Горицвет. Лесной роман. Часть 1.

"Ну почему, почему он не может говорить со мной по-другому. Почему нужно обязательно измываться надо всем, чтобы я ни сделала. Даже над таким безумием, как стрельба по живым мишеням. Вдобавок, если уж на то пошло, он действительно кругом виноват. Если бы он не оставил меня тогда одну, то все пошло бы совсем по-другому и мне наверняка не пришлось бы переживать весь этот кошмар. Хотя я даже сейчас не знаю толком, закончился ли кошмар. Вполне возможно, завтра меня арестуют, вернее - уже сегодня. Ну уж, одно к одному. Подлог в банке, буйство в трактире... По крайней мере, полиции не придется дважды посылать за мной. В городе на целый год хватит толков и пересудов. И маме с папой сообщат в Москву, что отныне их дочь вполне заслуженно перешла на казенное содержание. А вот каково об этом узнать Аболешеву?" Жекки почувствовала, что снова слабеет. Что-то большое и глубоко сросшееся с нею больно заныло внутри.

– Правда, Алексей Фомич не разделял моего восхищения вашим темпераментом, - с той же, еле уловоимой, издевкой продолжил Грег.
– Он хватался за голову и почти в открытую обвинял меня в творимых вами бесчинствах. Как-никак, это я привел вас в его почтенное заведение и, следовательно, взял на себя некоторую ответственность за вас. Можете понять, что таким образом благодаря вам мое... ну, скажем так, скромное реноме, было заметно ущемлено в глазах здешнего общества. И мне ничего не оставалось, как предпринять кое-какие шаги ради восстановления своего доброго имени. Тем более, что кроме меня никто не пытался вас обезвредить.

– Вы что же хотите сказать, - перебила его Жекки с ужасом глядя в его насмешливо искрящиеся глаза, - что это вы кинулись под мой выстрел и... Это были вы?! Господи, Грег, вы что же совсем, совсем не понимали, что я запросто могла вас убить?

– То есть, исполнить свое сокровенное желание? А я, вообразите, решил всего лишь положиться на судьбу. Это почти всегда занятно.

– Вы что сумасшедший? Ведь я же ровным счетом ничего не понимала, и я совершенно не видела, то есть не отдавала себе отчет в том, кто все эти люди, что были вокруг. Я даже не могла бы сейчас вспомнить ни одного лица, даже того отвратительного, из-за которого все началось. И вас, само собой, я не могла бы узнать в таком состоянии, а вы... Боже, ведь я могла вас убить.

Насмешливое выражение на лице Грега тотчас исчезло. Он обратил на Жекки неподвижные угольные глаза, как будто пытаясь вобрать всю теперешнюю ее подноготную.

– Вам было бы жаль подстрелить мерзавца? - спросил он с неестественной ухмылкой.

В воспоминаниях Жекки сразу как по команде выплыли одна за другой сцены их случайных или преднамеренных встреч, обрывки разговоров, почти всегда готовых перерасти в ссору, его вечно насмехающиеся глаза, его вечно оскорбительные наглые взгляды. Наконец, то прямое унижение, которому он подверг ее в кабаре, его гнусный намек на Аболешева, после которого она выпалила все то, что подтачивало ее, подспудно сочась медленным ядом с их самой первой стычки на дороге у Волчьего Лога. Даже сейчас, когда многое, слишком многое, в ее отношении к Грегу стало другим, она не могла упрекнуть себя ни в одном резком, обидном или оскорбляющем его слове. Он вполне заслуживал их, возможно даже, сильнее, чем она думала. Так что, не имея причин сожалеть о своей прошлой неучтивости, совершенно немыслимой ни с кем другим, она вовсе не собиралась и сейчас слишком уж потакать Грегу. Мысль о том, до какой развязности он мог бы дойти, не умей она вовремя дать отпор, выдавила из нее очередную малую толику яда.

– Жаль? Конечно же, нет, - сказала она, усмехнувшись, так же как он, довольно натянуто, - но видите ли, Грег...

– Так я и думал, - оборвал он ее, и в его глазах снова запрыгали бесовские всполохи.
– После того, как я вдоволь наслушался проклятий в свой адрес, пока тащил вас сюда, наверх, трудно было ждать чего-то другого.

– А никто не просил вас тащить меня. Если уж у вас хватило безумия броситься под мою пулю, могли бы в довершение благодеяний отвезти меня обратно домой.

– Чтобы все мои закадычные враги и непримиримые друзья, обыкновенно бывающие у Херувимова, увидели, как из-моих рук рвется пьяная, не помнящая себя женщина? Или вам было бы приятно вспоминать на следующий день, как я взгромоздил вас в машину, будто тюк с отрубями, и точно в том же виде затащил в переднюю вашего милого семейного гнездышка под крыло любящего супруга?

Странно, но самые невинные упоминания о ее муже в устах Грега звучали, точно удар пощечины. А это упоминание, как сразу почувствовала Жекки, отнюдь не было невинным. Во всяком случае, услышав эти слова, она отдернулась так, будто в самом деле испытала боль от хлесткой затрещины. Ее глаза засветились угрожающе и дерзко. Грег, как казалось, только этого и добивался. Его лицо стало непроницаемым, а вместо насмешливости голос стал источать убийственное спокойствие.

