Гори, гори ясно

Всю жизнь я думал, что ма тонкая, импульсивная, эмоциональная. Ошибался. Или, что мне видится более близким к истине, в семейной жизни родительница скидывала маску, без которой в ведьминском сообществе никак. И наслаждалась обретенной свободой... Возможно, я не прав, и она, наоборот, все эти годы жила придуманной жизнью, а настоящую Богдану я вижу перед собою сейчас. Но, если так, становится совсем грустно, до отвращения, до едкой горечи.

Богдана молчала, ее изучающий взгляд скользил по мне, будто она впервые меня видела.

— Окей, — усмехнулся. — Пока ты размышляешь, сразу меня ликвидировать или промариновать ожиданием, я спрошу первым. Ма, почему? Почему ты заодно с убийцами, чем тебя заманили? Сомневаюсь, что сладким пряником, ты не из таких. Или я совсем тебя не знаю.

— Ты ничего не понимаешь, сын, — маска пошла трещинами. — Ничего...

— Так объясни, — мягко попросил. — Прежде я, действительно, не смог бы разобраться, потому что не знал о существовании мира Ночи. Как слепому не описать словами радугу, так и я бы не воспринял всех тонкостей этого особенного мира. Но теперь-то я и сам часть мира Ночи. И услышу тебя, ма.

Богдана вдохнула, выдохнула, опустила голову и стала говорить. Как бы не мне, а покрытию моста.

— Мне предложили месть, — голос звучал решительно. — За Диму. Его предали, продали. Твоего отца убили, Андрей.

Она сказала вслух то, о чем я догадался ранее, только крохотная неувязка: в моих умозаключениях отец пал жертвой интриг «шахматистов». Месть за то, что сами и сделали? Где логика? Неужели я так круто промахнулся?

— Кто? — глухо спросил. — И как именно? Я имею право знать.

Прода 01.10.2022

— Дима был задушен, — мать вскинула голову, обожгла меня яростным взором. — Кто виновник — вопрос сложнее, на него не ответить в одно предложение.

— Ответь в два, — зло рявкнул в ответ. — В три, в тридцать три, во сколько потребуется!

Шейный платок: па в жизни не надевал его ни разу, а в гробу лежал в нем. Теперь он получил объяснение своему нахождению на теле отца.

— Что толку? — Богдана поджала губы. — Ты задаешь не те вопросы. Правильный: за что его убили? Узнаешь мотив, отыщешь и преступника.

— Дай угадаю, — мой голос сочился ядом сарказма. — За ту вербальную прелесть, которой ты меня приголубила, мамочка.

Обращение, которое она терпеть не могла. Хуже воспринималось ею лишь презрительное «мамаша». Я злил ее, распалял нарочно. Больше ярости, меньше самоконтроля.

— Прелесть, — тоскливым эхом повторила родительница. — Твой отец был гений. Гений, гордец и фанатик. Человек идеи. Замысел «прелести» он почерпнул из какого-то древнего манускрипта еще в те времена, когда он мотался по миру с приятелем-французом, Клодом Бальсамо. Но загорелся так, что не потушишь, после свадьбы.

Богдана поморщилась, тяжко вздохнула. Парочка за ее спиной обратилась в слух и, похоже, расслабилась. Ну а что? Жути никакой не происходит, угроз не сыпется, пули или что похлеще не летят. Мирно беседуют родственники, проясняют недопонимания.

А то, что я наговорил чуть раньше о покойниках, парни выбросили из головы. Чушь, они считают себя неприкосновенными, ведь к Самой Богдане приближены. Я же не слепой, вижу, с каким восхищением, послушанием, едва ли не раболепием, к ней прислушиваются. И помню отменно слова Игоря Липина: «Она не должна узнать, что ты втянут. Это недопустимо».

Тем лучше. Время терпит.

— Клод искал рецепт эссенции вечной жизни, — ма зачем-то перескочила на личность потомка графа Калиостро. — Этот рецепт, по его глубочайшему убеждению, обрел в странствиях его далекий предок, но потомкам не передал. Следовательно, пройдя по следам предка, имеется шанс найти рецепт повторно. Дима интересовался языковыми памятниками древности, и на каком-то временном отрезке их с Клодом пути с интересами пересеклись. Бальсамо все еще ищет свой рецепт вечной жизни, а Дима...

Лицо ма исказилось при упоминании мужа. Нет, к гибели отца она непричастна, двух мнений быть не может. Такую тоску не сыграть.

— Знаешь, он никогда не распространялся, как и где нашел пергамент, с которого все началось, — минутный порыв прошел, Богдана снова взяла себя в руки. — А от прямых расспросов уходил, закрывался. Думаю, воспоминания были не из приятных. Кстати, если ты решил разыскать Клода, забудь. Во-первых, я ему строго-настрого запретила с тобой разговаривать. Он мог бы не послушать, но проклятие с отложенным действием даже для этого сорвиголовы — аргумент. Во-вторых, он не слишком осведомлен, Дима посвятил его в суть изысканий только в общих чертах. В-третьих, Клод снова пустился в странствия, на сей раз в джунгли Амазонки.

Нехороший звоночек: либо от «моих» вурдалаков «сквозит», либо они попали в неприятности. И то, и другое плохо.

— Учту, — кивнул.

— Когда мы с Димой встретились... — взгляд ма затуманился. — Всё было так ярко, так всеобъемлюще, феерично. На фоне этого теряло всякое значение то, кем мы были до встречи, чем жили и дышали. Я распростилась с силой, отринула Ковен. Дима вдребезги, бесповоротно разругался с Демьяном. Не уверена, знаешь ли ты, но твоему дяде достался родовой дар Бельских.

— Слышал краем уха, — пожал плечами. — Без подробностей. Даже кем именно он был, не в курсе.

— Чаровой он был, — легко и непринужденно раскрыла тайну моего родича Богдана. — Или чарник, так тоже верно будет. Не путай с чародеем, тот буквально деет — от «деяти» — творит чары. Себя он называл рукодельником, что не совсем правильно. Он создавал особенные вещи, с необычайными свойствами. Чувствовал материалы, подбирал их так, чтобы они взаимодействовали, усиливали друг дружку. На низком уровне, по набору известных рецептов, шаблонов, создавать особые предметы могут и другие. Но истинного мастерства и понимания им никогда не достичь. А Демьян был последним, насколько мне известно, чаровым в северных землях. Когда он умер, я надеялась, что его дар перейдет к тебе.

— А как так получилось, кстати? — я решил откатать по полной аттракцион невиданной информационной щедрости. — Не старый же он был.

— Нарвался на проклятие, — ответила родительница. — Демьяну цены бы не было, если б не его пунктик на борьбе со злом. На том и погорел. Мне неизвестны подробности, но по характеру проклятия скажу так: дурное оно было, скорее всего, посмертное. Жизнь за жизнь, кровь за кровь. И все его поделки оказались бессильны. Девять лун отбегал, а после в белое полотно и в землю.