Горицвет. Лесной роман. Часть 1.

– Дорогая моя, - сказал Грег, вынув изо рта сигару, но, даже не приподнявшись над креслом, в котором он лениво развалился, просматривая газетные колонки.
– По-моему, вы встали слишком рано. Сейчас еще только три часа.

– О, господи...
– со стоном проронила Жекки, опускаясь на что-то мягкое. Кажется, диванную подушку. У нее так больно сдавило затылок, что она чуть не вскрикнула.

– ... следовательно, вы проспали всего только пятьдесят семь минут.

– Что же это за...
– Жекки остановилась, с трудом поворачивая прилипающий к гортани язык, - словом, где я ... то есть, где мы находимся?

Грег тихо засмеялся, потушил в пепельнице дымящуюся сигару. Жекки только теперь поняла, как чудовищно прозвучал ее вопрос. Сглотнув слизистый горький комок слюны, она перехватила рукой горло, больно заскрежетавшее от слишком сухой смазки.

Неторопливо поднявшись и, также неторопливо на ходу вдевая руки в пиджачные рукава, Грег подошел к угловому шкафу, вынул оттуда пузатую бутылку и небольшой, тоже пузатый, бокал на коротенькой ножке. Наполнив бокал до половины, он небрежно, чуть не расплескав содержимое, поставил его на край письменного стола.

– Пейте, - сказал он, обходя стол по пути к своему креслу.

Во всем, что он сейчас делал, в том, как медленно передвигался по кабинету, как вяло и неохотно цедил слова, Жекки чувствовала вызывающее пренебрежение к себе. Пренебрежение сквозило во всем, кроме выражения его бесновато смеющихся глаз. Конечно, в ответ на подобное обращение следовало просто встать и молча уйти. Но, во-первых, Жекки умирала от жажды, во-вторых, у нее раскалывалась голова, а в-третьих, она абсолютно не знала, куда она могла бы уйти отсюда, потому что еще толком не поняла, где очутилась. Пришлось униженно подняться, подойти к столу и, взяв бокал под немилосердно сверлящим ее взглядом, пригубить драгоценной жидкости.

Жидкость - Жекки вначале не признала в ней ни одного из известных ей напитков - приятно и мягко облила нёбо мятной прохладой. На втором глотке она чуть не поперхнулась. Свежий прохладный вкус остановил ее, как останавливал не однажды. Поликарп Матвеевич приписывал тогда ее медлительность достоинству созданного им шедевра. Вкус был тот же самый, неповторимый, мятной поликарповки, чей секрет Матвеич заботливо оберегал не хуже порученных ему лесов. С минуту Жекки, забыв про сухую резь в горле, молча смотрела на Грега. "Откуда?" - почти срывалось с ее языка. Но что-то удерживало ее от этого срыва. Грег молчал. Его лицо было в тени. "Он что-то пожадничал", - решила Жекки, выпив все до капли, и снова упадая на мягкую кожаную подушку. Произнести имя Поликарпа Матвеича в такую минуту, значило совершить непоправимую ошибку. Она читала в глазах Грега непреклонный запрет и приниженно отступала.
– "Можно подумать, я перед ним чем-то провинилась".

– Так где же все-таки мы находимся?
– снова спросила она, чувствуя по тому, как звучит голос, сколь заметно ей полегчало.

– Все там же. Под "крылом Херувима" или крышей моего старого доброго друга.

– У Херувимова?
– Жекки недоверчиво оглянулась.

– Да, - подтвердил Грег.
– Вы, возможно, не знали, но его заведение весьма обширно и оказывает помимо развлекательных услуг еще и весьма широкие услуги гостеприимства. В общем, дорогая моя, мы в гостиничном этаже. Здесь у меня давняя берлога. Целых пять комнат, включая этот кабинет. Вы у меня в гостях, Евгения Павловна, если только это вам более по вкусу.

Нет, ей это совсем не было по вкусу. Ее это известие до крайности смутило, и чуть-чуть не вызвало приступ негодования. Как же так? Да кто его просил, да как он смел, да что он себе позволяет. В конце концов, чем она заслужила подобное к себе ...

И вдруг ее точно опалила новая догадка. А что если... неужели, он привел ее сюда, в том полубезумном полусознательном состоянии, одно напоминание о котором теперь останавливает сердце. Неужели он видел ее той, взвинченной, ничего не соображающей, потерявшей всякое представление об окружающем, да и о самой себе? Господи боже ты мой, да после этого ей будет легче кинуться в воду, чем еще раз встретиться с ним глазами. Но, похоже, так оно и было. Он видел ее именно такой, иначе его взгляд не отбрасывал бы столь бесстыдного веселья.

