Город

— Куда? Под кровать? — Обомлел Паша. — Ты сдурела? Не впускай его и всё.

— Машка, я долго ждать буду?! — Задолбили суровым кулачищем в хлипкую дверь.

— Судьбы людей судьбами людей, казни казнями, но мне тоже жить на что-то надо, — зло прошипела Мария. — Я же у тебя скрипку не отбираю! — Она встала со стула и пошла к двери, при этом угрожающе поглядывая на Павла и покрикивая: — Иду, иду, дорогой!

Скрипач заметался по комнате, пробежал по ней сумасшедшими глазами пять раз и не придумал ничего лучше, чем спрятаться за дверь, которую Мария вот-вот откроет. Он подбежал тихо, прильнул к стене, прижавшись по плотнее. Девушка неуловимо лёгкой походкой достигла двери, элегантно коснулась одними подушечками пальцев ручки, дёрнула её на себя и спрятала скрипача за дверью.

— Маш, ну заколебёшь ждать, ёлы-палы! — Взорвался добрым негодованием тучного телосложения мужчина, который был больше похож на медведя, одна лапа которого уже оказалась на ягодице Марии.

— Ну, знаешь, собраться надо, одеться, — промурлыкала она, склонив голову на бочок.

Павел продолжал прятаться и подсматривал в щёлку. Мужчина долго в дверях стоять не стал, положил девушке вторую руку туда же, куда и первую, подхватил её на руки и понёс к кровати.

Музыкант уловил момент, вынырнул из-за двери и скрылся в коридоре, попутно закрывая за собой дверь. Последнее, что он видел — необъятных размеров мужчину, который впивался зубами в шею девушки, а та уже начинала тихо постанывать. В шею, принадлежавшую той девушке, к которой Павел испытал такие чувства, которые никогда до этого ни к одной из представительниц противоположного пола не испытывал. И то ли он почувствовал ревность, то ли бессилие, что не может позволить ей такой уровень жизни, чтобы она не занималась этим.

В любом случае чувствовал он себя, стоя за дверью, из-за которой начинали доноситься всё более и более громкие вздохи и стоны, паршиво. Просто ужасно. И не знал он, чем притупить это чувство, которое лезвием ножа скребло по сердцу, беспрепятственно проникая прямо между рёбер.

Мария стонала. Павел плакал.

* * *

Эмиль стоял на коленях не в силах подняться. Метель завывала всё сильней и сильней, лупила нещадно по лицу и в грудь, беспорядочно меняла направление, дула то в одну, то в другую сторону. От неё невозможно было уклониться, невозможно было спрятаться. Оставалось только одно — бежать.

Эмиль из последних сил поднялся, рванул с места, проделав два шага, а затем его что-то с силой потянуло вниз. И потянуло так, что он не смог сопротивляться. Без сил он свалился в снег, оставляя на нём следы своего пребывания тут, которые сотрутся уже через несколько минут.

Он смотрел вокруг и под себя, искал причину, но под ним не расступался снег, как если бы он попал в очередную лавину, никто не бил его и не пытался задушить, никто в него не стрелял. Эмиель сам уже всё сделал. Эмиель сам добил себя.

Его взгляд устремился на крюк, обвязанный вместе с жестяной банкой, для опоры, вокруг его левой руки. Он заглянул внутрь, под жестяные стенки конструкции, там, внутри, находилась его культя. Волк, что отгрыз её, был профессиональным хирургом, но он далеко не был профессионалом в области инфекций. Из того места, где ранее была рука, шла чёрная кровь, а сама рука покрылась множественными вздутиями, непонятными точками и, очевидно, она гнила. А вместе с ней ослабился иммунитет самого Эмиля, потерял прежние силы и она сам.

