Горчаков. Пенталогия

— Гость всегда может уйти, не спросив разрешения. Разве не так, друг мой? — Я чуть сдвинул брови и, не дождавшись ответа, продолжил: — Значит — все-таки пленники… Так я и думал.

— Лучше не зли меня, парень. — Жерар опустил голову и сжал кулачищи. — Ты расскажешь все, что знаешь, или, клянусь Богом…

— Разумеется, расскажу, — кивнул я. — Но только самой герцогине — лично, и никак иначе. Может, я и пленник здесь — и все же по любым законам вправе требовать беседы если не послом его величества российского императора, то хотя бы с равным себе по положению. Но никак не с вами, мсье Жерар… прошу меня простить.

Лицо напротив тут же покраснело, наливаясь кровью — да так, что я всерьез начал опасаться, что беднягу сейчас хватит удар. Жерар уже поднимался с кресла, явно прикидывая, как врезать так, чтобы не убить одним ударом — весил я раза в полтора легче его самого, да и в целом едва ли выглядел грозно по сравнению с чуть ли не двухметровым верзилой с плечами грузчика.

— Кажется, ты не понимаешь…

— Нет, это ты не понимаешь, черт бы тебя побрал! — рявкнул я на всю комнату, поднимаясь навстречу. — Я — Одаренный княжеского рода. И мне вполне хватит сил оторвать тебе голову, разобрать весь этот дом на кирпичи и выйти наружу. И если уж мы с мадемуазель все еще здесь — то лишь из-за того, что я дал слово Жан-Полю и считаю себя гостем, а не пленником — а вовсе не потому, что так велели какие-то деревенщины с винтовками.

Жерар вытаращился, едва слышно кашлянул и рухнул обратно в кресло. Я не стал демонстрировать Дар — но мое внезапное выступление, похоже, и само по себе оказалось достаточно убедительным.

— И я не скажу больше ни единого слова, — продолжил я уже чуть тише. — Мои тайны могут стоит жизни такому, как ты — и поэтому я буду говорить только с ее светлостью герцогиней… Ради твоего же блага, Жерар.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга. И я на всякий случай приготовился ко всему — даже к бестолковой драке с неизвестным исходом. Но, на мое счастье, даже в пережившей полтора века назад революцию Франции — точнее, в Лотарингии — к титулам все-таки относились с почетом. Не знаю, удалось ли мне запугать Жерара — спесь я с него определенно сбил.

— Хорошо… да, конечно. Я поговорю с герцогиней. Думаю, она пожелает увидеться лично… — Жерар посмотрел исподлобья, засопел — но все-таки процедил сквозь зубы: — ваше сиятельсво.

Когда дверь закрылась и шаги в коридоре стихли, Гижицкая повернулась ко мне и негромко рассмеялась.

— Браво, князь, — сказала она. — Вот уж не думала, что такого громилу можно поставить на место одним лишь словом.

— Ну… вы ведь сами советовали пока обходиться без магии. — Я пожал плечами. — Если честно, это уже понемногу входит в привычку.

— Иногда мне кажется, что Дар вам вообще не нужен… Впрочем, какая разница? У нас есть еще несколько часов до того, как захочется спать. — Гижицкая чуть склонила голову набок и хитро улыбнулась. — И если уж никто больше нас не потревожит — мы вполне могле бы потратить их на что-нибудь… весьма интересное. Разве не так?

— Безмерно польщен вашим вниманием, графиня, — проворчал я, усаживаясь обратно в кресло. — Но должен заметить, что обстановка ничуть не предполагает…

— Я что, похожа не женщину, которая может задумать что-то неприличное? То есть, я, конечно же, могла бы, пожалуй, но в последнее время вы чересчур… целомудренны. Нет, князь, я вовсе не имела в виду ничего такого. — Гижицкая вдруг посмотрела на меня без малейшей искорки смеха во взгляде. — Но неужели вам до сих пор не хочется узнать, что скрывает ваша память?

