Горцы Северного Кавказа в Великой Отечественной войне 1941-1945. Проблемы истории, историографии и источниковедения

К середине марта 1943 г. в дагестанские военкоматы поступило 8255 заявлений добровольцев, большинство из которых подавали молодые люди: 3,2 тыс. чел. владели русским языком. По утверждению заведующего военным отделом Дагестанского обкома партии Омарова, «в большинстве районов заявления подали почти все мужчины»⁴⁷³. Правда, он же отметил слабую явку добровольцев на комиссию, что свидетельствовало об определенном формализме записи в добровольцы. Но в целом положение в Дагестане выгодно отличалось от ситуации с добровольчеством, сложившейся в соседней республике. Заместитель командующего Закфронтом генерал-лейтенант Курдюмов в служебной записке отмечал: «Вербовка добровольцев в Дагестане проходит гораздо лучше, чем в Чечено-Ингушской республике. Как видно, [Дагестанский] обком подошел по-серьезному к этому вопросу»⁴⁷⁴. Всего из Дагестана в течение 1943 г. было отправлено в войска 4315 чел., местных национальностей при наряде в 4850 чел. Это вполне соответствовало среднегодовой норме приема призывников из Дагестана⁴⁷⁵. Общее число призванных по ДАССР в течение 1943 г. составило 5132 чел.⁴⁷⁶ Таким образом, на народности Дагестана в 1943 г. пришлось 84 % призванных. В то же время в Дагестане к концу 1943 г. оставалось 25 799 военнообязанных и 4902 призывника местных национальностей⁴⁷⁷.

Таким образом, определяющей чертой добровольчества на Северном Кавказе можно считать ярко выраженный кампанейский, управляемый характер добровольчества, также роднивший его с обязательными мобилизационно-призывными мероприятиями. Как правило, инициатива развертывания таких кампаний принадлежала партийным лидерам автономных республик, которые таким образом демонстрировали толерантность своих народов курсу центрального правительства, приобретавшую особую актуальность с ростом политического бандитизма в горах. Такие инициативы от лица трудящихся в разное время выдвигали обкомы Адыгеи⁴⁷⁸, Чечено-Ингушетии, Дагестана⁴⁷⁹, Кабардино-Балкарии⁴⁸⁰ и т. д.

Результаты кампании оценивались в Москве и с политической точки зрения и легли в основу решений о дальнейшей судьбе чечено-ингушского и дагестанских народов. В рассмотренных добровольных мобилизациях начала 1943 г. новое руководство Дагестана, возглавленное в сентябре 1942 г. креатурой Берии и влиятельного лидера Азербайджана М.-Д. Багирова вторым секретарем ЦК КП(б) Азербайджана А.К. Алиевым, несмотря на издержки, выдержало экзамен.

Уже после отставки Л.П. Берии в 1953 г. К.Д. Кулов – в годы войны председатель правительства Северной Осетии – утверждал, что в 1944 г., когда на Северный Кавказ часто выезжал Берия, он «несколько раз похвалил народы Осетии и Дагестана как активных участников войны». «Он говорил правду, – добавляет Кулов, – но этим он упрекал другие народы Северного Кавказа»⁴⁸¹.

Чечено-ингушское руководство (первый секретарь обкома – В. Иванов), несмотря на сверхусилия, не смогло переломить устойчивых антисоветских настроений в среде чеченских горцев. «Как никогда, – докладывал республиканскому обкому полковник Бронзов, – политическая и разъяснительная работа была хорошо организована… но [будучи] исключительно слабая в прошлом, [она] дала свои плохие результаты»⁴⁸². Ощущая неотвратимость наказания, партийное руководство Чечено-Ингушетии всячески старалось сгладить свои промахи. 13 мая 1943 г. в постановлении местного обкома было заявлено о «готовности чечено-ингушского народа выполнить свой долг перед советской отчизной», но перечисление затем «ряда крупных и серьезных ошибок» фактически перечеркивало популистский тезис⁴⁸³.

После кампании февраля – марта 1943 г. в северокавказских республиках добровольческое движение существовало только в рамках частной инициативы отдельных людей, но не в масштабах республиканских мероприятий. В отношении чеченцев и ингушей было и вовсе признано целесообразным прекратить вербовку добровольцев, а контингенты, оставшиеся после республиканской кампании, распустить по домам⁴⁸⁴.

Часть четвертая Горцы в рядах Красной Армии: в тылу и на фронте

1 Укомплектование воинских частей представителями народов Северного Кавказа

На 22 июня 1941 г. в составе Северо-Кавказского военного округа имелись управления трех стрелковых и одного танкового корпуса, десять стрелковых (28, 38, 106, 129, 157, 158, 165, 171, 175, 207-я) и ряд кавалерийских дивизий⁴⁸⁵. Все кадровые соединения были укомплектованы преимущественно славянским командным, младшим начальствующим и рядовым составом.

