – зарычал медведь и бросился в старухину избу.

Выбил плечом дверь, ворвался в горницу и увидел за шторкой старуху.

– Попалась, – кричит, – старая!

Перепрыгнул через открытый погреб, сцапал старуху да и съел.

Вспомнил Пакомир эту сказку, и стало у него на сердце тяжело, будто беду почуял. Осторожно подошел к двери Пакомир. Встал и спросил:

– Кто там скребется? Ответь!

– Это я, папенька, – ответил из-за двери тонкий мальчишеский голосок. – Я, твой сын Лочок!

Сердце Пакомира дрогнуло. Что-то тут было не так.

– Открой, папенька, – снова загнусавил из-за двери Лочок. – Мне на улице зябко и страшно. Впусти меня в дом, не оставляй под небом ночевать.

Потянулся Пакомир к засову, но вдруг остановился. Понял он, чего не хватало в голосе сына. Жизни!

Одна бабка не спит,На моей коже сидит,Мою шерстку прядет,Мое мясо варит…

Пакомир хотел убежать, но руки уже открывали засов, и как ни силился Пакомир их остановить, все было бесполезно. Руки сами отомкнули засов, а ноги сами отошли от двери, давая ей открыться. И дверь открылась.

На пороге стоял Лочок. Он улыбнулся обескровленными губами и сказал:

– Вот я и пришел.

А затем перешагнул через порог и вошел в дом. Плотник Пакомир отступил на шаг, окинул тощую фигурку мальчика испуганным взглядом.

– И правда Лочок, – пробормотал он. – Но… отчего ты такой бледный?

– А это, батюшка, оттого, что я умер.

– Умер?

Лочок кивнул:

– Да.

Пакомир сглотнул слюну.

– Отчего же ты умер, Лочок?

– От собаки, батюшка. Играл я с мальчишками в овраге, и напала на нас собака. Мальчишки убежали, а я не успел. Вот меня собака и загрызла.

Пакомир обомлел. Колени его ослабли, и он понял, что сейчас упадет.

– Какая ж это была собака? – спросил он мальчонку.

– Какая собака? – Лочок улыбнулся. – Да вот эта.

Створка распахнулась, и в дом, обдав лицо Пакомира ледяным холодом, ворвался ветер, а с ним – огромная черная тень. Пакомир успел увидеть два красных, пылающих злобой глаза, а потом что-то навалилось на него и сбило с ног. Последним, что он увидел, захлебываясь собственной кровью, было бледное лицо приемного сына. И лицо это улыбалось.

2

– Слушай, Лесана… – Хлопуша заслонил травнице путь к костру. – Хочу тебе кой-чего сказать.

Лесана остановилась и посмотрела на богатыря вопросительно-настороженным взглядом.

– Я хотел тебе сказать… Хотел сказать…

Он вдруг осекся, а потом порывисто схватил Лесану, прижал ее к себе и поцеловал в губы.

Лесана оттолкнула от себя Хлопушу, подхватила с земли палку и наотмашь ударила ею верзилу по лицу. Секунду или две Хлопуша стоял неподвижно, вытаращив на Лесану глаза, а потом рухнул на траву как подкошенный и затих.

Глеб и Рамон, увидев такие дела, встали с бревна и быстро подошли к Хлопуше.

– Нокаут, – сказал Глеб, глянув на запрокинутое лицо здоровяка. – Можно начинать отсчет.

Рамон присел рядом с богатырем и пощупал ему шею.

– Зачем ты это, Лесана? – с упреком сказал он. – Он ведь не хотел ничего дурного.

– Нечего было ко мне лезть, – холодно проговорила травница.

– Никогда бы не подумал, что у нашего Портоса такой хрупкий череп, – заметил Глеб.

– Ничего с ним не станется, – сказала Лесана, отшвырнув палку. – Придет в себя и снова полезет меня лапать.