Город живых отцов

Что мог я ответить на эти вопросы кроме правды? Я выложил ему правду, но не всю. Из моего ответа получилось, что я ездил в город Б на встречу с отцом и что теперь возвращаюсь домой с чувством исполненного долга перед моей совестью. Деталей я не выдавал, и вышло вполне правдоподобно.

– Что ж, совесть – наш строжайший судья и последний арбитр в подобных делах, – задумчиво проговорил Анатолий. Помолчав, он продолжил свои вопросы:

– А скажите на милость, не случилось ли с вами в эту поездку нечто экстраординарное, что привело вас к важнейшему открытию, которое кардинально изменило все ваши устремления, успокоило прежние тревоги и открыло новую прежде нечаемую картину?

На этот вопрос я ответил утвердительно, однако сказал, что едва ли способен ясно сформулировать свое новое понимание из-за трудности самого предмета, отсутствия у меня опыта философских обобщений и краткости времени, прошедшего с момента моего открытия. И все же я намекнул, что мое открытие касается жизни, смерти и того, что стоит за ними.

Анатолий не спешил комментировать услышанное от меня и рассказывать о себе и продолжал задавать вопросы. Впрочем, он все же успел заметить, что он поэт по призванию, артист в жизни и комми, путешествующий и продающий встречным-поперечным свои таланты, по нужде.

Бутылка коньяка постепенно пустела, усатый буфетчик трижды сменил нам чашечки с эспрессо, а я начинал чувствовать легкий отрыв от своего тяжелеющего тела в результате воздействия на него размягчающего тепла коньяка и внимания собеседника к моей скромной особе.

Видя, что Анатолий готов без конца задавать свои вопросы, я решил перехватить инициативу и спросил, есть ли у него дети.

– Я – отец десятилетнего существа – мальчугана, застрявшего между фантазиями и реальностью, – с напускным сокрушением ответил он.

Не удовлетворившись, я спросил его, жив ли его отец, на что он сказал:

– Мой отец был моряк и утонул в той самой реке, по которой мы с вами сейчас плывем. Он уже давно лежит на дне в зеленых водорослях и тине, обглоданный местными рыбами, крабами и улитками.

На мгновенье я увидел большое раздутое тело, опутанное водорослями, медленно опускающееся на дно реки. Однако мой попутчик не позволил мне погрузиться в мои видения и предложил тост за бескомпромиссные души, устремленные к идеалам.

Нужно сказать, что в продолжение нашего коньячного общения облик моего компаньона несколько раз незаметно менялся, и сумма всех этих мелких изменений создавала картину, отличную от моего первого впечатления. Теперь он был скорее похож… на меня или… на моего отца, каким я его помнил ребенком, а также по фотографиям, оставшимся от того времени. Но, конечно, речь могла идти лишь о некотором внешнем сходстве – и только. Мой попутчик был в высшей степени экстравагантным персонажем – умным и уверенным в себе собеседником. Он плотно сидел на своем стуле, своевременно разливал по стаканам и пил коньяк, взглядом подзывал буфетчика и давал ему указания, одновременно направляя наш разговор по ему одному известному руслу.

9

О, читатель, добравшийся до этой страницы моего повествования! О, мудрейший, о дальновидный! Знаешь ли ты, по какому руслу ведет тебя мой рассказ? Ищешь ли ты мудрости или пустого развлечения? Читаешь ли ты слова или находишь что-то между слов? Ты всегда прав, потому что кто может тебе возразить!? С тобой не могут поспорить Гомер и Гесиод, Данте и Петрарка, Рене Бретон и Филипп Огюст Матиас Вилье де Лиль– адан. И я не стану спорить с тобой. Мы можем здесь разойтись, и каждый пойдет своим путем. Отныне ты будешь следовать за другими. За теми, кто громко и уверенно провозглашает общие места. За теми, кто издает каждый год по роману. По три романа. По восемь романов! Кто открывает тебе самые последние доктрины и ведет тебя истинным путем. Четвертым, пятым, шестым и даже седьмым путем. Я же ничего не могу тебе обещать. Расстанемся, многоуважаемый читатель!

Как, ты решил со мной остаться? Ну, тогда дай мне руку. Моя немного дрожит, потому что я начинаю понимать, что произошло. Я прошел через смерть и не умер. Иначе как бы я все это записал?

10

Допив коньяк, на нетвердых ногах и слегка поддерживая друг друга, мы вышли на палубу и подошли к леерному ограждению вдоль борта. На мне был свитер, на Анатолии – тонкий плащик, ни тот, ни другой не могли защитить от шквального ветра. Трудно было устоять на ногах. Холод пронизывал нас до костей. Внизу под нами зияла водная бездна.

– Ну что ж – прыгай! – скомандовал Анатолий Порохов.

Я с недоумением посмотрел на него.

– Выбирай: жизнь, смерть или третье.

Анатолий кричал, чтобы я мог его слышать.

– Кто ты? – закричал я срывающимся фальцетом.

– Я – третье! – ответил он и, обняв меня, бросился со мной за борт.

МЕДНЫЙ ГОРОД

1

Мы с Джимом условились встретиться в Джизмеке, где в Гургунском ущелье прячется Медный город. Но сначала я прилетел из Нью-Йорка в Нурат, и в Нурате начались мои злоключения.

Оставив в номере рюкзак, я зашел перекусить в ближайшую чайхану. В чайхане было сумрачно и дымно. Я сел за свободный столик рядом компанией людей в черных чалмах, а две мои камеры положил на стол. Один из компании, молодой человек с острым взглядом по имени Расул, пригласил меня за их столик.

Люди в черных чалмах оказались персами, путешествующими по торговым делам. Попили чай, покурили и сговорились поехать вместе в нужную сторону. У персов было две машины по три человека в каждой, я мог сесть четвертым в любую. Расул заверил меня, что я буду доставлен прямо в Джизмек, а они поедут дальше по своим делам. Между прочим, он спросил, не продам ли я ему одну из моих камер. Я заколебался, и разговор о камерах замер.

Через час мы выехали из Нурата по направлению к Куранскому перевалу. Отвесные скалы с двух сторон подступали к дороге, встречных машин почти не было. Мы ехали бодро, легко одолевая подъемы. Расул большей частью молчал, остальные мои спутники тоже молчали. Было свежо, и потому мы держали окна закрытыми.

Днем мы пили зеленый чай на открытой площадке над обрывом. С площадки открывалась знакомая картина: внизу поблескивала серебристая речка, сразу за ней круто поднимался лесистый склон, переходящий в тощий кустарник, выше громоздились скалы, поросшие мхом и лишайником. Вдали видны были смутные очертания горного хребта.

2

Остановились на ночь в маленькой гостинице уже за перевалом. Хозяин гостиницы Салим, человек с большим бритым черепом и глазами навыкате, не отрываясь от нард – за низеньким столиком сидел его косоглазый приятель с бородавкой на носу, – показал нам на стоящего рядом мальчика. Покрутив в воздухе огромным кулаком, Селим произнес звучное «Кхе» и с грохотом швырнул на доску коричневые костяшки. Мальчик исчез и через пять минут принес нам чайник черного чая с мосалой.

Спали все в одной комнате на коврах, что было обычным делом в горах. Перед сном мои спутники подсыпали мне в чай снотворного и, когда я заснул, исчезли, захватив с собой обе камеры. Меня разбудила муха, отчаянно колотившаяся о стекло. За окном моросил дождь и синели безлюдные горы. Я был счастлив: мои попутчики могли меня убить, а только ограбили.