Город у эшафота. За что и как казнили в Петербурге

Расстреляно всего 512 контрреволюционеров и белогвардейцев, из них 10 правых с.-р.».

Страшная статистика: 512 казненных за одну неполную неделю. Глеб Иванович Бокий, старый революционер и член РСДРП с 1900 года, не боялся продемонстрировать классовому врагу сокрушающую мощь пролетарского гнева. Возможно, именно к этой страшной неделе относятся строки из воспоминаний бывшего полицейского пристава Виктора Грациановича Оржеховского, очутившегося в начале сентября 1918 года в Дерябинской тюрьме, что занимала здание бывших казарм в конце Большого проспекта Васильевского острова, близ Финского залива. В той тюрьме, известно доподлинно, большевики держали значительную часть заложников и просто арестантов. Оржеховский вспоминал, как однажды ранним утром в камеру вошли люди и «начали будить каждого пятого из числа спавших офицеров», приказывая тем собираться с вещами. Из камеры, пишет Оржеховский, взяли 65 человек. И далее: «Арестованных вывели на пристань, у которой уже стояла приготовленная баржа и буксирный пароход. Погрузили всех на баржу, и буксир потащил ее не назад в Неву, а взял направление на Кронштадт.

Оставшиеся в камере наблюдали за всем происходящим из окон, поняли обман и, предугадывая судьбу несчастных, стали их крестить.

Баржа скорее скрылась в тумане, и тут же послышался треск пулемета. Оказалось, что всех бывших на барже и спрятанных в трюме ее, а всего около 500 человек, набранных по разным тюрьмам г. Петрограда, расстреляли, а баржу с расстрелянными потопили между Кронштадтом и Дерябинской тюрьмой. Так большевики отомстили за смерть своего товарища Урицкого, о чем нам давал пояснения в тот же день тюремный комиссар».

С воспоминаниями Оржеховского отчасти перекликается свидетельство бывшего адвоката и флотского офицера Александра Александровича Гефтера, оказавшегося в день похорон Урицкого — 1 сентября — в Кронштадте: «Сто тридцать три человека было расстреляно в первую ночь после похорон Урицкого. Из Кронштадтской тюрьмы на барже они были перевезены на один из номерных фортов. Их было больше ста тридцати трех, из особой жестокости заложникам не говорили, сколько остается в живых. Когда баржа пристала к острову, сняли первую партию в пятьдесят человек и повели.

В первой партии был старый генерал, измученный предшествовавшей голодовкой и этими страшными переживаниями, он не мог шевелить ногами. Один из палачей, как говорили, «боцман», прекратил его мучения выстрелом из револьвера. По личной просьбе был таким же образом расстрелян священник. Остальные не хотели подобной милости, они надеялись на чудо избавления, и это чудо действительно пришло в виде оружейных залпов, навсегда прекративших и избавивших их от голода, заточения и издевательств. Были случаи, что, несмотря на несколько попавших пуль, люди оставались в живых и, ползая, как черви, в собственной крови, умоляли о пощаде. Пожилой офицер умолял оставить ему жизнь и не добивать его ради его пятерых детей, у которых умерла мать, но никто не был оставлен в живых.

Во вторую ночь было расстреляно 45 человек, в третью — опять 130.

Как-то случайно, бродя по Меншиковскому форту, мы обратили внимание в одном из коридоров на свежеположенные плиты, на белый проведенный известью на стене крест и на кучу окровавленных тряпок. Еще одно ужасное место».

Как нетрудно подсчитать, приведенные Оржеховским и Гефтером цифры в сумме уже больше, чем 512 — и значительно. Оснований сомневаться в правдивости мемуаристов нет, но достоверных данных по числу казненных не имелось ни у того, ни у другого, а потому элемент преувеличения мог проявиться и при самом строгом их стремлении к точности.

Тем временем грозное заявление Глеба Бокия в «Петроградской правде» имело не менее грозное продолжение: «Ниже печатается список арестованных правых эсэров и белогвардейцев и представителей буржуазии, которых мы объявляем заложниками.