Возможно, крюк только помогал, ведь на холоде замерзал вместе с привязанной к нему проволокой банкой, а потому может быть даже останавливал процесс гниения. Но это были всего лишь догадки. Лидер группы не особо разбирался в этом. А даже если крюк и останавливал гангрену, то рано или поздно Эмиель будет заходить в тепло. Если ему, конечно, вообще удасться это тепло отыскать, в чём он сейчас сильно сомневался. Руку нужно было ампутировать раньше и полностью, а сейчас его ждёт неминуемая гибель уже через пару дней. Как раз к приходу бури. Может быть, это и есть его судьба? Остановить бурю. Поэтому ему и отвели столько.

Эмиель распростерся на пушистом чистом снегу, точно как на покрывале, и подумывал о том, что из того корабля должен был спастись лишь Пётр. Сам Эмиль мог бы накормить каннибалов до сыта, чем бы успешно их и отравил. Зараза неумолимо распространялась в нём, проникла в самые потаённые уголки, включая даже крепость Человечность. Ведь даже мысль о спасении всего мира, о том, чтобы остановить эту великую бурю не вселяла в него особого энтузиазма. Пусть лучше этим занимается кто-нибудь другой. Например, Пётр. Вот где он сейчас, когда он так нужен? Ай, не важно.

Эмиель пробовал звать его некоторое время, но вьюга проглотила все слова. А те, что не проглотила, отнесла далеко-далеко в сторону. Напарник исчез.

Вокруг всё теплело, солнышко грело лучами, даже метель как-то поутихла.

На самом деле поутихла она только в голове Эмиля, а на деле она всё также неслась по пустошам, рвала и метала.

Он перевернулся на живот и подумал:

— «А всё-таки судьба нам, людям, видна сразу, достаточно просто присмотреться. Судьба отличается от «несудьбы» тем, что от неё не уйдёшь. Что тогда в пещере, ему пришлось выползать из норы и дохнуть на холоде, расплачиваясь за свои оплошности, что сейчас. Эх, Родя, Родя, прости меня за то, за это, за всё прости, не хотел я такого, не такой судьбы я нам желал.»

Эмиль прислонился щекой к холодному снегу, почувствовал себя так хорошо-хорошо. А метель совсем стихла. Снег начал таять, солнце стало невероятно огромным и тёплым. Очень тёплым.

И в ореоле бесконечно горячего желтого света появился силуэт, этот силуэт приближался к нему, подходил всё ближе и ближе. И вдруг проявился, точно на фотоплёнке.

Мужчина в лёгкой весенней(о, как лакомо это слово) одежде, державший за руку свою дочку, сказал:

— Что с тобой, Эм? — Пётр назвал его по дружески, по товарищески, чем и вызывал улыбку у лежащего на земле мужчины.

— Я? Принимаю судьбу, Петь. А ты что, получается, нашёл дочку? — Спросил Эмиль.

— Нашёл, как видишь, — улыбнулся его соратник, сжав руку дочери покрепче. Та тоже улыбнулась. И лицо её было слегка бледноватое, но улыбка почти как у солнышка. — А ты что, думаешь, судьбу принял? Нет, ты бежишь от судьбы. Я тогда тебе этого не сказал, скажу сейчас: ты такой человек, который хочет как лучше для людей. Ты и в бурю изначально не поверил потому, что боялся, боялся, что не найдётся решения этой проблеме, что ты не сможешь отыскать к ней подхода. И тогда, по твоей системе морали, все трупы людей были бы взвалены на твои плечи. Но ведь ты даже не пытаешься. Ты сдался.

— А что ещё делать? Я устал, — объяснился Эмиель.

— Вставай и иди, слабак. Вставай и иди. Какой бы тяжелой не была ноша, чтобы тебя не заставили делать или чего-бы ты сам такого на себя не взвалил, вставай, иди. Сдаться и умереть всегда успеешь. А вот сделать что-то, хотя бы что-то, такой шанс не многим выпадает. Вставай и иди, Эм, давай, — он взял его за плечо, помог подняться, отряхнул. Эмиель весь был в грязи и пыли. Он посмотрел под ноги и увидел землю, увидел почву, которую до этого видел лишь только в Городе в теплице и то, в ограниченном количестве. — Иди, — сказал ему Пётр.