С первых дней войны коренные жители Кавказа стали поступать на укомплектование частей и учреждений Красной армии. В Северо-Кавказском военном округе, включавшем в себя к началу войны, кроме территорий северокавказских автономных республик (кроме Дагестана, относившегося к Закавказскому военному округу), многонаселенные русскоязычные Ростовскую, Сталинградскую области, Краснодарский и Орджоникидзевский (Ставропольский) края, военнообязанные и призывники северокавказских национальностей имели незначительный удельный вес среди славян.

В первые недели войны в Северо-Кавказском военном округе, после доукомплектования кадровых дивизий округа до боевого штата, командование приступило к формированию еще ряда дивизий – 302, 333, 335, 337, 339, 341, 343, 345, 347, 349, 351, 353-й стрелковых, 35, 38, 40, 42, 56, 66, 68, 70, 72-й кавалерийских. В октябре 1941 г. было начато формирование девяти морских стрелковых бригад, шести стрелковых бригад курсантов и двух воздушно-десантных корпусов трехбригадного состава. В дальнейшем округ в основном выполнял наряды на переформирование снятых с линии фронта некомплектных дивизий. К началу 1942 г. таковых в его составе насчитывалось четыре (73, 242, 276, 320-я)⁴⁸⁶.

За счет многонаселенных русскоязычных регионов Северо-Кавказского округа формируемые дивизии по национальному составу были в основном русские (от 80 до 97 % личного состава). Если учесть украинцев и белорусов (так называемые «европейские» национальности), то удельный вес неславян в дивизиях, формировавшихся осенью 1941 г., не превышал 2–5 %⁴⁸⁷. Исключение составляла только 345-я стрелковая дивизия, формировавшаяся на территории Северной Осетии и Дагестана, в которой на начало октября удельный вес славян составлял лишь 38,3 %, в то время как осетин было 24 %, чеченцев – 18 %, дагестанцев – 7,5 %⁴⁸⁸.

Как было показано в предыдущем разделе, такое положение объясняется не только относительной малочисленностью коренного населения северокавказских автономий, но, прежде всего, особой политической линией в отношении горцев Северного Кавказа, проявившейся еще в самом начале войны. Еще до ограничения приема горцев в ряды РККА многим из тех уроженцев Северного Кавказа, которые оказались в армии, уже в первые месяцы войны был затруднен доступ в боевые формирования. Это стало частью общей правительственной линии по предотвращению допуска в действующие войска «неблагонадежных» и «контрреволюционных» элементов.

19 сентября 1941 г. в Северо-Кавказский военный округ поступила инструкция, утвержденная заместителем наркома обороны СССР и начальником Главного управления формирований и укомплектования войск Красной армии армейским комиссаром 1-го ранга Е.А. Щаденко за № V/X/1875, в которой было предписано, в целях «очищения запасных частей от негодных, вражеских и неустойчивых элементов», в переменном составе нужно оставить «только русских, украинцев, белорусов (кроме западных), казанских татар, мордву, армян, грузин, азербайджанцев, евреев»⁴⁸⁹. В число отсеянных попали чеченцы, ингуши, кабардинцы, балкарцы, осетины, карачаевцы, черкесы, адыгейцы, народности Дагестана и представители среднеазиатских народов. Масштабы отсева были впечатляющими: из 16-й запасной стрелковой бригады было отчислено 10 342 чел., из 26-й – 2853 чел., из 45-й – 1817 чел.⁴⁹⁰ Многие из них являлись «националами».

В документах отдела укомплектования и мобилизации штаба Северо-Кавказского фронта можно обнаружить многочисленные списки лиц, отчисленных из частей, относящиеся к ноябрю 1941 г. Среди них представители карачаевского, черкесского, кумыкского, ногайского, абазинского, калмыцкого, татарского народов, а также народов Средней Азии: туркмен, таджиков, узбеков⁴⁹¹. Если напротив фамилий лиц, уволенных по политико-моральным соображениям, указывалась причина увольнения (судимость за государственные преступления, компрометирующее родство и т. п.), то увольнения «националов» не мотивировались. Командиры на местах и не нуждались в таких объяснениях. Пользуясь расхожими негативными штампами, они легко и быстро навешивали ярлыки на уволенных, скатываясь, по сути, к шовинистическим высказываниям: «Отсеянные националы… являлись в основном всегда больными, малодушными, неустойчивыми, постоянно ссылались на плохое состояние здоровья…»⁴⁹²