Мы заявляем, что если правыми эсэрами и белогвардейцами будет убит еще хоть один из советских работников, нижеперечисленные заложники будут расстреляны».

Опубликованный тогда в газете список «нижеперечисленных» состоял из 476 человек: он печатался в четырех номерах за 6, 7, 8 и 10 сентября под заглавием «Ответ на белый террор». Открывался перечень именами великих князей Дмитрия Константиновича, Николая и Георгия Михайловичей, Павла Александровича и князя императорской крови Гавриила Константиновича, за которыми следовали два бывших члена Временного правительства Александр Иванович Верховский и Петр Иоакимович Пальчинский, банкиры Игнатий Манус и Захарий Жданов, бывшие купцы, генералы, офицеры и курсанты царской армии, члены партии правых эсеров. Значительная часть этих людей была заключена в уже знакомые читателю Дерябинские казармы, некоторых распределили по другим тюрьмам.

Нет сомнений в том, что и этот список не был окончательным: из официальной советской печати тех лет известно, что число заложников увеличилось еще. Судьба многих из них оказалась драматической: 20 октября в пятом номере издававшегося в том году «Еженедельника Чрезвычайных Комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией» было лаконично сообщено: «По постановлению Петроградской Чрезвычайной Комиссии расстреляно 500 человек заложников». С учетом того, что публикации в этом органе печати появлялись совсем неоперативно, можно предположить: расстреляны упомянутые заложники были во второй половине сентября — начале октября 1918 года.

А вот со списком казненных все совсем непросто. Простая арифметика вроде бы подсказывает: 500 — это 476 плюс 24. Однако изучение опубликованного в газетах перечня показывает, что далеко не все попавшие в число смертников были в самом деле расстреляны на волне красного террора. Экс-министры Верховский и Пальчинский, например, сделали при советской власти завидную карьеру: первый стал комбригом, второй — постоянным консультантом Госплана. Генерал от инфантерии Николай Александрович Винтулов выбрался на юг России, где воевал на стороне белых. Обер-егермейстер двора Сергей Александрович Толь, крупный финансист князь Дмитрий Николаевич Шаховской и издатель газеты «Биржевые ведомости» Станислав Максимилианович Проппер сумели эмигрировать.

Пример еще более красочный: среди заложников числился правый эсер Лазарь Васильевич Берман, поэт и выпускник Тенишевского училища. Он прожил долгую жизнь, был близко знаком с Есениным, издал немало книг и умер в Москве в 1980 году.

В общем, не будет преувеличением сказать: опубликованный перечень заложников стал лишь наброском расстрельных списков ВЧК, очень многие заложники сумели избежать казни. Однако на место уцелевшим пришли новые: общее число казненных, широко объявленное чекистами, сомнению вряд ли подвергается.

Пятьсот расстрелянных: где и как они встретили свой смертный час? С достоверностью можно утверждать лишь одно: заложников расстреливали в разных местах и при разных обстоятельствах. Ясно и другое: при такой мощи конвейера смерти уже невозможно было обходиться подвалами здания ЧК и обычными городскими мертвецкими. Кажется, именно тогда начал использоваться как лобное место Ковалевский лес — поросший лесом участок Ржевского артиллерийского полигона, прилегающий к Рябовскому шоссе между бывшими станциями Ковалево и Приютино.

«Этот лес представляется тем более вероятным местом проведения казней, что он не только отделен от внешнего мира охраняемой внешней границей полигона, но и от самой территории полигона изолирован долиной реки Лубьи», — писал позже историк красного террора Вениамин Викторович Иофе. К тому же если с полигона слышны выстрелы — что ж в этом странного? В Ковалевском лесу, примерно в 900 метрах от нынешнего Рябовского шоссе, с давних пор стояло здание порохового погреба, и его стали использовать как накопитель: приговоренные ожидали тут своей скорбной участи.