Город пропащих

– Я тебя думать не просил, - побагровел Артур Нерсесович, но тона, спокойного, размеренного, не изменил.
– Три дня тебе даю, ищи... В помощь нужен кто, возьми любых... Но смотри, голову мне не морочь.

– Странный вы человек, а если нет их?.. Сам не рад, что ляпнул...
– взвился Федор.

– Ты зря ничего не ляпаешь, не тот замес... А если ляпнул...
– Он помедлил.
– Нет, ты найдешь... А может, кассеты уже у тебя?
– спросил быстро, вкрадчиво.
– Может, поторговаться хочешь?

– Да ну вас... Не берите на пушку... Я ведь Стреляный.
– Федор усмехнулся.

Дьявол этот начинал доставать его. Кассеты действительно пора было сунуть ему в зубы. Что Федору до чужих тайн? Он проводил дни у Светланы и был счастлив, как никогда.

– Ладно. Еще в один уголок загляну, - бросил он лениво, нехотя.

– Загляни, загляни. Жду через три дня...

Оставшись один, он подумал было и за Федором наблюдение послать, но рассудил, что засечет тот чужой глаз и тогда легче ему будет отговориться, а сейчас он, кажется, к стене его припер. Есть уже у парня кассеты, только вот почему медлит? Неужели и правда замыслил шантаж? Но такое одному не под силу. Значит, сообщников ищет?

– Стреляный!
– заорал Артур Нерсесович на весь дом. Гулким эхом отозвался его крик и в саду:

Не прошло и минуты, как Федор вновь появился на пороге.

– Звали?
– невозмутимо спросил он.

– Ты это...
– Аджиев не знал, как начать.
– Ты знай, если замыслил что... Ну там дружков старых найти... С их помощью ко мне подкатиться. Предупредил я тебя - хоронить нечего будет. В пыль развею. Я спереду когтистый, а сзаду говнистый. Меня, друг, голыми руками не возьмешь.

Федор вздохнул:

– Я-то вас знаю, Артур Нерсесович. Могли бы не предупреждать. Да и о каких дружках речь? Вас один раз предали, теперь вам везде измена мерещится... Я по себе знаю, в лагере, наверное, год глаз не смыкал, все думал, кто да как...

– Иди...
– буркнул Аджиев. Откровения уголовника его не интересовали.

Он не боялся. Он запретил себе бояться. Пусть они следуют за ним как тень, точно повторяя каждое движение его автомобиля. Он чувствовал их спиной и затылком. Всякий раз, когда он выходил из дома и садился в машину, он как будто попадал в оптический прицел. Но ведь и дома он не ощущал себя в безопасности.

"Бедный Чарли, - думал он иной раз, глядя на преданного пса.
– Что твоя хватка и зубы против их оружия и кастетов..."

И он знал: если они все-таки придут - собака падет первой.

Теперь Ефрем Борисович мчался по Минскому шоссе, собака лежала, развалясь, на заднем сиденье. Ему не надо было даже поглядывать в зеркальце заднего обзора: они ехали по пятам, даже уже не скрываясь.

"Я преподнесу вам сюрприз, подонки, и на этот раз..." Раздольский в душе ликовал, он был уверен, что ему удастся перехитрить их. Он представлял их искаженные злобой лица, когда они поймут, что он улизнул, и сердце его переполняла лихая отвага.

Он ехал в городок правительственных дач, где жил его старый знакомый, ныне чиновник в администрации Президента, и на него уже был заказан пропуск для въезда туда. Этим же останется только остановиться у шлагбаума. И пусть ждут его здесь до опупения.

Ефрем Борисович договорился, что пробудет здесь на даче тройку дней. Машину свою поставит, а в город, если понадобится, будет выбираться вместе с другом на служебной. Именно таким образом собирался он завтра приехать на встречу в "Золотое руно".

Вот и поворот к правительственным дачам. Машина ГАИ на углу. Не замедляя хода, он резко сворачивает направо. Всего десять километров до милицейской будки и поста. Его преследователи отстали. Наверное, они уже поняли, в какую ловушку затащил их "объект".

Ефрем Борисович ухмыляется и кричит Чарли:

– Все, все, приятель, мы прорвались!..

Федор приезжает в Мытищи днем. Он специально не предупредил Светлану о своем приезде, потому что надеется в отсутствие девушки все-таки прослушать кассеты на ее магнитофоне. Сегодня Светлана с утра торгует на своем базаре, и это точно известно Федору, потому что накануне он звонил ей.

Ключа у него нет, но этого и не требуется. Замок в двери очень простой. Он успеет уйти до ее прихода, а потом, ближе к вечеру, появится вновь.

А все-таки из-за того, что он вломится как бы незаконно, Федора чуть-чуть царапает чувство неловкости, тем более что Светлана предлагала ему однажды взять запасной ключ.

Федор с минуту топчется подле дешевенькой, облупленной двери, а потом достает отмычку.

В квартире душно. Видимо, все окна закрыты. Не останавливаясь в прихожей, Федор проходит прямо в большую комнату и замирает: с дивана свисает вниз голая мужская нога.

Шторы задернуты, и обнаженный по пояс человек спит ничком, подсунув под голову обеими руками подушку.

Никаких мыслей нет в голове у Федора. Он забывает сразу обо всем, продолжая стоять как столб. Так проходит минута или вечность - Федор теряет представление о времени. Потом рука его непроизвольно тянется к потайному карману брюк... Глаза мутнеют... Зазвонил телефон, но он не услышал этого. Звук для него словно вытек из всего видимого мира - как из сосуда.

Но зато человек на диване завозился и внезапно поднял голову.

Пролетел еще миг.

– Это вы? Это вы?
– пролепетал человек. Только что пены не было на его губах: взгляд заметался, шелковистые прядки на лбу встали дыбом, как у загнанного, перепуганного зверька. Он не сводил глаз с правой руки Федора, прижатой к бедру.

– Какая встреча! Братец!
– Федор медленно возвращался к реальности.

Голос его вызвал у Мити еще больший приступ страха.

– Это... Это невозможно...
– выдавил он наконец; глаза у него вдруг раскрылись еще шире, и от этого лицо приобрело такое изумленное выражение, что его можно было принять за помешанного.
– Как ты вошел? продолжал он жалобно.
– Разве у тебя есть ключ?

И Федор расхохотался. Напряжение спало. Он дотронулся рукой до своего лица. Кожа под его ладонью была как жабья: влажная, ледяная.

– Я в шоке, братец!
– проговорил он, плюхаясь на ближний к нему стул.
– Я мог бы слегка попортить тебе шкурку, негодяй! Если бы не телефон... телефон.

Федор продолжал смеяться, не обращая внимания на лихорадочно одевавшегося Митю.

– Ты ничего не понял!
– заорал вдруг тот, швырнув футболку себе под ноги.
– Я не мог ехать домой пьяный... Меня предки изводят... Я добрался сюда, едва добрался... Слышишь? Ведь Светка не скажет мне: "Спи на лестнице, сволочь!" А мать, мать...
– Митя закрыл лицо руками и заплакал.