Жекки почувствовала, что ее голова сейчас похожа на раскаленный в жаровне шар. Так обжигал жар ее собственной кожи. Бессознательные охлаждающие прикосновения рук к пылающим щекам и влажному лбу не могли ни унять, ни остановить этого жара. Жекки отняла от лица одну за другой прилипшие пряди волос, приподнялась, потом снова уселась и, не зная, куда себя деть, застыла, будто оглушенная изнутри.

– А вы ничего не помните?
– услышала она подхлестывающий вопрос, который вполне мог бы ее разбудить, если бы она уже не была разбужена.

– Нет, почему же, - отозвалась она, не отрываясь от созерцания своих поношенных ботинок, - кое-что помню. Очень мало...

Грег снова негромко засмеялся. Посмеиваясь, подошел к ней и протянул вновь наполненный пузатый бокал.

– Выпейте еще.

Жекки выпила залпом, надеясь, что мятный холодок хоть немного остудит ее кровь. Небрежение со стороны Грега как будто вытеснялось каким-то новым, также не совсем приятным настроем. Она по-прежнему не осмеливалась смотреть на него. Грег смотрел на нее почти неотрывно, то, прохаживаясь от стены к столу, то, останавливаясь где-нибудь неподалеку от ее низенького дивана.

Жекки боялась лишний раз пошевелиться, пока внезапный внешний рывок не заставил ее содрогнуться. Не говоря ни слова, Грег вдруг опустился на корточки, усевшись напротив так близко, что ее мгновенно окатило раздражающе живой волной. Осторожно высвободив из ее пальцев пустой бокал, Грег поставил его рядом с собой на полу. Было похоже, что он забавляется знакомой, но все еще не до конца наскучившей игрой.

– Не притворяйтесь, - сказал он, стараясь снизу заглянуть ей в лицо.
– Вы должны помнить очень многое. Например, как чуть не подстрелили одного беднягу. И хотя я сам во многом обязан жизнью тому, что вы скверно стреляете, но дорогая моя, в конце концов, промахиваться с пяти шагов просто стыдно.

Жекки еще не понимала, старается ли он этим дополнительно ее скомпрометировать или только издевается по старой привычке.

– Я не совсем... я не понимаю, как вы обо всем этом узнали, и вообще, при чем здесь ваша жизнь, - сказала она, почти физически ощущая, как заряжается источаемой им энергией.
– Я, кажется, вам ничем не угрожала.

– Ого, да вы и вправду многое подзабыли. Впрочем, не мудрено. Вы пребывали в совершеннейшей прострации, Евгения Павловна. Вам нельзя столько пить. Вы просто не были на себя похожи. Однако, тем любопытнее мне было за вами наблюдать. Да, возможно, я заявился в буфет слишком поздно, потому что вы своей стрельбой по людям и зеркалам уже до смерти напугали чуть ли не все собрание.

Грег поднялся с корточек, и пересев на диван, как бы невзначай накрыл ладонью ее руку.

– Но, дорогая моя, я был чертовски занят. Я пытался вам объяснить это еще в минуту нашего преждевременного расставания. Оставляя вас одну, я, конечно, не мог предположить, насколько опрометчиво было бросать вас на произвол случайности. Но, повторяю, я не мог поступить иначе. Мой стряпчий куда-то запропастился вместе со всеми бумагами. Я был вне себя от злости, а тут еще, как нарочно, пришлось вступить в переговоры с... Впрочем, не стану угнетать вас титулами и чинами. Могу лишь уверить, что вот в этом самом кабинете я имел очень длинную беседу с важным самовлюбленным болваном. Его нельзя было прервать, не дослушав и не решив нашего дела. Шум от канонады, которую вы учинили, застал нас уже на лестнице, когда я спускался, чтобы проводить гостя. Лефарев попался мне по дороге. Я посылал его отыскать вас. Он-то и обрадовал меня известием, что стреляют не по вам, а что стреляете вы сами. Разумеется, я не остался безучастным. Вместе с Лефаревым мы со всех ног поспешили вниз, полагая что, по крайней мере, жертв еще не слишком много, и кое-кого мы успеем защитить от вашей прекрасной ярости.