ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

– Потише, тимуровцы. Не следует ржать на улице имени товарища блямаркса. Это может к едренефене сорвать планы соединения пролетариата, – через смех проговорил Той, потом вышвырнул улыбку в сугроб и запел. – Вставай проклятьем заклеймённый…

– Весь мир голодных и рабов… – подхватили все хором и заскользили в сторону “седьмого” по неприглядно-тёмной улице светлого имени борца за права пролетариата. И в этом певучем ходе явно угадывалось желание вдруг повзрослевших школяров купить в магазине сладостей.

“Фуражки” [15] возникли перед Тоем и Толстым, шедшими впереди “колонны”, столь неожиданно, что парни даже не успели оценить произошедшее. Похоже, что мент и два дружинника вывернулись справа – из небольшого проулка-тупика имени глашатая революции. “Погоны” [16] задорно повязали юных продолжателей дела Ленина-Сталина, которые мобилизовали на пение партийного гимна все свои силы и не смогли оказать хоть какого-то сопротивления.

15

”фуражки” – милиционеры (жаргон)

16

”погоны” – милиционеры (жаргон)

– Кто был ничем… – последнее, что удалось исполнить хору, и на этой фразе насилие властей вероломно прервало озвучение мечты миллионов.

– Руку сломаешь! – заорал Той и, прихватившись за мента, обвиснув мешком, вместе с ним повалился на землю, одновременно пытаясь подножить “шкафоватого” дружинника, который вознамеривался зацапать шедших позади Фасоля и Тюля.

“Шкаф” увернулся от подножки Тоя, но зацепился ногой за голову мента, придавившего Тоя и вдарился мордой о ботинок Толстого, закреплённого к асфальту вторым дружинником. Получив коленом в бошку, мент выдохнул столб пара с хорошо поставленным матом. Спиртовое облако, удобренное селёдочкой под лучком, вылетело из глотки правоохранителя и, накоротко пощупав ноздри Тоя, медленно клубясь, прошествовало в сторону “седьмого”. “Шкаф” тоже отметился “трёхэтажным” матом как по поводу разбитой о ботинок губы, так и по причине неудачи в собственноручном задержании какого-либо из хулиганов, потому что в этом случае и при хороших раскладах ему мог светить ещё один дополнительный отгул плюс денежная премия.

Остальные же пацаны, не имевшие намерений облагодетельствовать борцов с преступностью, стремительно зашмыгнули в непроглядную темень Пролетарского переулка, а оттуда, если чуть покуролесить по дворам, уже было и рукой подать до улицы Коммунистической с разваливающимися от старости и частично сгоревшими продовольственными складами. Найти в этих бывших закромах что-либо или кого-либо было не под силу даже всей отаре дружинников района.

Через короткое время свалка людей на скользком асфальте усилиями служителей закона была отремонтирована в конвойную колонну. И как оказалось: неудача “шкафа” в свершении задержания была ему компенсирована удивительным везением второго дружинника, захомутавшего Толстого. Этот удачливый активист ухитрился, придавливая Толстого коленом, ещё и прихватить за карман ватника Анастаса, а дёрнув карман на себя, он лишил Анастаса опоры на скользкой дорожке города. Швы кармана ватника треснули и разошлись, показав его пустое нутро, а враждебный покат скользкого пути доставил тело свободолюбивого Анастаса прямиком в объятия, корячившегося на коленях “шкафа”. Тот матерно-торжественно ткнул Анастаса кулаком в бок и, недружелюбно облапив его, поднялся вместе с сорванцом на ноги. Всё было готово к шествию в участок. По мнению Тоя не хватало лишь объяснений.

– Вы, наверное, ошиблись, товарищ майор, – обратился Той к обладателю погон, отчётливо при этом понимая, что тот был лишь младшим лейтенантом с одной и очень маленькой звёздочкой, да и та была на “просвете”.

“Майор” не посчитал необходимым вступать в диалог с Тоем и лишь дыхнул на него селёдочным ароматом.

