Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую
Шрифт:
О ликовании на улицах упоминали даже те, кто сам не выказывал воодушевления по поводу происходящего. Ллойд Джордж был отнюдь не в восторге от “толп джингоистов”, напомнивших об оживлении по поводу снятия осады Мафекинга. Описание Карлом Краусом венской толпы отличается цинизмом (потребовалось воображение газетного репортера, чтобы шайки пьяных ксенофобов предстали когортой патриотов), но нельзя было отрицать, что толпа все-таки была{950}. Элиас Канетти вспоминал, как спасался точно от такой же толпы 1 августа, когда вместе с братьями запел по-английски “Боже, храни короля” (военный оркестр заиграл немецкий гимн на этот же мотив){951}. Даже Фридрих Эберт, один из лидеров немецких социал-демократов, не отрицал, что резервисты, садящиеся в эшелоны, были “уверены [в победе]”, а толпы провожающих были преисполнены “сильного энтузиазма”{952}. Бертран Рассел наблюдал “в окрестностях Трафальгарской площади ликующие толпы” и “к своему ужасу, понял, что обычных мужчин и женщин перспектива войны приводит в восторг”{953}. Их видел и Уильям Беверидж: люди “запрудили улицу, сидели на перилах напротив здания
Во время Июльского кризиса политики, особенно английские, часто апеллировали к “общественному мнению”. 25 июля 1914 года Эдвард Грей заявил английскому послу в России, что “общественное мнение [не] …позволит нам воевать из-за склоки по поводу сербов” (то же самое сказал Фрэнсис Берти, посол в Париже){955}. Шесть дней спустя Джозеф Пиз высказался в дневнике о решении кабинета министров, гласящем, что “общественное мнение не позволит нам поддержать Францию”, хотя “применение силы в отношении Бельгии может переменить [эти] настроения”. (Это заявление Грей торжественно зачитал германскому послу Лихновскому{956}.) “Британское общественное мнение, — докладывал в Париж посол Жюль Камбон, — играет в текущих событиях настолько важную роль”, что нужно любой ценой избежать начала мобилизации прежде Германии{957}. В 1915 году Грей вспоминал, что “среди вещей, возмущавших его сильнее всего” в июле — августе 1914 года, выделялось то, “что он был не в силах самостоятельно определять политический курс и выступал лишь голосом Англии”{958}. Но если в обществе наблюдалось воодушевление (о чем может свидетельствовать могучий приток добровольцев), то выбор политиков в пользу войны уже не представляется неизбежным.
Тем не менее появляется все больше свидетельств, опровергающих тезис о якобы всеобщей воинственности. Да, на улицы вышло множество людей, однако неверно приписывать им исключительно “воодушевление” или “эйфорию”. В той ситуации отчаяние, тревога и даже милленаристские страхи были обычной реакцией.
Удивительно вот что: даже политики и военачальники, развязавшие войну, не испытывали по этому поводу особенного энтузиазма. Бетман-Гольвег и Мольтке были мрачны, не говоря уже о кайзере. Мольтке, когда началось наступление, буквально оказался на грани нервного срыва. По словам очевидца, 4 августа, когда германский министр иностранных дел Ягов получил известие о том, что англичане объявили Германии войну, “на его лице появилось… выражение страдания”{959}. Накануне вечером Грей сравнил войну с “огнями, гаснущими по всей Европе”. Он сказал другу: “Мы не увидим, пока живы, как они зажгутся снова” (это прозвучало эпитафией эпохе){960}. Ранее в тот день Асквит в своем рабочем кабинете в Палате общин сказал супруге просто: “Все кончено”, и оба они “из-за слез не могли более говорить”{961}. Черчилль, напротив, испытывал душевный подъем. 22 февраля 1915 года он признался Виолетте Асквит:
Думаю, на мне лежит проклятие. Дело в том, что мне нравится эта война. Понимаю, что ежеминутно она губит… тысячи жизней, и все же — ничего не могу с собой поделать! — я наслаждаюсь ею, каждой ее секундой{962}.
