Горение (полностью)

– Давайте джина.

– Англичане его разбавляют лимонным соком и льдом. Увы, ни того, ни другого у меня нет - скифы, вдали от комфорта выросли, ничего не поделаешь.

– Если бы только этим ограничивались наши заботы - беда невелика, можно перетерпеть.

– Ваше здоровье!

– И вы не болейте, - аккуратно пошутил Ноттен.

Глазов задышал лимончиком, обваляв его в сахарной пудре, легко поднялся, сразу поймешь - из кавалеристов; пружинисто походил по комнате, потер сильными холеными пальцами лицо, остановился напротив Ноттена и спросил:

– Владимир Карлович, вопрос я вам ставлю умозрительный и совершенно не обязывающий вас к ответу: бремя славы - сладко?

– Какую славу вы имеете в виду?

– Слава - категория однозначная. Ежели хотите конкретики - извольте: ваша.

– Во-первых, я ее не очень-то и ощущаю, а во-вторых, слава - мнение мое умозрительно - должна налагать громадную меру ответственности на человека. Иначе он мотыльком пропорхнет по первым успехам и следа по себе не оставит. Какая же слава, если бесследно?

– Ответ евангельский, Владимир Карлович. Я так высоко не глядел. Разумно, в общем-то: единственно, что дарует человецем бессмертие - это память, как ни крути.

– И я об том же...

– Ну и отменно, что поняли друг друга. Но я бы хотел от памяти возвратиться к ответственности. Вы великолепно сказали: слава - это мера ответственности.

Глазов присел напротив Ноттена, разлил еще по одной, посмотрел рюмку с джином на свет и вдруг спросил:

– Предательство - что за категория? Однозначная или можно варьировать?

– Варьировать нельзя.

– А Гоголь? Он ведь варьировал с Андрием, сыном Тараса...

– Я знаю свой потолок: что позволено Юпитеру, то не позволено быку.

– Если бы я открыл вам имя человека, близкого к головке, к руководству польских социал-демократов, который в то же самое время работает на Шевякова, - как бы вы к этому отнеслись?

– Разоблачил бы.

– Каким образом?

– Пока еще вы не арестовали типографию, где я работаю... Выпущу листовку...

– Понятно, - задумчиво произнес Глазов и джин свой выпил.
– А что, если я назову вам такое имя, которое опрокинет вас, поразит и сомнет?

Ноттен приблизился к Глазову, близоруко заглядывая ему в глаза:

– Кого вы имеете в виду?

– Сначала вы должны дать честное слово, что не станете ничего предпринимать, не посоветовавшись со мною предварительно.

– Дал.

– Хорошо. Допустим, я скажу вам, что Елена Казимировна работает с Шевяковым. Допустим, повторяю я. Как бы вы отнеслись к такого рода известию?

Ноттен отодвинул рюмку:

– Сослагательность в таком вопросе невозможна.

– Ну, хорошо, я говорю вам, что Гуровская - агент Шевякова.

– Ее я не стану разоблачать, - после долгого молчания ответил Ноттен.

– Я понимаю. Вы многим ей обязаны, вы ей обязаны всем, говоря точнее...

– Ее я пристрелю, если она агент Шевякова, - сказал Ноттен.

– Вы с ума сошли, - Глазов вздохнул.
– Вы сошли с ума. Агент может быть предателем вольным, а может - невольным, Владимир Карлович. Слава, приложимая к литератору, требует милосердия от него - об этом вы не помянули. А - зря. Вы Шевякова знаете, а уж Елену Казимировну - тем более. Совместимо?

– Что именно?

– Елена Казимировна и Шевяков.

– Налейте еще.

– Я налью, а вы лимоном закусывайте; это - трезвит.

– Как же Шевяков мне ненавистен, морда его, глазенки маленькие, лбишко. Отсюда уберут - в другом месте вынырнет: эдакие на вашей службе необходимы, он ценен для вашей профессии.

– Это неверно, - возразил Глазов.
– Он мешает нашей профессии, потому что хоть и хитер, но глуп, кругозора нет, будущего себе представить не может, о детях своих не болеет сердцем: каково будет им, когда он уйдет вместе с той институцией, которую столь ревностно и так глупо охраняет?

– Вы-то вместе с ним охраняете...

– Охраняю, Владимир Карлович, милый, я тоже охраняю, но ведь каждый охраняет свое! Он - свое, я - наше! Под властью мужика вы тоже жить не сможете, дорогой мой человек! Это вы сейчас так злобны на трон, потому что он окружен недоразвитыми, маленькими людишками, а если б на троне сидел какой-нибудь Эдвард?! Или Густав?! Все ведь дело не в форме, а в сути! Кто правит страной: дурак, вроде Шевякова, который над Вербицкой плачет, потому что Щедрина не читал, или просвещенный интеллигент, воспитанный в Европе?! Вот в чем секрет, Владимир Карлович! Со мной-то вы беседуете, как с равным, как с союзником, а с Шевяковым не стали бы! И правильно б сделали, что не стали! Лучше уж с корягой беседовать, с пнем в лесу, чем с ним. Думаете, у меня все внутри не холодеет, когда я его вижу?! А ведь он сейчас - после того, как Гуровская отдала, - это термин у нас такой есть "отдавать", проваливать, значит, - типографию Грыбаса, склад нелегальной литературы, восемь кружков и адреса Дзержинского, когда он сюда приезжает, - стал звездою! Он полковник теперь, понятно вам?! А потом уйдет в Санкт-Петербург, в департамент, и будет оттуда пользоваться вами, Еленой Казимировной и, если хотите, мной, чтобы делать себе карьеру на нашем уме!

– Я ее убью, - повторил Ноттен уверенно, и снова быстро выпил.

– Погодите. Рассуждайте вместе со мной: я вам достаточно раскрылся. Вы с Ледером вошли в контакт?

– Да.

– Он к вам обращался с просьбами?

– Нет.

– Это неправда.

– Вы следите за мной?

– Конечно.

– Зачем же тогда спрашиваете?

– Потому что у нас, кроме Елены Казимировны, хорошей агентуры нет, а она, кстати, Ледера одной рукой Шевякову отдает, а второй - снимает ему квартиру на шевяковские же деньги... Да, да, она получает у него семьдесят пять рублей ежемесячно, и на расходы по поездкам тоже.

– Господи, какой ужас...

– Давайте-ка мы без эмоций поговорим, Владимир Карлович, а то вы будто присяжный поверенный какой. Успокойтесь и возьмите себя в руки. Что говорил вам тогда, в первый раз Винценты Матушевский, когда вы назвали ему мою фамилию?

– Ничего. Это правда. Ничего. Он сказал мне продолжать работать, слушал очень внимательно.

– А другой раз?

– Другой раз я с трудом нашел его...

– Через кого?

– На это я вам не отвечу.

– Но не через Елену Казимировну?

– Нет.

– Вы открыли ему, что работаете у Гуровской?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. Я хочу сам отвечать за свои поступки: перед собою ли, перед ним, перед вами - сам, один.

– Вы у него встречались?

– Нет.

– Адрес его знаете?

– Нет.

– Он вам не сказал, где его искать?

– Нет. Он сказал, что найдет меня, когда я ему понадоблюсь,

– Никаких просьб?

– Никаких.

– Вы говорите правду?

– Да.