Горцы Северного Кавказа в Великой Отечественной войне 1941-1945. Проблемы истории, историографии и источниковедения

Кроме осетин, призывники и военнообязанные горских национальностей летом 1942 г. не отводились в тыл в связи с угрозой оккупации территории Северного Кавказа³⁴⁶. Например, с территории ЧИАССР в июле 1942 г. было выведено 6554 призывника 1923 и 1924 гг. рождения, а также военнообязанных до 50-летнего возраста негорских национальностей. Если вывод людей прошел без инцидентов, то одновременный вывод лошадей, затронувший интересы горского населения, был сорван в горных районах республики из-за противодействия горцев – колхозников³⁴⁷.

Во избежание недоразумений следует подчеркнуть, что в отношении многих тысяч северокавказских горцев, уже находившихся на фронте к тому моменту, никаких ограничительных мероприятий не велось. Даже упомянутое распоряжение начальника Главупраформа об увольнении в запас чеченцев и ингушей, касалось прежде всего лиц, недавно призванных в армию и пребывавших в запасных частях. Основная масса горцев, встретивших начало войны в частях РККА или мобилизованных после 22 июня 1941 г., отправились на фронт и приняли участие в борьбе с фашизмом, пройдя боевой путь до Дня Победы (правда, часть горцев по разным причинам отсеивалась уже из воинских частей, о чем подробно речь пойдет в следующем разделе). Из архивных данных известно, например, что из Северной Осетии в течение 1941 г. и в первой половине 1942 г. на фронт отправилось 1809 командиров запаса, 39 299 военнообязанных запаса и 8655 призывников³⁴⁸. По данным военкома ДАССР подполковника Бронзова, только за 1942 г. по Дагестану было призвано и мобилизовано 87 680 чел., причем 75 % от этого количества – представители местных национальностей³⁴⁹. Всего же с начала войны до конца 1943 г. из Дагестана было призвано около 122 тыс. чел.³⁵⁰

После 1943–1944 гг. ограничения коснулись представителей тех северокавказских народов, которые были депортированы с исторической родины. Их увольняли из рядов вооруженных сил одновременно с проведением репрессивных акций на их родине.

К сожалению, полной статистики по национальному составу призванных на Северном Кавказе в начальный период войны обнаружить не удалось. Многолетняя работа с фондами Центрального архива Министерства обороны и изучение огромного массива документов учетномобилизационных органов позволяют утверждать, что таковой в указанный период не велось.

Мероприятия по ограничению призыва по социально-политическим и национальным мотивам отличались тотальностью и бескомпромиссностью, оставляли за бортом десятки тысяч здоровых и нередко обученных военному делу мужчин. К сентябрю 1942 г. только по трем республикам – КБАССР, ЧИАССР и ДАССР – числилось 19 748 призывников 1924 и 1925 гг. рождения и 62 508 военнообязанных непризываемых национальностей – всего свыше 82 тыс. чел.³⁵¹ В дальнейшем, по мере налаживания учета военнообязанных, расширения перечня непризываемых национальностей и постановки на учет возрастов 1926 и 1927 гг. рождения, эти цифры только росли.

Между тем во второй половине 1942 г. годные к военной службе людские ресурсы в регионах СССР, не оккупированных врагом, оказались на исходе. 18 октября 1942 г. начальник Управления формирований и укомплектования войск Закавказского фронта генерал-лейтенант В.Н. Курдюмов констатировал, что «основные ресурсы военнообязанных запаса уже призваны и использованы на укомплектование войсковых частей. Между тем потребность в людских ресурсах на пополнение действующих частей армии и новых формирований не уменьшается, а, наоборот, продолжает увеличиваться»³⁵². С точки зрения интересов восполнения потерь действующей армии и укомплектования новых формирований мероприятия по ограничению призыва по национальному признаку не логичны и нуждаются в объяснении. Призывные кампании на Кавказе в годы войны прежде не рассматривались историками в контексте национальной политики Советского государства. Учетно-мобилизационные мероприятия требуют тщательного изучения, основанного на выявлении их корреляции с установками государственной национальной политики.

В случае с населением Аджарии (Кедский, Хулойский, Кобулетский и Батумский районы) увольнение в запас велось в рамках общей программы очистки рядов Красной армии от представителей национальностей, «враждебных Советскому Союзу и состоявших с ним в войне». В данном случае аджарцы считались близкородственным народом туркам, с которыми Советский Союз находился на грани войны.

Отмена призыва не вызывалась конкретными проявлениями враждебности в отношении советской власти и представляла собой превентивную меру, издревле укоренившуюся в практике ведения войн. Еще в довоенный 1939 год, игнорируя конституционные нормы и недавно принятый Закон о всеобщей воинской повинности, нарком обороны запретил прием в армию ряда национальностей, чья лояльность социалистическому Отечеству в условиях осложнения международной обстановки считалась сомнительной. Очередному призыву не подлежали граждане СССР по национальности турки, греки, японцы, китайцы, корейцы, немцы, поляки, финны, прибалтийские народы и болгары³⁵³. Эта норма затем повторялась в ежегодных мобилизационных планах, в том числе и в мобилизационном плане на 1941 г.³⁵⁴ В начале войны все граждане СССР вышеперечисленных национальностей были уволены из рядов вооруженных сил, а прием их в армию прекратился. В одном из официальных документов эти национальности определены как «несоветские»³⁵⁵.