Черчилль был неисправимым оптимистом и всегда верил, что легкий способ выиграть войну все-таки есть. Его жена, по-видимому, этой заинтересованности не разделяла{963}.
Безусловно, большинство членов социалистических и пацифистских организаций восприняли войну с ужасом. Это немаловажный фактор, учитывая электоральные успехи социалистов до 1914 года (глава 1). Конечно, европейские социалистические партии и профсоюзы оказались неспособны предотвратить войну: с ее началом Второй Интернационал после дебатов и резолюций фактически распался на национальные секции. Клич к всеобщей антивоенной забастовке не был услышан из-за призывов поддержать войну, которую правительства всех враждующих стран сумели представить как оборонительную. Наиболее хорошо известна ситуация с Социал-демократической партией Германии (СДПГ), хотя английская Лейбористская партия действовала примерно так же.
Почти весь июль газета Vorwarts (главный печатный орган СДПГ) выражала серьезные сомнения касательно австрийской политики в отношении Сербии и призывала правительство к достижению “взаимопонимания” с Францией и Великобританией{964}. Лидеры социал-демократов чувствовали себя настолько уязвимыми, что двое из них, Фридрих Эберт и Отто Браун, 30 июля даже уехали в Швейцарию, опасаясь репрессий. А днем ранее Эберт и его товарищи заверили германские власти в том, что они “не планируют никаких действий (всеобщая или частичная забастовка, акты саботажа и т. д.) и поэтому не должны внушать никаких подозрений”. К 4 августа некоторые депутаты от СДПГ — среди них ревизионист Эдуард Давид — дошли до того, что даже аплодировали выступавшему в рейхстаге Бетман-Гольвегу. Лишь 14 депутатов от СДПГ (из 110 членов фракции) высказались против вотирования военных кредитов (среди них непримиримый антимилитарист Карл Либкнехт, который двумя неделями ранее произнес имевшую успех речь — на французском языке — примерно перед 10 тысячами социалистов в Конде-сюр-л’Эско){965}. Девять дней спустя Эберт невозмутимо записывал в дневник ложь германского правительства, будто Франция и Италия еще 23 июля начали мобилизацию против Германии{966}. Эберт, как и большинство лидеров СДПГ, принял официальную линию — воевать необходимо для отражения агрессии самодержавной России (der Krieg gegen Zarismus) — и принял из рук Бетман-Гольвега оливковую ветвь “гражданского мира” (Burgfrieden), надеясь на выполнение своей неофициальной реформистской повестки дня{967}. В мае 1915 года Артур Гендерсон (в августе 1914 года подготовивший вместе с Кейром Харди пылкое антивоенное “Воззвание к рабочему классу”) занял в правительстве Асквита пост министра образования. Два других члена парламента от лейбористов
согласились на менее значительные должности в правительстве.Те из левых, кто, несмотря на разглагольствования о национальном единстве, продолжали осуждать войну, оказались в абсолютном меньшинстве. Трудно поверить, что “тысячи рабочих”, которые 29 июля в Берлине “переполняли митинги и выступали на улицах против войны и за мир”, неделю спустя растворились в воздухе. Нет, они были среди почти полумиллиона человек, участвовавших в антивоенных демонстрациях в конце июля в Германии {968} . То же касается десяти тысяч парижских социалистов, слушавших выступление Либкнехта 13 июля {969} . Германские социалисты, в августе отклонившиеся от партийной линии, и пользовавшиеся некоторой общественной поддержкой, оказались удивительно податливыми перед угрозой официального преследования. В 1915 году, когда Либкнехт и его товарищи начали выпускать антивоенную газету Internationale, они успели продать 5 тысяч экземпляров, прежде чем власти конфисковали оставшиеся 4 тысячи {970} . Независимая рабочая партия Великобритании пользовалась скромной, однако стабильной поддержкой — особенно в Шотландии, где ее лидеры вроде Джеймса Макстона, казалось, получали удовольствие от конфронтации с властями, даже если это грозило тюремным заключением. Позицию Макстона, вероятно, полнее всего отражает сочиненная им песня [29] :
29
Пер. П. Петрова.
