Горицвет. лесной роман. Часть 2

XXXVII

Подсвечник с горящей свечой стоял на полу чуть поодаль от стула, на который Грег снова усадил Жекки. Она слушала, не шевелясь, не сводя глаз с маленького трепетного огонька, пробивающегося сквозь окрестный морок. Ей казалось, что это светящийся лепесток - выпавшая частичка ее кровоточащего сердца. Сердце вдруг сделалось невероятно огромным, настолько огромным и тяжелым, что заполнило собой все внутри. Оно билось где-то в ребрах, в горле, в висках, отдаваясь вздрагивающими толчками в кончиках пальцев, сводило болью коленные суставы и врезалось тупыми ударами в спину. Ему было тесно. Ослабевшее тонкое тело Жекки с трудом удерживало его в себе. И вот маленький кусочек внутреннего жара как будто бы выплеснулся через хрупкий край и засветился отдельным светом, освободив для Жекки крохотный простор для дыхания.

– Я полагаю, - сказал Грег, приблизившись к Жекки, - из моего объяснения вы увидели, насколько далеко от истины ушел господин Охотник. Единственное, в чем я, пожалуй, готов признать за ним преимущество, так это в свирепом упорстве и настойчивости, с которыми он преследовал Зверя. Очевидно, благодаря этому фанатизму ему действительно удалось обнаружить некое тайное место, где совершается обязательное ритуальное обращение в волка. Я, к сожалению, не могу похвастаться знаниями на сей счет. Могу лишь уверить, что это место находится не здесь. За Старое Устюгово я вам ручаюсь.

– Не беспокойтесь, я знаю, где это место, - тихо ответила Жекки и поднялась со стула.

Она плотнее обтянула шаль, обвела глазами тускло поблескивающие и почти неразличимые уже портреты и, словно не замечая присутствия Грега, медленно пошла мимо него.

– Жекки, - крикнул Грег. Она впервые услышала его крик, впервые его голос сорвался.
– Куда вы?

Она не ответила, продолжая идти. Он настиг ее в два прыжка, схватил за руку, заслонив от красноватой тьмы, наполнявшей галерею.

– Куда вы?
– повторил он, больно стискивая ее предплечье.

– На станцию, - сказала она тем же странным, не своим голосом, какой появился у нее после слезного приступа. Сейчас ей совсем не хотелось плакать, но прежний голос не возвращался.
– Мне нужно домой, - добавила она и подняла на Грега повитые влагой глаза. По его лицу пробежала тень, как будто то, что он увидел в ее изменившемся взгляде, нанесло ему смертельный удар.

– Жекки, - сдавленно прошептал Грег, - вы не можете туда вернуться, я не отпущу вас.

– Я должна ехать, - возразила она тихо и непреклонно.

– Но вы не можете, - превозмогая себя, повторил Грег.
– Подумайте, что вас ждет с ним, вы погибнете.

– Я должна.

– Жекки, вы... ты что сумасшедшая? Ты слышишь, что я тебе сказал?
– прорычал он, встряхивая ее, как будто бы в его руках была тряпичная кукла.

– Пустите, - ничуть не меняя интонации, проронила она.
– Если в вас осталась хоть капелька...
– какую-то долю мгновенья Жекки подыскивала точное слово.
– Капелька чести...

И снова густая тень скользнула по лицу Грега. Его словно бы передернуло от нового сокрушительного удара, и рука, больно сжимавшая предплечье Жекки, сразу ослабела. Он отпустил ее, сделав шаг в сторону.

– Уже поздно, - сказал он, помедлив, прерывая тягостную тишину, - позвольте, я отвезу вас?

Жекки пожала плечами и, больше не обращая на него внимания, пошла туда, где чернел дверной провал.

Из коридоров первого этажа на крыльцо их провожал седобородый Никита Фаддеич. В его дрожащей, чуть приподнятой руке покачивался все тот же тусклый фонарь. Вокруг фонаря теснились, переплетаясь между собой, черные и красные тени.

– Куда ж это, васияство, - кряхтел старик, оборачиваясь на идущих за ним следом Грега и Жекки, - вить уж ночь на дворе, батюшки светы, вить ночь.
– И шел вперед, сокрушенно поводя головой, и не слыша ни единого слова возражения на свой услужливый ропот.

Грег сам усадил Жекки на заднее сиденье машины, старательно укутав ее давешним толстым пледом. Она безропотно позволяла ухаживать за собой.

