Горькие лимоны

Маленький, выстроенный Рембо дворец расположен, как и большинство правительственных резиденций, в нездоровой, как мне показалось, местности — лощине, густо заросшей соснами, так что из окон не открывается ни один из тех роскошных видов, коими изобилует округа. Это настоящая штаб-квартира, предусмотрительно расположенная так, чтобы обезопасить ее от возможного налета с воздуха. Само здание не примечательно ничем, кроме личности его создателя, память о котором увековечена в изящной надписи на мемориальной табличке, поскольку оно являет собой типичный образчик творчества Министерства общественных работ. Сотни подобных вилл разбросаны по военным базам в колониальной Индии. В сущности, весь Троодос напоминал одну большую, неказистую, плохо спланированную военную базу, с примитивными нужниками, и вообще там царит атмосфера полной и безнадежной запущенности. Мысль о том, чтобы провести здесь отпуск, навряд ли может показаться кому-то привлекательной — разве что если ты прикован к постели. Иначе умрешь со скуки.

Губернатор оказался крупным, спокойным и очень внимательным человеком с безупречным послужным списком и весьма приличными познаниями в истории острова; более того, он был искренне озабочен поисками средства от охватившей Кипр эпидемии недовольства. Но главное, конечно, знать, что причины этого недуга вообще могут быть определены и проанализированы. Было вполне объяснимо, отчего у него слегка обиженное выражение лица: ему не нравилось, что его держат за дурака, он искренне переживал и отказывался понимать, почему националистические газеты сравнивают наши методы управления Кипром с методами Аттилы, и утверждают, что мы твердо решили с корнем вырвать всякое напоминание о великой эллинской цивилизации и что нашей окончательной целью является "полное, на все времена, закабаление греков".

— Откуда они вообще берут всю эту чушь? — спросил он.

Ответить на этот вопрос было проще простого, гораздо проще, чем найти оправдание тем, кто действовал подобными методами: ибо из искры Эносиса пламя не разгорится до тех пор, покуда каждый крестьянин не почувствует себя закабаленным, а эмоции, подогретые такого рода чушью, могут дать именно тот результат, которого ни за что не достигнешь, если будешь опираться на факты. Большая часть серы и фосфора изливалась в массы с церковного амвона, но подливали масла в этот адский огонь и откровенные политические авантюристы, вроде тогдашнего мэра Никосии, в коем парадоксальнейшим образом уживались те же несовместимые на мой взгляд чувства, которые я наблюдал среди учеников гимназии. Иными словами, он очень хотел Эносиса, но не сегодня и не завтра; он ненавидел угнетателей, но при этом искренне и преданно любил Англию, и с заслуженной гордостью носил свое звание ОБЕ [72] . (Едва ли не после каждой произнесенной им речи местная английская газета обрушивалась на него с нападками и предлагала вернуть награду, поскольку она противоречила его нынешним убеждениям и чувствам; он, однако, не спешил прислушаться к этому совету).

72

Officer (of the Order) of the British Empire — кавалер ордена Британской империи 4-й степени.

Сам губернатор еще не успел определиться с мнением относительно сложившейся ситуации; с одной стороны, все пытались уверить его в том, что она весьма серьезна, с другой, та будничная суета, которая из-за всего этого возникала, изначально отдавала каким-то ирландским фарсом. Одна-единственная позиция, впрочем, оставалась совершенно определенной: все эти бомбы и взрывы вызывали недовольство в верхах, а посему этому следовало положить конец. Губернатору посоветовали обратиться к общественности и прессе и строго предупредить: надо твердо придерживаться принятых правил игры. И сопроводить довольно жесткие формулировки обещанием принять конституцию — и колеса вовсю уже завертелись. Я спросил, нельзя ли мне ознакомиться с текстом обращения, но поскольку назначение мое еще не было утверждено, подобная поспешность могла быть расценена как должностное нарушение. Тем не менее, я сказал ему, что, на мой взгляд, в данный момент было бы разумнее не давать грекам никаких поводов, никаких конкретных примеров, которые могли быть восприняты как покушение на гражданские свободы, главное, чтобы жители не выглядели жертвами имперского произвола. К тому же, связываться с прессой — вообще занятие рисковое, поскольку журналисты представляют собой нечто вроде всемирной масонской организации, и ничто на свете не в состоянии оказать такого воздействия — как положительного, так и отрицательного — на общественное мнение, как единая позиция средств массовой информации. Мы чинно-важно поговорили обо всех этих материях, после чего я откланялся и вышел — и присоединился к Мари, устроившейся под сосной: она рассеянно ела черешни и перелистывала архитектурный справочник.

