Горение (полностью)

– Денег нет из-за того, что все средства шли на войну, на двор, на полицию!

– Не мы эту войну начали.

– А кто же? Мы?

– История неуправляема, Феликс.

– Зачем же тогда хотите взять власть, если не верите в управляемость истории? Это очень легко и удобно - уповать на фатум.

– Не фатум, нет... Уповать надо на д е л о, на его всемирную общность.

– О какой всемирной общности может идти речь, если английский рабочий получает в двенадцать раз больше русского! Вашими методами постепенности Россию с мертвой точки не сдвинешь. Вас засосет та же бюрократия, которую вы так бранили раньше.

– Мы ограничим права бюрократии. Это в наших силах.

– Кирилл, мы не сговоримся с вами.

– Значит, раньше, когда бежали из Сибири, могли сговариваться, а сейчас, когда набираете силу, не сможем?

– Силу набираем не только мы - вы тоже. В этом - суть. Происходит поляризация сил, Кирилл, и это - логично, это развитие, против этого мы с вами бессильны.

– Не делайте из прогресса фетиша, Феликс. Прогресс идет постольку, поскольку в его поступательность вкладывают старание все люди.

– Верно. Но за это старание вы получаете сто тысяч рублей в месяц, а рабочий - двадцать пять.

До начала операции оставалось полтора часа.

"Я должен уйти, - подумал Дзержинский.
– Мне надо быть очень спокойным на Тамке. А я начинаю сердиться. Лучше доспорить потом. А доспорить придется, иначе это нечестно будет. Николаев прав: когда было плохо - говорил, а сейчас - небрежение к доводам".

– Вы торопитесь?
– спросил Николаев.
– Я сказал Джону, чтобы он накрыл стол к шести.

– К восьми. А еще лучше к девяти.

– У вас в шесть "аппойнтмент"?

Дзержинский вдруг рассмеялся - напряжение сразу снялось.

– "Аппойнтмент", - повторил он, - да, действительно, встреча, только - в отличие от американского "аппойнтмента" - заранее не обговоренная... Как Джон Иванович?

– А что ему? Ему лучше, чем нам с вами. Американец... Он, между прочим, заражен вашими идеями... Я, знаете, глядя на него, американских философов вспоминаю. Они - занятны. Они верно утверждают, что если два человека придерживаются различных, во внешнем выражении, убеждений, но согласны на их основе действовать одинаковым образом, то нет никакой практически разницы в их позициях. Неужели мы с вами не можем так же, на основе переговоров, на основе эволюции, жить вместе, дружно жить?

– Это вы Пирса цитировали? Коли вы о нем, Кирилл, то не получится у нас вместе. Изначально не получится. Он интересен, Пирс, слов нет, не до конца еще проанализирован. "Человек - узелок привычек" - это занятно. Я помню Пирса, я в тюрьме его конспектировал, правда, во французском переводе. Он занятен, спору нет, особенно главное в нем: человеческое состояние определяется сомнением и верой; единственный мост между этими первоосновами - м ы ш л е н и е. По Пирсу, мышление необходимо лишь для того, чтобы переступить грань сомнения и очутиться в области веры, открывающей путь к действию. В Америке его постулатами можно объединить группу организаторов, но ведь у них они есть, а у нас - нет! У нас организатор - значит владелец, у них - тот, кто отлаживает улучшение производства паровозов. Это новое в мире капитала, это пока у них только. И потом Пирсова формулировка истины, как всеобщего принудительного верования - не может быть принята нами, казарменно это, при внешнем демократизме п о д в о д о в читателя к такому заключению. Не пройдет у нас Пирс, дорогой Кирилл, не ставьте на него. Хочу задать вам вопрос. Важный. Можно?

– Все можно, - ответил Николаев, чувствуя усталость - Дзержинский своей холодной логикой вел за собою, и не было сил отбросить его доводы, доказательно их разбить или - что более всего Николаев любил - высмеять.

– Вы сказали вашим коллегам по Московскому комитету, что помогали нам деньгами?

– Нет. Какое это имеет значение?
– удивился Николаев.

– Огромное. Вас заподозрят в неискренности. Скажите.

– Скажу, - задумчиво согласился Николаев.

– Второе. Это уже нас касается - так что вольны не отвечать. Будете просить у правительства помощи против бастующих?

– Если миром не договоримся - придется.

– Разрешите стрелять в рабочих?

– Нет.

– Так не бывает. Если солдаты вызваны, они должны "навести порядок". Рабочие не пустят их на фабрику миром. На фабрику можно будет войти только после обстрела.

– Значит, миром не хотите?

– Хотим.

– Ну и давайте, Феликс! Я ж за этим приехал! Выборы в думу на носу!

– Сколько ваших может пройти в думу?

– Человек сто - убежден.

Дзержинский поднялся.

– А наших?
– спросил он.
– Десять? Сто - от десяти тысяч и десять от ста миллионов? Хотим миром, Кирилл, - повторил он.
– Но разве ж это мир?

...Не доходя двух кварталов до Тамки, Дзержинский встретил Пилипченко - он был определен инструктором по обращению с оружием.

– Все в сборе?
– тихо спросил Дзержинский.

– Да, товарищ Юзеф. Вот ваш наган и две бомбы. Кольцо знаете как срывать?

– Знаю. Только мне бомбы не нужны, - Дзержинский неумело сунул наган в карман пальто.
– Сколько "архангелов" пришло?

– Девяносто семь человек насчитали. Яцек с Вацлавом были у них, под дворников нарядились, с бляхами.

– Ну и что?

– Речи говорят.

– Пьяных много?

– Все пьяные. Коли страх, так чем его затушить, как не водкой?

– Хорошо вооружены?

– Наганы и кастеты.

– Бомбы есть?

– Есть. Но они их боятся. Они больше привычные кастетами бить.

– Уншлихт с третьей дружиной?

– Да. Ганецкий - со второй, Красный - в резерве, с ним еще десять человек.

– Передашь Уншлихту и Ганецкому - когда я открою калитку особняка и выстрелю - пусть сразу же врываются следом за мной.

– Ганецкий не велел пускать. Он мне велел охранять вас.

– А командовать мною он вам не велел?

– Это - нет.

– Ну и ладно. Идите.

Пилипченко повернулся по-солдатски, через левое плечо, но Дзержинский остановил его смущенно:

– Ну-ка, покажите мне, как с этим проклятым наганом обращаться?

– Значит, так, - ответил Пилипченко, - берешь боевое оружие в правую руку, оттягиваешь большим пальцем курок, проверяешь усики захлопа барабана - вот эти, видишь? Все. Теперь оружие готово к бою.

Варшава - Краков - Берлин - Москва 1976 г.

Книга вторая

Билет на варшавский поезд в вагон первого класса передал Савинкову член боевой организации социалистов-революционеров "Адмирал" в Москве, на конспиративной квартире, в доме при церкви святого Николая, на Пыжах, в Пятницкой части.

Проснулся Савинков за два часа до прибытия поезда в варшавский "двожец глувны", спросил у проводника рюмку водки, икры и сказал подогреть калач так, чтобы хрустел. Когда проводник накрыл на столике, Савинков дал ему золотой и предупредил, что водки, видимо, выпьет еще - всю дорогу бил озноб, и не оттого, что простудился, а в ожидании д е л а, ради которого ехал на родину, туда, где прошли детство и юность.