Горицвет. лесной роман. Часть 2

Она вполне отчетливо понимала каждое звучащее в ней слово, стараясь усиленно разгадать за ними какой-нибудь утешающий второй, может быть, непреднамеренно скрытый, смысл. Но не находила. Несколько раз пробовала прервать вымученный монолог Павла Всеволодовича, но какое-то давящее ощущение так и не позволило ей заговорить. Видимо, Аболешев старался, как мог, поддерживая ее безмолвную покорность. Но как только его речь прекратилась, гипнотическая пелена вокруг Жекки стала рассеиваться, и она с удивлением поняла, что ненавистные нотки в ее сердце исчезли.

"Подумать только, признается как в каком-то злодеянии в том, что выбрал меня, - словно бы убеждала себя Жекки, - как будто не понимает, что настоящее зло причиняет совсем другим. И ведь не может не понимать, значит идет на это с осознанной целью. Может быть, он сказал все это для того, чтобы я начала его бояться. Чтобы возненавидела, сама пошла на разрыв. Или хочет оттолкнуть подальше от какой-то очень важной мысли, как от последней черты, от чего-то такого главного, что пока мне не дается. Он все время думает об этом и тревожится за меня, и, кажется, страшно не хочет, чтобы я сама догадалась. Вот в чем дело.

Конечно, он все мог бы устроить и пробовал, но слишком устал. Он даже не в силах поддерживать это зыбкое гипнотическое внушение. Прибегнул к нему, как к последнему средству. Если бы у него было больше сил, то сделал бы по-другому. Просто сделал. Без объяснений. А сейчас... От чего же он меня предостерегает? От чего уводит с такой настойчивостью? И почему? Неужели страх полнолуния?" -

Каменное давление безжизненного вгляда, проникавшее из красного сумрака, мешало ее мыслям выстроится в правильную цепочку последовательностей. Жекки пыталась, как могла, но схватить ускользающую путеводную нить не получалось.

Понятно, что причину нужно искать не во мне, не во всей этой истории с Грегом или нет... не может быть. Неужели уязвленное самолюбие, эта его адская гордость всему виной? Конечно, он горд, и уязвлен, должно быть, безмерно, и все-таки трудно поверить, что с его понятиями о человеке, с его представлениями о том, что может помимо желания иной раз выкинуть человек, наконец, с его бесподобной проницательностью, неужели он мог оскорбиться до такой степени?

Жекки зябко передернув плечами, как будто стряхивая неприятное подозрение, приподняла глаза. Каменный лик встретил ее взгляд неподвижным холодом.

– Так это не из-за Грега?
– спросила она, одолев нежданную робость.

– Нет, - произнес он с той же холодностью, с какой смотрел на нее.

– И вы... вы простили меня?

– Нет, - ответил он так внятно, что Жекки содрогнулась от пронзившего ее смысла.
– Кстати, я узнал вашего Грега много раньше, чем вы думаете. Петр Александрович был моим прикрытием, весьма надежным и достойным, надо сказать.

"Петр Александрович?" - Жекки чуть было не спросила, кто это, но быстро спохватилась. В ее мыслях Грег никогда не связывался с его полным русским именем, а в устах Аболешева оно и подавно звучало как что-то фантастическое. Ощущение нереальности происходящего снова отозвалось в ней болезненным спазмом.

– И это не удивительно, - снова заговорил Аболешев, - поскольку мы хоть и очень дальние, но все-таки родственники, почти братья. Странно, правда? К тому же, Ратмировым не привыкать к этой, навязанной роли, хотя бы сами они и не подозревали об ее истинном назначении. Так, Грег довольно исправно отвлекал от меня внимание некоего Охотника, личности тоже по-своему занимательной, хотя и в отрицательном смысле. С ним у меня были кое-какие счеты... - При этих словах каменное лицо Аболешева потемнело. Видимо, воспоминания о том, как он поквитался с Охотником, были не слишком приятны.
– Это было давно, - сказал он, меняя тон.
– Да, потом господин Охотник не сильно беспокоил меня - он занялся Грегом. Для вас, все это уже не ново, верно? Судите сами, что я мог испытывать к Грегу? Да почти ничего, разве немного благодарности. Так было, пока он... Забылся, пожалуй. Перешел черту. Я не мог ему этого позволить, хотя и был на ту пору крайне стеснен в средствах. Что было делать? Стреляться? Я не хотел убивать. А Грег не мог причинить мне вреда. Оставалось только предоставить вас вашему выбору. Тогда мой человеческий двойник уехал. Оставил смешную записку, по всей видимости, еще на что-то надеясь. Но тот, кто жил во мне, обретая волчье естество, не имел иллюзий. Он был взбешен. Помните тогда, в лесу... Я, в самом деле, был готов разорвать вас. Я не владел собой. Зато вы узнали почти все, от чего я вас безуспешно пытался оградить многие годы. Так вышло само собой. Я хотел отвратить вас от волка и вместе - от Грега, а вышло, что выдал себя.

