Город энтузиастов (сборник)

А в поводах не могло быть недостатка.

История с подрядчиком, носившим галантерейную фамилию, кроме незначительного материального ущерба, имела и другие последствия. Кирпича не было – будущему городу грозило на зиму остаться без печей. В другое время подобное затруднение не вызвало бы ничего, кроме сочувствия и желания помочь, теперь же Боброву приходилось выслушивать больше колких замечаний, чем дельных советов. Товарищ Лукьянов, неизменно до последнего времени приятельски относившийся к Боброву, и тот во время разговора по делу, вовсе не относящемуся к кирпичу, спросил:

– А как кирпич? Надо что-нибудь предпринять.

– Кирпич будет, – должен был ответить Бобров, сохраняя в тоне неоспоримую уверенность, но самый факт возможности подобных вопросов огорчал нашего героя, до тех пор не знавшего неудач.

Кирпич постепенно делался злобой дня. Кампания со столбцов стенной газеты перекинулась в общую прессу. «Ищут кирпича» – шутливо сообщала одна заметка. «Неужели нас заморозят» – спрашивал письмом в редакцию один из рабочих, будущих обитателей нового городка. Наконец, кирпич же нашел Юрий Степанович на своем письменном столе. Кто-то предупредительно прислал ему образчик этого редкого товара, чтобы Юрий Степанович всегда имел перед глазами роковое пресс-папье.

– Что вы думаете по поводу кирпича? – запрашивали уже официальные органы.

Приходилось отписываться, изворачиваться, лгать.

– Нельзя ли как-нибудь разрешить вопрос одним ударом, – предложил Бобров Галактиону Анемподистовичу – ведь вы говорили, что материал всегда под рукой. Устроим кирпичный завод, что ли.

Эта смелая идея заинтересовала архитектора.

– Почему бы и нет. А?

Он победоносно усмехнулся, погладил бороду и с подчеркнутым уважением посмотрел на Боброва.

– А ведь вы большие успехи оказываете. Отчего бы и нет? Ведь идея.

– А вы сумете организовать?

– Еще бы, – сердито ответил архитектор, не допускавший и возможности сомнений в своих организаторских талантах. – Только подумать надо, поискать.

Этот разговор успокоил Боброва, но не надолго. Слух о кирпичном заводе распространился среди заинтересованных лиц и вызвал всеобщие насмешки, говорили, что время потеряно, что теперь уже поздно, что нужно было подумать раньше и, наконец, что не нужно было делать из кирпича бриллианты, чтобы теперь не пытаться делать из бриллиантов кирпич. Общий голос был:

– Опоздали.

Бобров злился, Бобров негодовал. Он чувствовал во всей этой кампании чью-то направляющую руку, но чья это рука, он не знал. И эту руку он не мог удержать, не мог остановить – она была вне его власти.

Газетные заметки, слухи, мелкие уколы, косые взгляды…

– Может быть, действовать напрямик. И поговорить с Лукьяновым, – он должен понять, ведь так невозможно работать.

Что в сущности произошло? Да, он оказался не на высоте, да, он оступился, – но кто на его месте мог бы похвастать, что не ошибется, не оступится, не сделает ложного шага. Тем более, что он немедленно пытался исправить ошибки, тем более, что ни один суд не смог бы обвинить его теперь, за недостатком материалов для обвинения.

Да, надо поговорить с Лукьяновым, не теряя ни минуты, пока рука, направляющая кампанию, не вынесла на всеобщий суд вполне доказанных обвинений. Лукьянов всегда так хорошо относится к нему, так приветливо хлопал его по плечу, так дружески улыбался…

Но на этот раз – ни дружеской улыбки, ни приветливого похлопыванья по плечу. Конечно, он вида не подал, что ему известны слухи и сплетни, но хмурый взгляд, тон его голоса и снова появившееся на его лице равнодушное сонное выражение не предвещали ничего доброго.

– Можно все потерять, – решил Бобров и, ограничившись несколькими вопросами, касающимися неважных и мелких дел, ни слова не сказал из числа тех слов, которые заготовил, направляясь к председателю губисполкома. Он вышел из кабинета Лукьянова, понурив голову, и, внимательно разглядывая блестевшие в солнечных лучах паркетные клетки, не заметил презрительной улыбки секретаря, с первых дней не благоволившего к Боброву, а потом втайне завидовавшему его головокружительному успеху.

– Может быть, Муся, – вспомнил Бобров, когда улица привела его в густые аллеи общественного сада, связанные с воспоминаниями о первой полудетской любви…

– Да, может помочь только одна Муся. Значит – все рассказать ей. Может быть, давно надо бы поделиться с ней своими опасениями, страхами и неудачами…

Выбирая путь покороче, он направился к Мусе, но не дойдя еще до ее дома, увидел, высокую фигуру молодого человека в белом кителе: человек этот вышел из того дома, где жила Муся, бросил взгляд в сторону Боброва и, вероятно, заметил и узнал Юрия Степановича, ибо слишком поспешно пошел в противоположенном направлении и поспешно же скрылся в переулке.

– Алафертов. Он был здесь. Зачем? Ведь он никогда не заходил прежде.

Смутная, неопределенная догадка:

– Значит – все это – дело его рук?

Может быть, подождать, зайти потом. Чего ждать? День, час, минута – неизвестно, когда подстережет его враг и обрушит карающую, мстительную руку.

– Терять теперь нечего.

Он смело поднялся по лестнице – несколько замедлил шаги на последних ступеньках, долго топтался у двери, рассматривая визитную карточку Муси, прилаженную ржавыми кнопками, и неуверенно прикоснулся к звонку.

Муся даже не встала из-за стола. Муся даже не улыбнулась. Она холодно протянула ему руку, холодно спросила:

– Что нового?

Бобров несколько минут стоял у ее стола, не решаясь сказать ни слова. Муся тоже молчала и за эти несколько минут ни разу не взглянула на Боброва.

– Ну, что же. Я пойду. Ты занята, – наконец, проговорил он, и подал ей руку.

Муся не выдержала характера. Может быть, его рука, крепко сжавшая ее пальцы, может быть, вопросительный и прибитый последний взгляд Боброва заставил ее вместо того, чтобы холодно сказать:

– Прощайте…

почти истерически выкрикнуть:

– Вы торопитесь к вашей жене и ребенку… Не оправдывайтесь, я все знаю… И не только это… Зачем ты обманывал меня?

И спрятала сухие неплачущие глаза в маленькие ладони.

Бобров должен был понять, что оставаться здесь он не имеет права.

Из конторы, закончив трудовой день, выходили многочисленные служащие. Весело улыбающиеся барышни, обрадованные тем, что кончился день нелюбимой работы, ответственные и безответственные, с портфелями и без портфелей, выходили из подъезда конторы шумной говорливой толпой. Похоже было на театральный разъезд: и все приветствуют Боброва, кто поклоном, кто улыбкой, кто дружеским рукопожатием, приветствуют его, как актера, исполняющего главную роль в пьесе, которая вот уже несколько месяцев не сходит с репертуара. Не прощальные ли это приветствия, не прощальные ли это улыбки?