Сэр Роберт [73] показался мне человеком сдержанным, справедливым и исполнительным; и если у меня и оставались какие-то сомнения, то связаны они были в первую очередь с тем, что проблему здесь по-прежнему пытались рассматривать не в европейском, а в сугубо колониальном контексте. Данный угол зрения не позволял принимать во внимание ни Афины, ни Анкару — а именно здесь, на мой взгляд, и сходились те аспекты проблемы, которые определяли ее международный уровень. Колониальные чиновники, приученные к командным методам управления и считающие, что в качестве последнего аргумента всегда могут прибегнуть к силе, вечно сталкиваются с непреодолимыми трудностями, как только ситуация осложняется. Тем, кто работает на независимых территориях, с самого начала приходится вырабатывать в себе особую гибкость, скрытность, сдержанность и умение просчитывать ходы, поскольку действовать путем прямого давления невозможно; необходимо хитрить. Представьте себе разницу между искусством рыбака, который ловит нахлыстом, и парнем, который выгребает на лодке подальше от берега и глушит рыбу динамитом.

73

Имеется в виду сэр Роберт Персивал Армитедж (1906–1990), британский губернатор Кипра в 1954 и 1955 годах (по 25 сентября 1955 г.).

Сдвинуть все с мертвой точки могло лишь признание Афинами Эносиса как проблемы, имеющей международную значимость. Насколько я мог судить, большая часть наших официальных лиц по-прежнему мыслила категориями бунтов 1931 года, которые не вылились в общую волну недовольства по всему острову именно потому, что отсутствовал этот фактор — признание со стороны континентальных греков. В каком-то смысле ситуация изменилась радикально; наши же политические подходы остались прежними. Я окончательно в этом убедился, услышав реплику коллеги-чиновника на обеде, последовавшем за нашим визитом:

— Мне и раньше приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Вот увидите, мы какое-то время потерпим их фокусы, а потом просто устроим этим ребятам хорошую взбучку.

Сложность состояла в том, что теперь эта гипотетическая взбучка неминуемо откликнется эхом в Организации Объединенных Наций и вызовет вполне предсказуемую реакцию тех, кому дебаты о "колониальном иге" представляются более интересными, чем обсуждение голода в Индии. Но прежде всего, ни в коем случае нельзя было допустить появления мучеников, погибших за общегреческое дело. В действительности, несмотря на забастовки и демонстрации, на острове пока было тихо; пресса была свободной, в тюрьмах по политическим мотивам никто не сидел; жизнь шла нормально. К тому же сами греки, судя по всему, пытались представить свои материалы с такой безграничной тонкостью и предупредительностью, что вся эта затея вполне могла пройти тихо и незаметно для мировой общественности. И разумнее всего было бы не пороть горячку и дождаться первых результатов ооновских слушаний.

Вот и представьте себе мое удивление, когда в одно прекрасное августовское утро я спустился со своей горы и обнаружил, что газетные курьеры уже успели пришпилить к дверям таверны великолепный документ, рожденный Высшим Разумом, в котором предлагали конституцию, а вдобавок сурово предостерегали против каких бы то ни было проявлений недовольства — и все это в том stylepompier [74] , что так любезен сердцу адвокатов и чиновников. Ни предостережения, ни сама конституция не отличались особой внятностью, я присоединился к группе бородатых пастухов, которые, отчаянно старались собраться с мыслями и, шевеля губами, читали листовку. Мы с ними обменялись недоуменными взглядами.

74

Помпезный стиль (фр.)

— Что это значит? — спросил совершенно ошарашенный Дмитрий. — Мы что, теперь не имеем права даже говорить об Эносисе, а то нас тут же посадят в тюрьму? А гимн петь?

Я никак не мог просветить его на сей счет; однако, судя по всему, имелось в виду именно это, хотя формулировки были более чем обтекаемые и расплывчатые. К тому же и текст конституции явно представлял собой предварительный набросок и имел целью всего лишь возбудить некие смутные ожидания: ни единой фразы, которую можно было бы истолковать как приятие или отрицание идеи Эносиса. Впечатление от этого документа оставалось самое смутное.

В Кирении мне то и дело попадались на глаза кучки людей возле других точно таких же листовок, расклеенных на дверях и рекламных щитах — на то, чтобы прочесть текст, уходило примерно десять минут. Все казались весьма озадаченными.

В Никосии к удивлению примешивалась изрядная доля бездумного веселья.

— Означает ли это, — спросил у меня один журналист, — что мы не имеем права приводить выдержки из английских газет, если в них встречается слово "Эносис"?

И я искренне порадовался, что еще не успел принять должностные полномочия, поскольку понятия не имел, как отвечать на подобные вопросы. Однако попавшийся мне по дороге мелкий чиновник из британской администрации, казалось, пребывал в приподнятом настроении.

— Вы видели прокламацию? Теперь они у нас попрыгают!

Теперь все эти глупости прекратятся раз и навсегда. И можно будет работать, как прежде, ни шатко ни валко.

Ни шатко ни валко! Сокровенная мечта всякого человека, чья карьера зависит не от способностей, а от чисто физических величин, вроде силы земного притяжения. Империя ни шатко ни валко трусит себе по проселочной дороге, обсаженной кустами боярышника в цвету…

Я ни шатко ни валко прошествовал в виноторговую компанию, где подрабатывал, сочиняя рекламные объявления, чтобы забрать заработанные деньги и засвидетельствовать почтение моему единственному знакомому миллионеру. И обнаружил, что он сидит, уставившись в разложенную на столе утреннюю газету — с таким видом, словно едва удерживается от истерики.