Жекки зашевелилась, поджав под себя одну ногу. "Значит, он все-таки любит меня. Любит так сильно, что не может ни терпеть подле меня кого-то другого, ни простить мою обманутость Грегом". Но один взгляд на окаменевшее лицо Аболешева - и от этой мимолетной надежды не осталось следа.

– Да, к тому времени, - продолжил Павел Всеволодович, - я уже знал, что Грег добрался до разгадки фамильной тайны. За сто лет до него это сделал князь Андрей Ратмиров, умнейший, надо признать, достойнейший, человек. Грег тогда стал проявлять неумеренное внимание к моей особе. Он и нанятый им человек негласно следили за мной, пока не нашли нужных ему подтверждений. Я не сомневался, что рано или поздно он поделиться своим открытием с вами. Вычислить момент, когда это случится, было нетрудно, и я с намерением позволил вам узнать все до конца, потому что для этого пришло время. Мне уже не было смысла прятаться. И вот, в ту ночь, когда вы выехали из Старого Устюгова... что ж, с моей стороны это было, если угодно, демонстрацией истинного положения вещей. Я не собирался ни мстить, ни запугивать, а всего лишь не хотел усупить. Надеюсь, ваш Грег это понял. Как и то, что легко отделался. В конце концов, мне стало не до него.

– Почему вы все время называете его моим. Грег вовсе не мой, и вы прекрасно знаете это.

– Я знаю, что он вам подходит, Жекки. Пусть Грег весьма далек от нравственного идеала. Но мерзавцы, как правило, люди, умеющие жить. У них невероятно обострен вкус к жизни, и оттого их можно считать человеческим типом, идеально приспособленным для здешней среды. Не случайно они почти всегда преуспевают. Возьмите того же Грега...

Аболешев остановил пристальный взгляд на лице Жекки и, задержав его почему-то особенно долго на ее полураскрытых губах, тяжело перевел дыхание. Жекки обомлела, почувствовав в этот миг то сдавленное желание, которое промелькнуло в его затемненных глазах. Но Павел Всеволодович тотчас оборвал возникшее в ней ощущение и продолжил прежним ничего не выражающим тоном:

– Мне иной раз приходило на ум, что именно с ним вам повезло бы куда больше. Ведь вы мечтали о счастье, а со мной счастья не было. Кстати, помните тот бал у губернатора, после которого я сделал вам предложение?
– От вспыхнувшего воспоминания вместо ответа Жекки едва-едва кивнула.
– Так вот, тогда я имел все основания спешить. Ведь Грег тоже был на том бале. Возможно даже, еще не зная, искал вас. Вы могли встретить его. Он просто немного опоздал - на час или, может быть, полтора, - явившись уже после того, как вы подарили мне первый танец. В этом произволе судьбы я всегда находил откровенную злонамеренность. Жестокий вывих, очень кстати характерный для вашего мира. И тем более жестокий оттого, что я, и Грег очень похожи, даже внешне. Мы братья, мы с ним одной крови. Только он настоящий, ваш, человеческий, а я всего лишь на половину. Вам не повезло Жекки, что я опередил его. Вы разминулись с ним всего на один шаг, но этого оказалось довольно, чтобы погибнуть.

– По-моему, вы говорите вздор, и говорите его нарочно, чтобы раздразнить меня. Но вам, Аболешев, это не удастся. Я лучше вас знаю, с кем я была бы счастлива и не только была, но еще непременно буду.

– Вот как?
– опять будто бы усмехнулся Павел Всеволодович.

– Это, во-первых, - продолжила Жекки, не обращая внимания на его мнимую усмешку.
– А во-вторых, почему вы все время толкуете о моей гибели? Что она такое, прошу объяснитесь. Только не рассчитывайте запугать меня. Я вам не поддамся.

– Полноте, Евгения Павловна. Ваша беда уже случилась и в этом нет вашей вины. Не преувеличу, если скажу, что на вашем месте никто бы не устоял. Но дело в том, что, связав вас с собой, я уже ничего не мог исправить, а вы - изменить.

– И эти мои сны, эти жуткие ночные кружения, вы сказали, что они ...

– Часть платы, которую вы несете за мои надежды. Вы больны, Жекки, больны неизлечимо. Для поддержания жизни вам, как вода - ваше сладчайшее лекарство, - нужна постоянная близость со мной. Только не приплетайте сюда любовь. Это как раз тот случай, когда очень удобно выдать нужду за добродетель. Но лучше не пытайтесь. Вы попросту угодили в жестокие силки. Я сделал вас в чем-то подобием себя, превратил в игрушку не доступного вашему знанию порядка вещей. Я обрек вас на сосуществование с собой, нимало не заботясь о вашей участи, а еще вернее: искусственно растянул вашу смерть. Я - чудовище, Жекки.