Юмор был одним из козырей левых. 30 июля 1914 года газета социалистов Herald поместила рассказ Дж. К. Сквайра. Он представил, как в 1920 году историк станет описывать войну, которая вот-вот грозила начаться:
Английский корпус погиб до последнего человека под Буа-ле-Дюк… Сто тысяч немцев угодило в западню под Краковом. Лишь десятая их часть уцелела и смогла поведать о случившемся… запасы продовольствия во всех странах подошли к концу… миллионы умерли от голода и мучений, погибли в огне… Во всех столицах начались бунты, и Черная смерть… снова пронеслась по Европе с востока на запад.
Чтобы выразить мысль абсолютно ясно, газета в тот же день напечатала передовицу: “Да здравствует война!.. Да здравствуют кровь и кишки, простреленные легкие, рыдающие матери и дети-сироты, смерть и мор за границей и нищета — дома…”{972}
Нашлись оппоненты и в самой Лейбористской партии. Дж. Р. Макдональд — один из тех, кто 3 августа, после выступления Грея в Палате общин, открыто высказался против войны. Макдональд заявил: министр иностранных дел “не убедил” его, что “страна в опасности”. Он отверг апелляцию Грея к национальной чести: “Ни одно преступление, совершенное государственными деятелями… не совершалось без апелляции к национальной чести. Мы воевали в Крыму во имя чести. Мы бросились в Южную Африку во имя чести”. Макдональда не слишком впечатлил тот довод, что англичанам должно воевать ради Бельгии (хотя на этот счет он высказался подозрительно витиевато):
Если достопочтенный джентльмен явится к нам, и скажет, что какой-нибудь малой европейской нации вроде бельгийцев угрожает опасность, и сумеет убедить нас в том, что он собирается ограничить рамки конфликта лишь этим вопросом, то мы поддержим его. [Но] какой смысл рассуждать о помощи Бельгии, если… вы втягиваете нас во всеевропейскую войну…
Макдональд обрушился, с бoльшим эффектом, и на политику союзов Грея:
Достопочтенный джентльмен ни слова не произнес о России. Мы желаем знать и о ней. Мы хотим попытаться выяснить, что в итоге случится с российской державой в Европе… Что касается Франции, то следует твердо, безусловно признать, что дружба двух наций, о которой рассказывает нам достопочтенный джентльмен, ни в коем случае не оправдывает вступление одной нации в войну на стороне другой.
5 августа, после объявления войны Германии, Макдональд даже заставил исполком своей партии принять резолюцию, осуждающую линию Грея и подчеркивающую стремление лейбористов “как можно скорее добиться мира”. Хотя ему не удалось увлечь за собой депутатов (в тот же день лейбористы проголосовали за военные ассигнования), члены Независимой рабочей партии с восторгом восприняли его нападки на Грея{973}.
Следует также упомянуть о противниках войны, не принадлежавших к стану социалистов. Осенью 1914 года в Германии был учрежден Союз нового отечества (Bund neues Vaterland), чтобы сменить ослабевшее Германское общество мира (Deutsche Friedensgesellschaft). Немецкие пацифисты также принимали участие в деятельности всеевропейской Центральной организации за прочный мир, собрания которой проводились в нейтральных странах{974}. В Англии в июле 1914 года были основаны две организации, выступившие против участия страны в войне: Лига в поддержку британского нейтралитета (среди ее учредителей, кроме прочих, был Норман Энджелл) и Комитет за британский нейтралитет, в который входил Дж. А. Гобсон{975}. Последний 3 августа опубликовал письмо, в котором назвал Германию “стиснутой между враждебно настроенными государствами, высокоцивилизованной” и “близкой” Англии “в расовом отношении”{976}. Позднее в дело вступили Комитет за прекращение войны и Братство против воинской повинности. Джордж Бернард Шоу в своей типичной манере критиковал войну, приводя причины, не особенно отличавшиеся от доводов указанных (в широком смысле) радикальных групп{977}.