– Когда ж теперь, изволите пожаловать, вашсияство?- прошепелявил Никита Фаддеич, подсвечивая фонарем ближний борт автомобиля. - Мраморные львы на парапетах крыльца выхватывались внезапными колебаниями красных отсветов.

– Ить я жду-то вас почитай каждый божий день, и все не нарадуюсь, что сподобил господь дожить до вашего, то исть, к нам возвращения. Так ить как же, батюшка?

– Не знаю, Фаддеич, - отвечал ему Грег, натягивая кожаную куртку.
– Не знаю. Ты ступай-ка спать, старый. Утро вечера мудренее.

Никита Фаддеич немедленно зашмыгал носом, но с места не сдвинулся до тех пор, пока грэф и штифт не зарокотал, разнося гулкий рев проснувшегося мотора по притихшей округе, и не вырулил, хрустя мелким гравием, с подъездной просеки на мягкую сельскую дорогу. Бывший камердинер еще какое-то время подслеповато вглядывался в темноту, пытаясь удержать в ней световые волны, уже далеко отхлынувшие от автомобильных фар и, продолжая похлипывать, троекратно перекрестил вслед отъехавшему "сиятельству" пустой черный воздух.

XXXVIII

Грэф и штифт летел со страшной скоростью. Жекки знала, что ей следовало бы заснуть. Плотно закутанная шерстяным пледом, согревшаяся и внешне совершенно успокоенная монотонным ворчанием мотора, она понимала, что сон стал бы для нее лучшим лекарством. Но не могла сомкнуть глаз ни на минуту. Огромное сердце, совсем недавно сотрясавшее ее громовыми ударами, как будто затихло, но растеклось по всему телу жалящей сладостной болью. Оно больше не сдерживало дыханья, но каждый вдох теперь сам по себе вливал в кровь новую порцию блаженного недуга. И то и дело всплывали такие томительные боли, пронизанность "чувством Аболешева", такая вяжущая пряная жажда встречи с ним, что Жекки готова была выпрыгнуть из авто и бежать сломя голову по дороге в Никольское, настолько неповоротливым казался ей бешено мчащийся автомобиль.

Она была переполнена своим вдвое разросшимся внутренним существом. Внешняя, рвущаяся по сторонам, чернота ночи очень долго вовсе не задевала ее. Холодные глыбы мрака валились справа и слева по бортам автомобиля, как будто океанские волны, накатывающиеся на крохотный корабль, заброшенный в самое средоточие необъятной пучины. Что там скрывалось за этими неотступными черными валами: придорожный кустарник, лесная чаща, круто вздымающийся на подъеме берег оврага, с которого выбрасывала их дорога, - Жекки не различала. Правда, ее взгляд цеплял иногда и встревоженные вспышками фар кривые травянистые обочины, и резко пересекавшие им путь безгласные тени, и бледно мерцающие вдали острые осколки надмирного света - крупицы звезд, рассеянных по зыбкой поверхности темноты.

Она видела перед собой широкую глянцевито отливавшую шоколадным лоском кожаную спину Грега, бессознательно принимая ее за стойкую противоположность той ледяной черной зыби, вопреки которой они уносились куда-то все дальше, и дальше. Рев двигателя тоже каким-то образом вплетался в эту уверенную противоположность ночи, и потому звучал горячо и почти благодушно.

Других звуков Жекки не слышала довольно долго, пока не увидела внезапно ринувшуюся от обочины узкую тень, показавшуюся ей живой, подвижной. Вслед за тем, другая такая же тень промелькнула прямо наперерез световой полосе, идущей от автомобильных фар. И тогда Жекки услышала очень ясный, хотя и разрываемый непрерывным гудением мотора, повторяющийся звук. Он был неплохо знаком Жекки, жительнице лесного края, но, не смотря на его узнаваемость и почти совершенную отчетливость, показался недостоверным. Звук слишком не вязался со всем тем, что переполняло ее, с тем, на что до сих пор отзывались ее по-новому обостренные чувства. И только, когда очередная тень встала на пересечении тьмы и подрагивающего электрического света, и Грег, впервые за все время пути, обернувшись, перекрикивая машинный рев, обрушил сиплый возглас: "Волки!", Жекки поняла, что слух и сознание ее не обманули. Она слышала волчий вой, а прыгающие по сторонам тени были вытянутыми в прыжках телами диких зверей.