Горение (полностью)
Шрифт:
...Шевяков выпил рюмку холодной водки, скомкав, бросил салфетку на стол, вопросительно посмотрел на прокурора, начальника тюрьмы и еще нескольких приглашенных наблюдать казнь.
Прокурор, словно бы поняв Шевякова, щелкнул крышкой золотых часов:
– Еще пять минут.
– Продляете удовольствие?
– спросил Шевяков, цыкнув зубом.
Прокурор посмотрел на него с испуганным интересом.
– Наоборот, - ответил он, - оттягиваю ужас.
– Или мы - их, или они - нас, - ответил Шевяков.
– Еще по одной, господа? Посошок, как говорится...
Один из молодых гостей, прапорщик, видимо
– Почему казнят ночью?
– Днем двор занят, - ответил начальник тюрьмы деловито.
– Да и арестанты могут к окну подлезть. Они ведь что делают: один нагибается, а другой ему на спину лезет. И смотрят, озорники.
– Стрелять надо, - заметил Шевяков, разливая водку в длинные рюмки.
– А - нельзя, - ответил тюремщик, обгладывая куриную ножку, - специально в параграф внесен запрет: вдруг срикошетит пулька? Металлу-то много, да и камни у нас чиркающие...
– Это как?
– не понял Шевяков.
– Чирк-чирик, - рассмеялся начальник тюрьмы, - это моя внучка говорит, когда головки спичек отскакивают.
– Ну, с богом, - вздохнул Шевяков.
– Господин прокурор, допивайте! Жена, так сказать, не забранится, на работе были, так сказать. Пошли, милостивые государи.
Он первым шагнул в серый провал гулкого тюремного двора, увидел в рассветных сумерках шеренгу расстрельщиков, Грыбаса, который медленно шел к стене, и раздраженно обернулся к начальнику тюрьмы:
– Ну, что он так копается?! Побыстрее нельзя?
Начальник тюрьмы кашлянул в кулак:
– Волокут только в том случае, ежели дерется.
Мацей Грыбас подошел к стене сам, отстранив жандармов, что шли по бокам, шагнул к расстрельщикам и выдыхающе крикнул в пустой тюремный двор:
– Прощайте, товарищи!
– Арестанты проснутся, - покачал головой прокурор, - прикажите, чтоб скорей палили!
...Когда тело расстрелянного Грыбаса перенесли в камеру, Шевяков с жадным, т е м н ы м интересом заглянул в лицо казненного. Он глядел мгновенье, потом, заметив что-то одному ему понятное, сказал:
– Ничего... Теперь другие поостерегутся газетки печатать... 10
– Угодно ли вам будет, - медленно проговорила Роза Люксембург, стараясь не смотреть в лицо Гуровской, - дать нам показания? Мы, - повысив голос, словно почувствовав возражение Гуровской, продолжала Люксембург, - не есть партийный суд, но приглашены вы сюда для того, чтобы быть опрошенной в связи с возникшими против вас подозрениями.
– В чем меня подозревают?
– В провокации.
– Это по меньшей мере смешно! Нелепо...
– Угодно ли вам дать объяснения?
– не меняя голоса, настойчиво повторила Люксембург.
– Я готова ответить на все вопросы.
– Пожалуйста, Юзеф.
Дзержинский пересел на свободный стул, ближе к Гуровской, и спросил:
– Когда вы вернулись из Парижа?
– Из Парижа? Я только что из Варшавы! Вот телеграмма, вы ж сами меня вызвали, товарищи!
– Я спрашиваю, когда вы были в Париже перед отъездом в Варшаву?
– Это какая-то ошибка!
– По чьему поручению вы были в Париже?
– повторил Дзержинский.
Гуровская заставила себя улыбнуться:
– Юзеф, о чем вы?
– Я спрашиваю, - повторил он, - зачем и по чьему заданию вы ездили в Париж?
–
Я не была в Париже.– Это правда?
– Честное слово! Это какой-то вздор, откуда деньги? Зачем мне туда?!
– Хорошо. Ответьте, пожалуйста, сколько времени вы жили в гостинице "Адлер"?
– Две ночи.
– Это правда?
– Ну конечно же правда.
– Это ложь. Во-первых, вы ездили в Париж. Поездом номер семь, четырнадцатого числа, в вагоне второго класса, место пятое. Во-вторых, в гостинице "Адлер" вы прожили в общей сложности шестнадцать дней.
– Да нет же...
Дзержинский достал из кармана копии счетов и положил их на стол.
– Можно познакомиться, товарищи. Билет был заказан из гостиницы, копия заверена.
Гуровская достала из сумочки папиросы, как-то странно покачала головой и, наблюдая за тем, как счета передавали из рук в руки, силилась улыбаться.
Когда Дзержинский протянул ей счета, Гуровская мельком только взглянула на них и сказала негромко:
– Ну, хорошо. Да, я жила в "Адлере"... Ездила в Париж. Но вправе ли вы из-за минутного увлечения, страсти обвинять меня в провокации?
– Простите, не поняла, - Люксембург нахмурилась.
– Вы очень сумбурно сказали.
Я увлечена человеком... Он снял мне этот номер, к нему я , и ездила в Париж.
– Где вы там жили?
– спросил Дзержинский,
– В Париже?
– Да.
– Возле Этуаль.
– В отеле?
– Да.
– Название.
– Этого я сейчас не помню.
– Опишите отель и номер, в котором вы жили.
– Маленький номер, на четвертом этаже, под крышей. Дзержинский перебил ее:
– Пожалуйста, говорите правду. Если объект страсти вам снимал роскошный номер в "Адлере", то отчего в Париже он поселил вас на четвертом этаже, под крышей?
– Боже мой, - тихо сказала Гуровская, - зачем я вам лгу? Товарищи, я должна сказать правду...
Дзержинский почувствовал, как страшное напряжение в теле сменилось расслабленным ощущением усталости.
– Я очень ждал этого.
– Да, я открою вам правду, - продолжала Гуровская, не услыхав, видимо, Дзержинского, потому что сказал он очень тихо, скорее для себя.
– Неверное понимание корпоративности толкнуло меня на ложь. Я знаю, в каких стесненных финансовых обстоятельствах живет руководитель партии, товарищ Люксембург, Юзеф, все вы. А мой друг Владимир Ноттен... Нет, нет, не он, а я заключила договор с издательством "Розен унд Шварц" на публикацию его книги "Рассказы о горе". Я получила деньги. Я... Мне стыдно сказать про это. Я всегда жила в нищете... Мне захотелось хоть месяц позволить себе... Я понимаю, что вы вправе теперь лишить меня своего доверия, я понимаю, что...
– Значит, никакой "страсти" у вас не было?
– потухшим голосом спросил Дзержинский; все то время, пока Гуровская говорила, он ж д а л правды.
– Была и есть - Влодек Ноттен.
– Почему он спокойно работает у вас на гектографе, а ряд других типографий провалены?
– Вы не вправе оскорблять Ноттена подозрением, Юзеф! Его статьи и поэмы зовут к революции!
– ответила Гуровская.
Дзержинский поднялся, отошел в угол - там, на столике, был графин с водой.
– Где расположено издательство "Розен унд Шварц"?
– спросил один из собравшихся.