Город, где цвели абрикосы

Дочка же, развитая не по годам одиннадцатилетняя девица, так умело, со слезами на глазах, притворялась, что истосковалась по папочке, так убедительно говорила о недостатке мужского влияния в ее воспитании, что Женька скрепя сердце согласилась отпустить и ее.

…Лера наслаждалась капучино. Как эта расторопная Женька ухитрилась заплатить за итальянскую кофейную машину — одному богу известно… Вообще — кто бы мог подумать, что у нее откроются способности к бизнесу? Такая правильная была, отличница, даже в комсомоле немного побыла…

Лера с Женькой — с первого класса в одной школе, а потом вместе перешли в другую, в спецкласс по математике. Кому нужна эта математика сейчас? Женьке — считать разбитые кофейные чашки? Или ей, Лере, врачу-анестезиологу, — сколько кубиков лекарства ввести? Впрочем, как говорила бабушка, знания на носу не висят и образование — это самое важное, что остается с человеком. Эту же мысль Лера старалась внушить сыну, и ее труд — уроки английского, на которые она его таскала и в дождь, и в снег, и в жару; кубок Украины по гимнастике — опять же в любую погоду, ну и золотая медаль, — все это помогло ему поступить в американский университет.

Конечно же, больше всего помогли доллары, которые Лера заработала в Ливии. Ливия многое дала и ей самой: и бесценный опыт, и английский язык, и роман — ее тяжелая любовь, — как говорят по-английски, «toxic relationship», — конечно же, с хирургом, единственным хирургом в их бригаде. Так же спокойно, как он разрезал скальпелем кожу пациента в ходе операции, он исполосовал ее сердце… К счастью, она смогла с этим покончить… Три долгих года ушло на реабилитацию. Даже после самой тяжелой операции человеку нужно в два раза меньше, чтобы восстановиться…

Но теперь в жизни Леры наступила благополучная полоса. Высокая голубоглазая блондинка — чем не Мэрилин Монро? — она вдруг была вознаграждена любовью легкой и красивой, — кто бы мог подумать, что такое бывает! Цветы, подарки, шампанское, поездки в Крым… Всё, как в мыльной опере, но настоящее, — она точно знала, что настоящее. Самым настоящим и желанным был Юрочка, ее муж, — уже год как по бумажке, а два — по жизни, и с каждым днем она влюблялась в него всё больше и больше.

Лера зажмурилась, вспомнив теплые руки Юрочки и представив, как он берет в ладони ее лицо и говорит: «Доброе утро, красавица моя!» — каждое утро, каждое утро теперь, когда они официально съехались и просыпаются в одной кровати…

Прошлой ночью они вернулись из Варны, куда ездили на недельку отдохнуть от Майдана^[4]. Победа — ее нужно было отпраздновать! Но как только они вернулись домой в Луганск, праздничное настроение испарилось. Город бурлил: повсюду прокламации, митинги, толпы каких-то сомнительных личностей, на вид — просто бомжи или уголовники, которых всё подвозили и подвозили на автобусах из области. По улице пройти невозможно: дороги завалены шинами, троллейбусы не ходят — сейчас от больницы до Женьки добиралась час, а тут ходу пятнадцать минут! И везде российские военные…

Женька подошла к окну Розовой комнаты. Из кафе напротив выходили довольные расслабленные вояки — видно было, что спешить им некуда. Тут у нее возникла идея.

— Девочки, на абордаж! Мне нужны эти клиенты: сейчас переодеваемся и выходим! Выставляем столы на улицу — весна! Там будут пить пиво. Ну как в Чехословакии!

— В Словакии, — поправила Лера, — ну и в Чехии, отдельно: это две разные страны.

— Ты о чем? — серьезно, как всегда, спросила Рената.

Женька уже тащила ворох одежды: короткие черные юбочки, белые, с плиссировкой, фартучки, накрахмаленные наколки. Это была униформа официанток для обслуживания специальных приемов и корпоративных вечеринок. Сама Женька переодевалась на ходу, сбросив спортивные штаны и воспользовавшись шикарным зеркалом в зале, только чтобы приспособить наколку.

— А колготки? С ума сошла: на улице холодина! — закричала ей вслед Милена.

— Тепло и солнце, — махнула рукой Женька, переврав Пушкина, — скорее выходите!

Она уже протискивалась сквозь входные, вернее, выходные двери со столиком на колесиках и с тремя запотевшими литровыми бутылками «Жигулевского».

— Вот вы не хотите говорить о политике, а всё будет, как в Крыму, — безапелляционно заявила Рената, — Россия приберет нас к рукам.

Она уже застегивала коротюсенькую юбочку. Колготки у Ренаты, конечно, были: она никогда не позволяла себе расслабляться и всегда была в офисном прикиде — обязательный пиджак, контрастного цвета платье; натуральные материалы, приглушенные цвета — ничего броского. Но длина — только мини.

— Ноги уж больно красивые, грех прятать, — шутила Рената, хотя это была чистая правда.

Рената в их женской компании считалась самой деловой. Училась на экономическом, на дискотеки не ходила, подрабатывала по вечерам бухгалтером. Так после выпуска и продолжила — уже в фирме мужа Леонида: практически все делопроизводство взяла на себя. Леонид, как многие в 90-х, организовал кооператив, потом производственный цех, а выкупив цех, постепенно превратил его в завод. И начинали-то с каких-то трубочек для машин, а закончили шлангами высокого давления. Работали с Германией, Венгрией и еще то ли со Словенией, то ли со Словакией — куда только Рената ни ездила! Ну и трубочки продолжали делать по специальным заказам, особенно для военных заводов. Трубочки эти, оказывается, нужны были не только для машин, но и для танков и бронетранспортеров.

Про все это Рената подолгу рассказывала… Мужа она иначе, как «Леонидом» не называла, а ведь они все учились в одном институте: девчонки иногда в ее отсутствие подшучивали, что Рената и в постели называет мужа Леонидом, а может быть даже по имени-отчеству: Леонидом Марковичем.

— Зеленые вежливые человечки^[5], берегитесь! — Рената придержала длинной ногой дверь, чтобы выпустить Леру.

— Меня знает весь город, как я в таком виде появлюсь на улице? — тормозила та…

— Весь город знает тебя в хирургическом халате и в колпаке, со спрятанными волосами и в очках. Сними очки, распусти волосы: ты же блондинка! — командовала Милена.

Ее роскошные формы с трудом помещались в блузку, рассчитанную на студенток, подрабатывающих официантками, но именно она, сумев-таки застегнуть юбку, выглядела суперсексуально — просто Кардашьян номер два!

— Берегитесь, зеленые вежливые человечки! — повторила Милена за Ренатой. — Я чувствую себя участницей французского Сопротивления; им тоже приходилось кокетничать с нацистами.

Когда заходила речь о России, Милена из роскошной осетинской красотки превращалась в озлобленного политического обозревателя:

— России верить нельзя: знаем мы этих вежливых зеленых человечков! Вон Грозный с лица земли смели…

— Так осетины же сами чеченцев ненавидят! И религия другая. Русские им ближе: тоже христиане.

— Это наши дела и наши разборки, кто кого ненавидит! Мы столетиями рядом жили — и ничего! Это как в семье: чужой не суйся… А тут такое… У меня же в Грозном родственники! Вы даже представить не можете, какой это был ужас: кровь, бомбежки…

— Боюсь, что скоро представим, — Лера посмотрела в окно.