Горение (полностью)
Шрифт:
– Давайте джина.
– Англичане его разбавляют лимонным соком и льдом. Увы, ни того, ни другого у меня нет - скифы, вдали от комфорта выросли, ничего не поделаешь.
– Если бы только этим ограничивались наши заботы - беда невелика, можно перетерпеть.
– Ваше здоровье!
– И вы не болейте, - аккуратно пошутил Ноттен.
Глазов задышал лимончиком, обваляв его в сахарной пудре, легко поднялся, сразу поймешь - из кавалеристов; пружинисто походил по комнате, потер сильными холеными пальцами лицо, остановился напротив Ноттена и спросил:
– Владимир Карлович, вопрос я вам ставлю умозрительный
– Какую славу вы имеете в виду?
– Слава - категория однозначная. Ежели хотите конкретики - извольте: ваша.
– Во-первых, я ее не очень-то и ощущаю, а во-вторых, слава - мнение мое умозрительно - должна налагать громадную меру ответственности на человека. Иначе он мотыльком пропорхнет по первым успехам и следа по себе не оставит. Какая же слава, если бесследно?
– Ответ евангельский, Владимир Карлович. Я так высоко не глядел. Разумно, в общем-то: единственно, что дарует человецем бессмертие - это память, как ни крути.
– И я об том же...
– Ну и отменно, что поняли друг друга. Но я бы хотел от памяти возвратиться к ответственности. Вы великолепно сказали: слава - это мера ответственности.
Глазов присел напротив Ноттена, разлил еще по одной, посмотрел рюмку с джином на свет и вдруг спросил:
– Предательство - что за категория? Однозначная или можно варьировать?
– Варьировать нельзя.
– А Гоголь? Он ведь варьировал с Андрием, сыном Тараса...
– Я знаю свой потолок: что позволено Юпитеру, то не позволено быку.
– Если бы я открыл вам имя человека, близкого к головке, к руководству польских социал-демократов, который в то же самое время работает на Шевякова, - как бы вы к этому отнеслись?
– Разоблачил бы.
– Каким образом?
– Пока еще вы не арестовали типографию, где я работаю... Выпущу листовку...
– Понятно, - задумчиво произнес Глазов и джин свой выпил.
– А что, если я назову вам такое имя, которое опрокинет вас, поразит и сомнет?
Ноттен приблизился к Глазову, близоруко заглядывая ему в глаза:
– Кого вы имеете в виду?
– Сначала вы должны дать честное слово, что не станете ничего предпринимать, не посоветовавшись со мною предварительно.
– Дал.
– Хорошо. Допустим, я скажу вам, что Елена Казимировна работает с Шевяковым. Допустим, повторяю я. Как бы вы отнеслись к такого рода известию?
Ноттен отодвинул рюмку:
– Сослагательность в таком вопросе невозможна.
– Ну, хорошо, я говорю вам, что Гуровская - агент Шевякова.
– Ее я не стану разоблачать, - после долгого молчания ответил Ноттен.
– Я понимаю. Вы многим ей обязаны, вы ей обязаны всем, говоря точнее...
– Ее я пристрелю, если она агент Шевякова, - сказал Ноттен.
– Вы с ума сошли, - Глазов вздохнул.
– Вы сошли с ума. Агент может быть предателем вольным, а может - невольным, Владимир Карлович. Слава, приложимая к литератору, требует милосердия от него - об этом вы не помянули. А - зря. Вы Шевякова знаете, а уж Елену Казимировну - тем более. Совместимо?
– Что именно?
– Елена Казимировна и Шевяков.
– Налейте еще.
– Я налью, а вы лимоном закусывайте; это - трезвит.
– Как же Шевяков мне ненавистен, морда его, глазенки маленькие, лбишко. Отсюда уберут - в другом месте вынырнет: эдакие
на вашей службе необходимы, он ценен для вашей профессии.– Это неверно, - возразил Глазов.
– Он мешает нашей профессии, потому что хоть и хитер, но глуп, кругозора нет, будущего себе представить не может, о детях своих не болеет сердцем: каково будет им, когда он уйдет вместе с той институцией, которую столь ревностно и так глупо охраняет?
– Вы-то вместе с ним охраняете...
– Охраняю, Владимир Карлович, милый, я тоже охраняю, но ведь каждый охраняет свое! Он - свое, я - наше! Под властью мужика вы тоже жить не сможете, дорогой мой человек! Это вы сейчас так злобны на трон, потому что он окружен недоразвитыми, маленькими людишками, а если б на троне сидел какой-нибудь Эдвард?! Или Густав?! Все ведь дело не в форме, а в сути! Кто правит страной: дурак, вроде Шевякова, который над Вербицкой плачет, потому что Щедрина не читал, или просвещенный интеллигент, воспитанный в Европе?! Вот в чем секрет, Владимир Карлович! Со мной-то вы беседуете, как с равным, как с союзником, а с Шевяковым не стали бы! И правильно б сделали, что не стали! Лучше уж с корягой беседовать, с пнем в лесу, чем с ним. Думаете, у меня все внутри не холодеет, когда я его вижу?! А ведь он сейчас - после того, как Гуровская отдала, - это термин у нас такой есть "отдавать", проваливать, значит, - типографию Грыбаса, склад нелегальной литературы, восемь кружков и адреса Дзержинского, когда он сюда приезжает, - стал звездою! Он полковник теперь, понятно вам?! А потом уйдет в Санкт-Петербург, в департамент, и будет оттуда пользоваться вами, Еленой Казимировной и, если хотите, мной, чтобы делать себе карьеру на нашем уме!
– Я ее убью, - повторил Ноттен уверенно, и снова быстро выпил.
– Погодите. Рассуждайте вместе со мной: я вам достаточно раскрылся. Вы с Ледером вошли в контакт?
– Да.
– Он к вам обращался с просьбами?
– Нет.
– Это неправда.
– Вы следите за мной?
– Конечно.
– Зачем же тогда спрашиваете?
– Потому что у нас, кроме Елены Казимировны, хорошей агентуры нет, а она, кстати, Ледера одной рукой Шевякову отдает, а второй - снимает ему квартиру на шевяковские же деньги... Да, да, она получает у него семьдесят пять рублей ежемесячно, и на расходы по поездкам тоже.
– Господи, какой ужас...
– Давайте-ка мы без эмоций поговорим, Владимир Карлович, а то вы будто присяжный поверенный какой. Успокойтесь и возьмите себя в руки. Что говорил вам тогда, в первый раз Винценты Матушевский, когда вы назвали ему мою фамилию?
– Ничего. Это правда. Ничего. Он сказал мне продолжать работать, слушал очень внимательно.
– А другой раз?
– Другой раз я с трудом нашел его...
– Через кого?
– На это я вам не отвечу.
– Но не через Елену Казимировну?
– Нет.
– Вы открыли ему, что работаете у Гуровской?
– Нет.
– Почему?
– Не знаю. Я хочу сам отвечать за свои поступки: перед собою ли, перед ним, перед вами - сам, один.
– Вы у него встречались?
– Нет.
– Адрес его знаете?
– Нет.
– Он вам не сказал, где его искать?
– Нет. Он сказал, что найдет меня, когда я ему понадоблюсь,
– Никаких просьб?
– Никаких.
– Вы говорите правду?
– Да.