«Бочкового посола, свеженькая» – определил Той, сглотнул и засмаковал во рту сладенькое воспоминание о толстом куске свежего чёрного хлеба с хрустящей корочкой и возлежащем на нём шмате малосольной бочковой селёдки, источающем из себя жир и очищенном от костей. Всю эту роскошь следовало держать левой рукой; потом полагалось степенно, неимоверно широко раззявить рот и запихнуть в него этот, выделанный отцом, огромный кусок наслаждения, который прямо-таки немедленно преобразовывался шамкающими от удовольствия зубами в возмутительно вкусную кашицу; эту усладу хотелось как можно дольше задержать во рту, но желудок, почуявший столь желанную добычу, быстренько отдавал команду «глотать» и вся эта благодать отправлялась в его ненасытную прорву. Правая же рука, повинуясь инстинкту усиления вожделенного вкуса, обязана была немедля подать ко рту чашку с горячим сладким чаем и тем самым довести наслаждение до озвучания ртом: «шптличсь, выхх… мнямть… шптличсь…». Через два-три гигантских откуса следовало поставить чашку, взять вместо неё луковицу и, обмакнув её в соль, поджечь во рту небольшой костерок, и тут же притушить его сладким чаем. И так, пытаясь очень медленно, но всегда максимально жадно, уминался этот, казавшийся поначалу таким огромным, но такой маленький кусочек наслаждения. «Жрать хочется, аж невмоготу» – осознал Той и ещё раз сглотнул, но тем только усилив желание что-нибудь смурлять [17]

17

смурлять – съесть (жаргон)

Озабоченные всяк своим, но в одной “компании”, колонна двинулась попарно-подручку в сторону улицы имени старого большевика – красного террориста. Той понял, что скорее всего их доставят в “Опорный пункт”, который совсем недавно был оборудован в новом доме, построенном рядом с его “хрущёвкой”. «Там закрыть [18] будет негде. Но оттуда по телефону они могут вызвать “патрульку” и увезти в райотдел. В общем, перспектива на ночь – не очень. Но как эта падла гбшная так быстро сумел стукнуть?.. И надо было нам пойти в “седьмой”?.. ещё и с таким “ором”… вместо того, чтобы просто разбежаться по домам или запасть к кому-нибудь домой. Ладно, есть – как стало» – закончил он свои рассуждения.

18

закрыть – задержать, арестовать (жаргон)

“Прогуливали” школьников в целом без пинков и тумаков, но весьма плотно “привязанными”. Лишь разок перепало Анастасу заворачиванием его руки к его же затылку. Сопровождавший его “шкаф” объяснил эти репрессии тем, что мат подростка был чересчур громок и откровенен в отношении добровольной народной дружины.

Той очень корректно стал разъяснять “шкафу”, что «мрачное наследие царских времён преодолено ещё не всеми и не в полной мере; однако свет в конце намечено пути уже виден, так как изменения к лучшему налицо, а заключаются эти изменения в том, что слуги закона просто не имели возможность слушать монологи Анастаса в те времена, когда он учился в первом классе». Анастас же действительно был весьма талантлив в подборе, а самое главное в конструировании неожиданных словосочетаний в предложениях, состоящих исключительно из междометий и мата с невообразимыми приставками и непредсказуемыми суффиксами. Выпусти его в нужное время и в нужном скоплении ненужных людей, и он смог бы достойно свершить желаемое действо с непредсказуемыми последствиями, но с немедленным результатом для лица, выпустившего оратора в “массы”…

Семья Анастаса была перекошена в сторону немужского пола. Мать – женщина тихая, приученная к полнейшей покорности без излишних размышлений, прошедшая эту выучку у мерзавца мужа – буйно-запойного алкоголика. И полная копия матери – старшая сестра Анастаса, впитавшая эти правила “семейной жизни” через уединённое сидение под кроватью в процессе “воспитательно-поучительных” наущений отца. Наущения эти в отношении матери выполнялись как словом, так и делом; в отношении же дочери всё воспитание происходило исключительно словом, так как лезть под кровать и выволакивать оттуда чадо – пьяному отцу было непосильно. Сам Анастас отца не помнил вовсе, так как тот своевременно и вполне прозорливо повесился в дровянике, перепив “тройнушки” [19] . Менты, вынимавшие из петли отца Анастаса и фиксировавшие прекращение его мучительной жизни, были поражены отчаянным упорством этого человека. Они обнаружили на “столе”, организованном из старого ящика, целых пять пустых “бабаев” [20] и маленькую, слегка обсосанную корочку чёрного хлеба. Анастас по отцу никогда не скорбел, не вспоминал его, да и на кладбище не ходил. Среди «баб» он держал себя главным, но без особой грубости, а обходился простыми мужицкими словами. В целом в семье не было ни идиллии, ни отчаяния, а были безысходные серые будни – стабильное сосуществование…

19

”тройнушка” – Тройной одеколон (основной продукт косметики для мужчин в СССР, выпускавшийся во флаконах ёмкостью 200 граммов)

20

”бабай” – 200 граммовый флакон Тройного одеколона

Мент никак не раскрывал ни своих намерений, ни своего настроения и он вновь проигнорировал высказывание Тоя, хотя по идее должен был что-нибудь тявкнуть, ну, например: “Молчать!”.

