Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
— Слушаюсь, сэр!
— И еще одно: как вы думаете, дать им понять, что новый губернатор за широкие контакты?
— В этом есть смысл, сэр.
— А теперь самый щекотливый вопрос. Помните первое правило «Руководства для губернаторов»? Как заручиться одобрением Смизерса?
Джонс пожевал трубку. Затем поднял на Росли весело поблескивающие глаза.
— Его превосходительство могли бы дать неофициальный обед для начальников отделов и кое-кого из деловых тузов. Поводом для обеда могло бы послужить желание губернатора выразить признательность своему начальнику канцелярии, который так мудро
— Замечательно! А на обеде я выберу момент и попытаюсь поговорить с ним. Великолепно, Джонс! Думаю, надо дать обед сегодня же.
— Это будет пощечина мне, — улыбнулся Джонс.
— Вы уж как-нибудь переживете. А теперь насчет Удомо. Он представляет гораздо большую угрозу в тюрьме, чем на свободе. Вы ведь это понимаете?
— Да, однако теперь уже ничего нельзя сделать. Делу дан ход.
— На этот раз придерживаться буквы закона нельзя. Мы не можем позволить течению захлестнуть нас, надо направить его в нужное русло. Если мы преградим ему путь, оно сокрушит и нас и нашу колонию. Такая ошибка — арестовать Удомо!
— План Смизерса может и сработать, сэр. Во всяком случае, я надеюсь.
— И я надеюсь, Джонс. И все же боюсь, что он не сработает.
— Разделяю ваши опасения, сэр.
— Следите за тем, как развиваются события и держите меня в курсе. Если у вас будут какие-нибудь предложения, сообщите их мне. Жду вашей помощи.
— Слушаюсь, сэр, — сказал Джонс. Он встал. — Спасибо за чай.
— Заходите, — сказал губернатор. — Если не возражаете, и я загляну к вам как-нибудь вечером инкогнито.
— Прошу вас.
— И ведь что самое противное в нашей колониальной политике, — мы как усядемся, так и не можем оторвать зада, пока нас не стукнет по голове…
— До свидания, сэр, — сказал Джонс.
— До свидания, Джонс. И давайте без титулов, когда мы наедине.
Джонс спустился вниз и вышел из губернаторского дворца. «А Росли симпатичный парень», — подумал он.
Полицейский у ворот отдал ему честь.
Город, залитый палящим солнцем, словно вымер. В порту, всегда оживленном, было тихо. В гавани замерли пароходы. Даже солнце, казалось, застыло в зените, примкнув к бастующим.
Внизу, вдоль причала рыбацких лодок, шли двое. Они были увлечены разговором.
— Говорят, теперь уж белым этого не остановить. Говорят, Удомо сильный, его и тюрьма не сломит.
— А солдат видал?
— Видал, брат. Хотят запугать нас, как малых детей. Но вот увидишь, начнут они отнимать газеты, а газет все больше и больше будет. Говорят, их столько, что все равно всех не отымешь. Уже по всей стране их читают.
— А он освободит нас, этот Удомо?
— Говорят, если за ним пойдет народ, он горы своротить может. Подожди, придет день, он сам с нами будет говорить. Тогда все узнаем.
— А газету ты видел?
— Мне ее читали.
— И что там написано?
— Хочешь знать?
— Не хотел бы — не спрашивал.
— Ты можешь послушать. Только дай слово, что будешь молчать.
— Буду молчать.
— Даже если спросит полиция?
— Да.
— Ладно. А когда услышишь, что говорит Удомо, найди человека, которому веришь, и пошли его тоже
послушать. Так слова Удомо обойдут весь народ. Знаешь хромого Джошуа?— Знаю.
— Пойди к нему.
— И что?
— Там увидишь. Скажи, что я тебя послал. Иди.
Один ушел. Другой походил немного среди рыбаков, занятых починкой сетей, пока не встретил еще одного человека, которого знал, которому верил.
— Здорово, брат. Что скажешь об этой истории с Удомо?
— Я так понимаю, что он за нас стоит. И тюрьма ему не помеха.
— Я слыхал его слова. Хочешь послушать?
— «Хочешь послушать»! Я, брат, еще утром достал газету. Думал, сын почитает мне, когда вернется из школы. А собака полицейский отнял ее у меня. Отнял, да еще пригрозил…
— Потише, брат, я скажу тебе, где можно услышать его слова.
— Где?
— Слушай…
В грязные хибарки, затерявшиеся в тихих улочках, незаметно прокрадывались мужчины и женщины. Кто-то встречал их у дверей, брал с них клятву хранить молчание. Только после этого их проводили в комнату. И там им читали слова Удомо. Сначала слушателей собиралось не больше трех. Скоро число их пришлось удвоить, потом утроить. После чтения всем предлагали вступить в партию Удомо — партию «Свободу Африке». К вечеру в новую партию вступило свыше десяти тысяч человек. Каждый вступивший платил членский взнос — один шиллинг.
Газету читали по всему городу. И по всему городу шныряли полицейские, вылавливая крамольный номер «Куинстаун пост».
Но никаких беспорядков не было.
На рынке шоферы стареньких, ярко раскрашенных грузовиков, развозивших товары во все уголки страны, обязательно заходили к Селине перед тем как отправиться в путь. И каждый уносил с собой по сто экземпляров газеты. Несколько грузовиков было осмотрено при выезде из города. Кое у кого из пассажиров— по большей части у женщин — обнаружили отдельные номера. Но основная масса газет была надежно припрятана, и грузовики продолжали свой путь.
Люди заглядывали к Селине. Тихонько разговаривали с ней о чем-то и, не задерживаясь, уходили.
* * *
Доктор Эндьюра вошел в кабинет Смизерса и сел.
— Здравствуйте, — сказал Смизерс и посмотрел на часы. — У нас всего несколько минут до начала совещания. Сегодня утром я говорил с губернатором. Он весьма обеспокоен делом Удомо.
Смизерс внимательно следил за выражением лица своего посетителя. Он никак не мог понять, что за человек Эндьюра. Этих черных аристократов не так-то просто раскусить.
Едва заметная улыбка играла на губах Эндьюры, насмешливые огоньки мелькали в глазах. Он был очень высок — больше шести футов — и грузен. Но походка у него была удивительно легкая. Он, казалось, насквозь был проникнут сознанием собственного превосходства.
— Вот уж не поверю, чтобы наш милейший губернатор испугался какого-то пустозвона. — Он иронически улыбнулся, в горле булькнул смешок.
— Я говорю серьезно, — оборвал его Смизерс. Этот тип кого угодно мог вывести из себя своим слегка снисходительным тоном и оксфордским акцентом. Тоже мне, доктор философии, совершающий богослужения перед алтарем предков!