Тенденции развития государственной национальной политики следует, как представляется, рассматривать в контексте развития социально-политической ситуации в стране и внутренней политики в Советском Союзе в годы войны. Тяжелая, почти катастрофическая ситуация, в которой оказалось Советское государство в начальный период войны, стала причиной резкого ужесточения внутренней политики. Красная армия терпела тяжелые поражения и непрерывно отступала. В тылу у противника оставались самые населенные и промышленно развитые регионы страны. Развитие событий требовало от советского руководства немедленных мер по наведению порядка на фронте и в тылу, искоренению имевших большое распространение панических и пораженческих настроений. Уже в первом после начала войны публичном выступлении Сталин ориентировал народ и армию на решительную борьбу с провокаторами, паникерами и трусами³⁵⁶. Еще более резкий тон содержит приказ НКО № 270, изданный 16 августа 1941 г. В нем констатировалось наличие опасной тенденции к снижению боеспособности Красной армии из-за участившихся случаев измены Родине среди военнослужащих всех рангов, чему приводилось несколько примеров (впоследствии неподтвержденных) о переходе на сторону противника ряда советских генералов. Уникальная откровенность этого документа и степень огласки – приказ в обязательном порядке доводился до каждого бойца – означали, что руководство страны оценивало ситуацию как отчаянную и готово было на радикальные меры для ее исправления. Такое сложное и противоречивое явление, как трагедия окружения и плена, подавалась здесь лишь в ракурсе предательства и измены Родине³⁵⁷.

Приказ НКО № 270 имел долговременный политический и пропагандистский эффект. В совокупности с Указом Президиума Верховного Совета СССР «О каре за измену Родине», соответствующими разделами Дисциплинарного устава, постановлением ГКО № 1069 от 27 декабря 1941 г., посвященного выявлению в войсках шпионов, дезертиров и окруженцев, а позже и приказа НКО № 227-1942 г. («Ни шагу назад!»), он составил основу репрессивной нормативной базы, действовавшей в армии на протяжении войны. Упредительно-угрожаю-щий тон приказа № 270 («Если дать волю этим трусам и дезертирам, они в короткий срок разложат нашу армию и загубят нашу Родину») наряду с наделением командиров и комиссаров правами внесудебной расправы с изменниками Родины (предписывалось «уничтожать их всеми средствами», «расстреливать на месте») означали открытие новой жестокой и бескомпромиссной кампании бдительности³⁵⁸. Атмосфера страха, всеобщей подозрительности, шпиономания, активно культивировавшиеся государственной пропагандой, с началом войны многократно усилились, приобрели тотальный характер, всячески нагнетались прессой.

В этих условиях любые признаки социальной напряженности, независимо от ее природы, квалифицировались как антисоветские и «контрреволюционные» и часто влекли за собой неадекватно жесткие меры. Нередко эти меры из соображений подстраховки и оперативности носили превентивный, внесудебный и тотальный характер. Характерный ход мысли сталинского руководства демонстрирует Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г. о переселении немцев Поволжья из мест традиционного проживания и ликвидации государственной автономии советских немцев. Здесь безапелляционно было заявлено, что, по неким «достоверным данным», среди них «имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, полученному из Германии, должны произвести взрывы». Однако остальное население из числа немцев не оповещает об этом советские власти, чем содействует шпионской деятельности. Поэтому правительство вынуждено «принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья»³⁵⁹. Аналогичным образом в начале войны велись мероприятия по изъятию из рядов Красной армии выходцев из западных областей СССР, которым поголовно инкриминировалось ведение «черного дела по разложению войск». Один советский командир отмечал, что «даже если те ведут себя образцово, это признается как напускное» (курсив наш. – Лет.) ³⁶⁰.

Одной из конфликтных сфер советской внутренней политики являлся национальный вопрос. Экономические и социально-политические эксперименты 1920– 1930-х годов нарушили традиционный быт горцев и вызвали брожение в их среде. Еще до войны в некоторых регионах Северного Кавказа случались вооруженные восстания, которые подавлялись силой³⁶¹.

В условиях войны лояльность горцев Советскому государству имела особую важность, поскольку стоял вопрос о допуске их к оружию и профессиональной военной подготовке. Призыв в армию или отказ от него стал средством коррекции государственной национальной политики в интересах воюющего государства. Можно сказать, что учетно-мобилизационная практика отражала степень политического доверия государства к этническим и социальным категориям своих граждан. Чувствительность призывной политики в годы войны к изменениям политического климата в кавказских национальных автономиях стала одной из ключевых ее характеристик.

Связанные с началом войны многочисленные налоги, мобилизации скота и транспорта, оборонительные работы, денежные займы не всегда воспринимались с пониманием местным населением. По мере приближения линии фронта этот нажим лишь увеличивался. Сложная задача довольствия более чем миллионной армии, оборонявшей Северный Кавказ, в основном была решена за счет местного населения. Принятое вскоре после начала битвы за Кавказ постановление Военного совета Закавказского фронта требовало «усилить использование местных продовольственных и фуражных ресурсов и особенно муки, жиров, круп, мяса, зернофуража» Дагестанской, Северо-Осетинской, Кабардино-Балкарской, Чечено-Ингушской республик, Орджоникидзевского (Ставропольского) и Краснодарского краев. Одновременно прекращался завоз перечисленных продуктов на территории этих республик и краев³⁶².