В итоге “дружная компания” завалилась в “Опорный пункт”. “Учреждение” состояло из одной маленькой комнаты, весьма загаженной и очень настырно прокуренной. Справа от входа устало обвисла совершенно раздолбаная дверь, которая никак не могла обеспечить конфиденциальности унитазу – ядовито-жёлтому от стыда за неопрятных пользователей. Напрямки от входной двери стоял письменный стол о двух совершенно исцарапанных тумбах. На столе валялось несколько грязных папок с частично оборванными завязками. Свободные от папок места были сервированы гранёными стаканами и съестными припасами, разложенными на обрывках газет. Соблазнительный вид бочковой селёдочки не мог всё же управиться с сутью общего отвратного духа этого помещения. Стол отгораживал пространство комнаты от окна, криво завешенного занавеской из плотной ткани говённо-коричневого цвета; эта ткань была гордостью и одним из последних и ярких достижений советской лёгкой промышленности. Судя по всему в сортире “учреждения” действующими нормами не предполагалось наличие полотенца, как впрочем, и мыла, чему были свидетельством характерные отметины на многострадальной фактуре занавески. Складывалось впечатление, что образ мыслей и стиль жизни в этом “заведении” всё же немного отставали от достижений, излагаемых в передовицах газет. Справа от стола – в самом углу комнаты – одновременно в пол и стену вцепился пего-тёмно-зелёный сейф – символ и обязательный атрибут секретной серьёзности “учреждения”. Сверху сейф был прикрыт столь же обязательным гипсовым бюстом “железного Феликса” – вдохновителя и организатора неотвратимого возмездия всем без исключения, но за всё. Справа перед столом кособочился табурет, накосо прибитый к полу здоровенными гвоздями и соответственно убеждающий “приведённого” в том, что это седалище может быть использовано только по своему прямому назначению и безо всякого самоуправства в отношении дознавателя. Слева от стола – вдоль стены – располагалась скамейка примерно на пять посадочных мест. Спинка скамейки была пригвождена к переборке этого своеобразного кубрика, правда, сделано это было без излишних заморочек и аккуратности.

Вошедшие расположились в узилище как-то сразу по ранжиру, будто они лишь пару минут назад ненадолго выходили за сигаретами. Той, вдохнув среду обитания, нисколько не удивился судьбе самоубийц – тараканов, валявшихся вдоль плинтуса в прискорбно-высушенных позах и имевших неосторожность забрести в сие назидательное учреждение; правда, скорее всего, тараканы были насильно принесены сюда “майором” из дома в складках его объёмной форменной шинели.

Начальник узилища тем временем сгрёб со стола стаканы и, обчёкивая ими, упрятал их в нижнее отделение святая-святых – в сейф. Остатки еды, не упаковывая, он просто сгрёб в центральный ящик стола, который выдвигался с характерным сальным писком.

Дружинники хмуро подпёрли стену своими торсами и, явно сожалея об окончании «посиделок с пойлом и селёдочкой», подготавливали свои огрубевшие в борьбе души к как можно более законному выяснению, выявлению и лучше бы к немедленному исполнению. В целом, их рожи в сочетании с отчётливым “выхлопом” алкоголя не добавляли Тою оптимизма и уверенности в будущем.

Процедура пошла вполне себе стандартно и точь-в-точь как в фильмах про беспризорников, но с той лишь разницей, что все трое правоохранителей беспрерывно курили и не “Герцеговину флор”, а “Прибой”. И этим количеством и качеством дыма можно было прикончить даже клопа – достаточно было лишь заставить его хотя бы пару раз сделать полный вдох этого курева. Правда эти твари вовремя адаптировались и, проживая в складках постельного белья и мебельной обивки, использовали оные в качестве противогазов. Человек в этом смысле был более радикален и иным способом боролся с ядовитыми продуктами вдыхания “Прибоя”, безжалостно губившими всё и вся вокруг – он просто уходил от этого самого дыма, причём уходил в буквальном смысле слова – человек, пусть и преждевременно, уходил из самой этой жизни. А вот теория Дарвина – через эволюцию клопа – получила дополнительное и весьма веское подтверждение…