Город призраков

Учитель все время хотел за что-то уцепиться. За что-то конкретное, живое, что могло его еще связывать с жизнью. И он судорожно вцепился в руку Сенечки Горелова. И тот вскрикнул от боли. Хватка была мертвой.

— О, Боже, — я суетился возле него, не зная, что предпринять. — Модет Демьянович, скажите, ради Бога, скажите, где формула этого препарата? Оно еще может причинить столько вреда! Пожалуйста!

— Нет… Не… Я его… Я уничтожил… Формулу… И последнее… Я уничтожил с ней… Себя…

Сенечка отчаянно пытался вырваться. Кричал, морщился от боли. Его глаза были полны ужаса.

— Сенечка, — прошептал Модест Демьянович… — Я… Я… Заверши книгу… Только правду…

В один миг лицо учителя преобразилось. И он резко отпустил руку Сенечки. И закрыл глаза. На его лицо легло удивительное спокойствие. Словно и не было этой мучительной агонии. Учитель даже стал как-то меньше ростом. И в его фигуре, и на его удивительно тихом лице, было столько невинности. Что на миг все мне показалось каким-то дурным сном. Разве мог этот сухонький аккуратненький и безвредный старичок оказаться страшным сумасшедшим убийцей!

Вано так и не дозвонился Ступакову. Он сидел неподвижно возле телефона, подперев голову руками. Сенечку била лихорадочная дрожь. Он тер руку, за которую уцепился умирающий учитель. И на ней проступали капельки крови.

— О господи! — причитал Сенечка, — Что это… Он держался за меня… Не может быть… Неужели это он… Он был таким хорошим учителем. Неужели это конец…

— Это конец, — голос Вано прозвучал неестественно спокойно. И мы опомнились.

— Да, Вано, это конец, — я облегченно вздохнул.

— Слава Богу, это конец, — Сенечка попытался улыбнуться. И по инерции провел рукой по лбу, приглаживая взбившуюся прядь рыжих волос. И на его лбу остались красные полосы от крови. Все, что осталось от Модеста Демьяновича.

Вскоре мы стали свидетелями уже хорошо знакомой картины. Скорая помощь во главе с суетливым Ступаковым, в волнении протирающем свои абсолютно чистые линзы очков и с укором глядящего на нас, словно мы были повинны в смерти учителя. Милиция во главе с ее бессменным шефом Гогой Савнидзе, традиционно посылавшего всех ко всем чертям и поглядывающего на нас не менее укоряюще, чем Ступаков.

Наконец, выполнив все формальности как свидетели и граждане, мы выскочили на улицу. Мне где-то было даже жаль Модеста Демьяновича. Но все же я был безмерно рад, что дело наконец-то подошло к концу. И мне не терпелось поскорее вернуться в гостиницу, чтобы начать собирать свои немногочисленные вещицы. Я даже представил, как укладываю дорожную сумку. И приятная дрожь пробежала по телу, когда я подумал об автобусе, уносящем нас все дальше и дальше от этого проклятого места. Я уже было потянул Вано за рукав. Намекая этим, что пора поторопиться, пока еще кого-нибудь не пришили. Но мой товарищ остановился как вкопанный и во все глаза уставился на Сенечку.

— Ну как, Сеня, тебе нечего нам сказать? — наконец проговорил Вано.

Сенечка слегка покраснел, по своей мальчишечьей привычке, и вздохнул.

— Думаю, теперь, когда учитель мертв, нам всем есть что сказать. Но основное уже рассказал Модест Демьянович. Это ужасно… Мне бы и в голову не пришло, что именно он… Я помню его только с хорошей стороны. Знаете, он от природы был учителем. Ведь главное — это уважение и вера в ученика… Я очень его любил. Это ведь он когда-то посоветовал мне написать книгу про историю Жемчужного.

— И его последним желанием было, чтобы ты завершил ее. Не упуская мелочей. И главное — не пренебрегая правдой.

— Пожалуй, я так и сделаю. — Сенечка поморщился, сдерживая слезы. — И все же жаль, что у нее будет такой печальный конец. А больше всего жаль, что преступником оказался самый уважаемый в городе человек.

— Тем увлекательней будет эта книжка. Чистейшей воды детектив, — заметил я.

— Да, пожалуй… Пожалуй, все же придется написать и те страницы, которых лучше бы не было.

Вано продолжал пристально разглядывать Сенечку. И тот вновь смутился под его тяжелым взглядом.

— Понимаете… Я не придал этому значения. В общем-то не то, чтобы не придал… Но воля учителя… Я не мог ему отказать, равно как и другие. Мы все были его учениками. Он попросил нас разыграть этот спектакль. Он придумал, что у каждого из нас должен быть свой тайный грех. Не знаю, насколько вескими были его аргументы. Он сумел уверить нас, что убийство адвоката накладывает тень на наш город. И эту тень… Ну, как бы можно прикрыть другой тенью. Клин клином… Мы были напуганы. Поэтому согласились. И каждый придумал себе роль, каждый сочинил про себя сомнительную историю.

Вано облегченно вздохнул. И похлопал Сенечку по плечу.

— Я рад, Сеня, что ты наконец осмелился сказать правду. Хотя, если честно, в глубине души я слегка разочарован. Это была такая романтическая история любви. Ты — молодой талантливый журналист. И красавица Диана — жена мэра города.

Сенечка рассмеялся. И положил руку на грудь.

— Ребята, откроюсь только вам, положа руку на сердце. Я слишком осторожен, чтобы крутить роман с женой мэра. И не настолько глуп. Да и к чему это? Если его дочка не менее красива. К тому же молода и — свободна.

Я улыбнулся Сенечке. Мне нравился этот шустрый откровенный парень, которому, по-моему, суждено ходить в вечных мальчиках.

— Сенечка, если не секрет, а что мы пили в баре у твоего друга? Разбавленный водой чай?

Сенечка еще громче расхохотался. И стукнул себя кулаком по коленке.

— Клянусь честью, ребята! Коньяк был настоящий. И этот порок мой тоже настоящий! Благо, что теперь нет необходимости его скрывать. Никто уже за него не покарает. Разве что Бог. Но он так далеко. И к тому же он милосерден, — Сенечка хитро подмигнул. — Может сообразим на троих?

Мы дружно отказались. Не преминув заметить, что в Жемчужном мы провели курс бесплатного оздоровительного лечения. И это самая высокая плата за наши услуги в расследовании. Сенечка же клятвенно заверил, что всеми силами постарается избежать этого курса. И тепло попрощавшись с нами, побежал домой писать сенсационный материал в вечерний выпуск.

Когда Сенечка скрылся за поворотом, Вано неожиданно предложил посетить местный музей. Но я возмутился. Ну нет! Опять копаться в призраках и прочей чепухе!