Глава 24

Несколько мгновений я не мог сказать и слова — настолько сильным оказалось мое удивление. Мы с Гижицкой не возвращались к этому разговору со дня нашей встречи в “Кристалле”… впрочем, ее сиятельство все равно не покидала меня надолго, неизменно оказываясь рядом. Нечасто — и все же не настолько редко, чтобы я успел забыть ее окончательно.

Если такую женщину вообще возможно забыть.

Ее вполне могли подослать шпионить за мной: тот же Багратион или даже сам Павел — особых иллюзий по поводу доверия ко мне со стороны его величества я не питал уже давно. Впрочем, Гижицкая точно так же подчинилась бы и собственному любопытству, а вольный нрав просто мешал держать язык за зубами и говорить прямо… пожалуй, порой даже чересчур прямо.

— Нет, графиня, — отчеканил я. — Совершенно не интересно.

— Почему же? — Гижицкую, разумеется, ничуть не смутил мой отказ. — Я ведь уже давала слово, что не коснусь ваших воспоминаний… не говоря уже о том, что сделать подобное непросто даже самому сильному менталисту. Чего вы так боитесь, князь? Очередной измены, предательства?

— Не имеет ровным счетом никакого значения, графиня, чего я — как вы выразились — боюсь. — Я постарался насыпать в голос столько льда, сколько смог. — Просто моя голова — скажем так — слишком личное место, чтобы пускать туда посторонних. Даже если они в высшей степени очаровательны.

— Слишком личное?.. Видимо, в отличие от вашей постели, князь. — хихикнула Гижицкая.

Все-таки не удержалась от колкости — видимо, мое недоверие зацепило ее куда сильнее, чем она показывала. А я… я почему-то даже не испытал ни обиды, ни даже злости, хоть за подобные слова, сказанные публично и мужчиной, мне непременно пришлось бы вызвать болтуна на дуэль.

— В отличие от чего угодно, — вздохнул я. — Вы уже пробовали копаться у меня в голове — и, если мне не изменяет память — результат вам не слишком понравился.

— Я помню. — Гижицкая вздохнул и, подтянув ноги, обхватила руками колени. — Ладно, не хочешь — не рассказывай. Деловая княжеская колбаса.

Я усмехнулся, но так ничего и не ответил. Наверное, она этого и добивалась — раззадорить, чуть разозлить меня, буквально взять на “слабо” — и потом уже вить веревки. Уж что-что, а это она умела делать замечательно. Еще год назад я, пожалуй, запросто натворил бы глупостей по ее воле. Но уж точно не сейчас.

Ночь подкралась как-то незаметно. Когда Жерар пришел нас допрашивать, солнце за окном только коснулась соседней крыши — а теперь уже совсем исчезло, оставив розоветь кромку неба, на котором уже понемногу проступали звезды. Темнота понемногу заполняла комнату, а свет никто так и не включил — только глаза Гижицкой поблескивали в полумраке озорными и любопытными огоньками.

— Дело, конечно, твое, — негромко проговорила она. — Но после того, что ты сделал с беднягой Жераром, мы рискуем вообще не дожить до утра.

— Нам не впервой. — Я пожал плечами. — Зато теперь загадочная герцогиня точно пожелает увидеть такого наглеца своими глазами.

— Ага. И окажется какой-нибудь лесной Бабой-Ягой, которая зажарит нас в печке и съест. — Гижицкая чуть склонила голову и обиженно засопела. — А я так и не узнаю, что за тайны скрывает сиятельный князь Горчаков.

— Любопытство сгубило кошку.

— Кошку в нашем положении может сгубить что угодно. За последние пару дней мы чуть не погибли уже раз десять — и все-таки уцелели. Только вдвоем, со всего здоровенного дирижабля… Лично я вижу в этом самый настоящий знак судьбы, — весело отозвалась Гижицкая. — Но если не хочешь попробовать снять блок — хотя бы расскажи… Твои сны — они настоящие?

Вспоминать не хотелось совершенно — ни с чужой помощью, ни самостоятельно. И дело было не только в головной боли — она-то как раз в последнее время почти не беспокоила, даже когда меня в очередной раз посещали сны о пустом городе и металлических чудищах. То ли стертая кем-то могучим память понемногу восстанавливалась сама по себе, то ли просто пришло время узнать что-то еще.