Горицвет. Лесной роман. Часть 1.

Длинная рука, кажется, уже приподнимала ее. Грязноватая физиономия вытягивалась, приближаясь к ее обнаженной шее, и липкие губы разносили омерзительно близкий шепот над самым ухом, а Жекки не могла пошевелиться. Ее охватило тупое вязкое отчаянье. Бессильно пытаясь вырваться из него, она мотала головой, размахивала руками, отбросила на пол пустой стакан, но ничего не менялось. Она оглядывалась кругом, снова пытаясь отыскать кого-то глазами и, не зная, кого ищет, спотыкалась все о ту же липкую, мутную пустоту.

Она уже почти готова была покориться привязчивой руке, потянувшей ее, как сквозь эту муть и пустоту в сознание просочилось секундная ясность: где-то совсем рядом непременно есть, должна быть, совершенно особенная, надежная, уверенная в себе сила, способная вытащить ее отсюда. Разлученная с этой силой, Жекки сохранила лишь отобранные у нее ощущения удивительного спокойствия и защищенности. "Ну почему все так, а не иначе? Почему я не понимала этого тогда? Ведь мне было так хорошо, так славно. И как же горько и пусто стало теперь, без него". По этим, убегающим, глубоко запрятанным в душе, следам, Жекки, наконец, нашла имя. И прежде чем она сомкнула глаза, и бесчувственно повисла на приподнявшей ее длинной руке, ее отчаянный, утопающий в пустоте голос, позвал, не с надеждой, а с запоздавшим, бесполезным признанием: " Грег... Грег..."

Дальнейшее промелькнуло перед ней стертыми сбивчивыми видениями. Напоминание о Греге вдруг разом перевернуло покорное течение ее хмельного забытья. "Какая же я дура... ведь это он во всем виноват, это из-за него... Это его хитрая физиономия явилась сразу после шестерки и все мне испортила. Ну да я ему не поддамся, ничего у него не выйдет. А уж вот с этим... господи, какая же у него длинная костистая лапа, ей богу, как нога нашего мерина... и куда это он меня тянет? Ах, ты лошадиное рыло... ну подожди, с тобой я расквитаюсь в первую очередь".

– Отпустите меня, - закричала она, отталкиваясь от чего-то путавшегося под ногами. Костистая рука и не подумала отцепиться. "Ах так?" Недолго покопавшись в замшевом бардаке сумочки, Жекки выдернула оттуда пистолет. Длинное лицо, нагибавшееся к ее шее, отпрянуло.

– Вон!
– снова крикнула она.

Длинный, как ей показалось, слишком долго медлил, прежде чем оторвал от нее свою кривую конечность. Это ее взбесило. Она надавила курок. Грянул выстрел. Потом раздался грохот чего-то тяжелого, упавшего на пол, звон разбившегося стекла и дикие вопли.

Жекки увидела, как отскочивший от нее сторонник правильных взглядов, зацепив ножку стула, не замечая неловкости, пополз вместе с ним на четвереньках к буфетной стойке. Белобрысый буфетчик, вжимая голову в плечи, нырнул за дубовое укрытие. Несколько человек, вскочивших со своих мест, рванулись в разные стороны. А огромное зеркало, висевшее на противоположной стене, отразило в треугольных осколках чье-то чужое лицо, побелевшее от ярости, но показавшееся ей замечательно красивым. Жекки не сразу поняла, что это ее собственное лицо. Поняв же, прицелилась и еще раз спустила курок. Плеск и звон падающих на пол стеклянных осколков не на долго привел ее в чувство.

Несколько человек, выбегающих из буфета, столкнулись лицом к лицу с двумя или тремя какими-то людьми, напротив, спешившими на выстрелы. Из бывших в буфете никто не решался приблизиться к ней. Рисковать жизнью, успокаивая пьяную истеричку, никому не хотелось, и самый ее вид, похоже, не располагал к примирению. Голова у Жекки опять закружилась. Люстра под потолком слепила слишком вызывающе. Пожалуй, неплохо было бы убрать этот раздражающий свет. Жекки навела ствол на сверкающее пятно. Гром выстрела и сотрясающий стены стеклянный дождь снова вызвал нечленораздельные крики. В своем ликующем забытьи Жекки слышала только какие-то отголоски.