– Вы трепыхались и бились в моих руках, как припадочная, - произнес он с невозмутимостью телеграфного столба, - а ругались не хуже любой марухи из дешевых питейных, так что мне в голову приходили самые нелицеприятные предположения относительно того, где и с кем вы коротаете вечера.

– Да, вы... вы...
– Жекки кое-как высвободила руку из-под его тяжелой ладони, и попыталась вскочить, но та же тяжелая длань без малейшего усилия потянув ее, усадила на место.

– Что у вас за привычки, в самом деле, - проронил Грег, глубоко вжимая ее пятерню в обивочную кожу дивана, - бежать, вскакивать, обрывать собеседника на полуслове. Я же говорю, вы получили скверное воспитание, Евгения Павловна, и боюсь, - такое складывается впечатление, - получили его отнюдь не в своей семье.

– Зато вы ведете себя ровно так, как и положено законченному подонку.
– Глаза ее метали стальные молнии, но непроницаемая стена, встававшая у них на пути, легко опрокидывала их вспять.

– Вот видите, как быстро все прояснилось, - сказал он, развязно откинувшись на спинку дивана.

Казалось, этот обмен любезностями оставил его совершенно равнодушным. Только на постоянно колеблющихся весах, где попеременно то поднимались, то опускались чаши с двумя основными его настроениями - насмешливостью и небрежением, - последнее, по ощущениям Жекки, снова начало заметно перевешивать.

– Послушайте, Грег, - сказала Жекки, с трудом сдерживая гневную дрожь в голосе, - я... возможно, должна быть за многое благодарна вам. Возможно, вы специально напрашивались на мою благодарность, помогая выбраться из этого... из всего этого. Вы проявили больше чем простое дружеское участие, а я была... я и вправду была груба и озлоблена. Но ваша манера испрашивать для себя признательность кажется мне ничуть не менее гадкой, чем мое пьяное сумасбродство. Моему, по крайней мере, есть оправдание.

– Вы чудачка, моя дорогая, - выдавил Грег словно бы через силу.
– Чтобы заполучить о себе доброе мнение, мне не нужно было совершать никаких благотворительных поступков. Я чувствую себя совершенно к ним неспособным. Достаточно просто притвориться. Быть как все, и более ничего. Полагаю, и для вас этого было бы вполне достаточно, и если бы я захотел, мы бы были с вами лучшими на свете друзьями или...
– Грег самодовольно протянул паузу, - или чем-то посущественней, чем друзьями. Но дело в том, моя прекрасная волоокая Жекки, что с вами мне совершенно не хочется притворяться. Именно с вами мне почему-то хочется быть самим собой. Не знаю почему, но это доставляет мне не с чем несравнимое удовольствие. Может быть, потому что в вас я нахожу что-то очень близкое, почти родственное. Я вижу, например, что вам, как и мне, претит общественное лицемерие. Правда, в отличие от меня, вы не вполне отдаете себе в этом отчет, и потому куда менее искусны. О, да это очень заметно. Я же собаку съел на разного рода никчемных вещах, вроде лести, подличанья, обмана, словом, всего того, что обеспечит мне со временем право пренебрегать всевозможными запретами. Вы, конечно, догадались, что сейчас я намекнул на свою кипучую деятельность во имя наживы, хотя деньги это всего лишь...

Грег задумчиво посмотрел на Жекки, словно сожалея, что все расточаемые им слова падают на бесплодную почву. Но это сознание, по всей видимости, не слишком удручало его.

– Сколько себя помню, - уверенно продолжил он, - я всегда хотел сбежать из этой тюрьмы, - он обвел широким полукругом кабинет, из чего Жекки заключила, что Грег невзлюбил дом Херувимова.
– Уйти от всего этого, потому что, чем дальше, тем больше понимал - долго так не выдержу, не смогу. Сойду с ума или, черт его знает... застрелюсь, может. А впрочем, это ведь одно и то же. Нам всем чтобы дышать, нужен воздух, Жекки. Вы знаете, нужна свобода. А здешний порядок вещей, к сожалению, не предлагает других способов освобождения, кроме обретения финансовой состоятельности. В нищете, сколь бы ее не превозносили философы, люди освобождаются только от собственной человеческой составляющей. Такова правда, рутина бытия. Поэтому желающим жить и оставаться людьми, приходится без устали добывать деньги. Деньги и еще раз деньги. Свобода, увы, продается. И стоит подчас недешево. Ваша, к примеру, на сегодняшний день - каких-то пять тысяч. Вы это узнали нынче ночью в самом грубом преломлении: закладная - имение. О более тонком толковать дальше, думаю, не стоит. Рановато. Вы ведь до чрезвычайности просты, моя дорогая, и оттого-то, может быть, так занимательны для меня и так...
– Грег опять потянул время, - а впрочем, нет, пожалуй, большего вы пока не заслуживаете.