"Так она разнесет все мое заведение... Черта с два... сделайте же что-нибудь... Помилуйте, да кто же решится... Не прикажете ли, пальнуть по ней... Только попробуйте, и я сам размозжу вам голову... Но вы видите, она же ненормальная... Я знаю, что делать..."

В первую минуту Жекки не столько видела, сколько чувствовала, как кое-что изменилось. Происходило какое-то движение. Она поняла, что ее хотят обезвредить, и насторожилась. Крепче сжала нагретую никелированную рукоять. Потом, стремительно и внезапно чья-то темная фигура метнулась прямо ей под ноги. Жекки не помня себя, подчиняясь уже какому-то заведенному в ней механизму, просто по инерции определив цель, сделала по ней выстрел. Но вместо звуков падения и криков она почувствовала, что сама падает, что резкий и сильный рывок выбил у нее пистолет, и что ее охватило со всех сторон что-то слишком твердое, чтобы вырваться из него. И все же она вырывалась из последних сил, металась, пиналась, толкалась и, кажется, бросалась самыми непотребными оскорблениями.

Потом она видела, как из ее пальцев на зеленое сукно высыпается целый звездопад разноцветных кружочков. Ее всю сотрясало от дрожи, от тягостного ожидания того, что вот-вот должно разрешиться. Со страхом и надеждой она открывала первую карту. Это была шестерка. Следующая, упавшая рядом с ее рукой тоже была шестеркой. Сердце в груди стонало. Ну вот, сейчас, сейчас, все и решится... Осталось совсем чуть-чуть... Нужно приготовиться... Жекки медленно приподняла атласный уголок третьей карты. Черное опущенное сердечко заполнило ее целиком. Она испуганно дернула рукой. Из-под пальцев выскользнула, поднимаясь куда-то высоко вверх и вырастая на лету в нечто огромное, знакомая темная фигура, осененная колыхающейся пурпурной мантией с горностаевыми мехами.

Над чернеющей головой в окутавшей ее мгле, вздымалась корона из соединенных в одну цепь золотых трилистников. Овеянная мантией грудь, отливала вороненой сталью доспехов. Матовая тень ровно пополам рассекала бледное замкнутое лицо, очерчивая его тонкий профиль. Лицо начало стремительно расти, словно бы приближаясь вместе с окутавшей его мглой. Сердцу стало страшно и сладостно.

Сначала Жекки уловила пахнувший на нее терпкий аромат, затем легкое шершавое прикосновение короткой щетины к своим губам, затем увидела заполнившие собой все вокруг бездонные, как окружавшая их тьма, глаза, мерцающие кварцевым блеском. Она охнула сквозь сон и очнулась.

XLIX

Было тихо и сумрачно. Она лежала на диване в совершенно незнакомой комнате, укутанная шерстяным пледом. Под головой мягко прогибалась диванная подушка с кисточками. Узкая розоватая полоса света лилась через приоткрытую дверь, прорезая прямым лучом узорчатые квадратики паркета, и разделяя по диагонали маленький коврик перед диваном. За дверью, в освещенной комнате слышалось равномерное тиканье тяжелых, очевидно, напольных часов, и еще какое-то, пока неуловимое, движение.

Жекки приподнялась и села, опустив ноги. "Интересно, где это я?" Ее немного подташнивало, голова больше не кружилась. Виски и затылок стягивала пульсирующая боль. От одного мутного воспоминания о том, что с ней творилось в игорном доме, особенно в буфете, становилось дурно. Во рту стояла такая жуткая сушь, что она готова была напиться прямо из лужи. Жекки встала и пошла на свет.

С трудом разлепляя непослушные веки, жмурясь от бьющего прямо по глазам, яркого огня электрических ламп, она различила обшитые деревянными панелями стены, темные драпировки на окнах, кожаную мебель. Сизая пелена табачного дыма стелилась над письменным столом. Зеленое сукно столешницы, придавало бы ему буквальное сходство с игральным, если бы не массивные письменные принадлежности, да несколько раскрытых книг, лежавших одна на другой поверх разбросанных в беспорядке бумаг. Развернутая простыня "Биржевых ведомостей" с видом царствующей здесь особы свободно свешивалась над левым краем стола. Жекки заглянула сквозь дымную поволоку, и ахнула, как будто снова очутилась во сне. На нее смотрели все те же черные, как бездна глаза. Только теперь их оживлял какой-то, прямо-таки безудержно веселящийся, адский пламень.