Город

— А я вот даже не знаю, — начал вдруг человек с дубинкой на поясе, который шёл бок о бок с Петром. — Стоит ли туда идти. Наши говорят, что стоит, что только там мы сможем переждать Великую бурю, только там мы сможем спастись. Но я так почему-то не считаю. У меня в лагере семья: жена, дочь, я не хочу, чтобы их жизням что-то угрожало. Я просто не могу себе позволить, чтобы с ними что-то случилось. Понимаешь?

Прозвучал выстрел. Всё произошло быстро. Большинство людей в лагере замедлили шаг, некоторые остановились. Всё-таки выстрелы и были редкостью, но звучали довольно редко. Волков почти не приходилось отстреливать, а при нынешних условиях, беря в расчёт тот факт, что всё зверьё давно отсюда убежало, выстрелов так и вовсе не было. Но холод льдом сковывал голову, была ночь, люди были сонные, им банально не хотелось думать.

Лишь некоторые в изумлении остановились.

Михаил не знал как управляться с Пальцеломкой, а потому сразу после первого выстрела и после его попытки перезарядиться, прозвучал крик. И всё же, раздался ещё один, оглашающий всю округу страшным громом, залп.

Люди замешкались, засуетились. В телеге, на которой был возведён шатёр, и в которой ютились управляющие всеми беженцами, раздались разбуженные крики. Несколько людей легко одетыми выскочили из палатки, на одной стороне которой зияли две дыры.

И что самое главное, Михаила нигде не было видно. Он не очень хорошо управлялся с Пальцеломкой, но прости отлично использовал навыки смешения с толпой. Выстрелы стихли — он, судя по всему, менял укрытие, прятался. Люди же наоборот повскакивали со своих мест, похватались за рукояти дубинок и заточек.

Но прежде чем они успели это сделать прозвучал один тихий свист, затем другой и ещё несколько. С таким свистом воздух разрезается острой крепкой сталью. И каждый такой свист оканчивался хлюпающим звуком, точно рыбе отсекали голову.

Мужик, шедший бок о бок с Петром, схватился за дубину, сделал несколько шагов вперёд и подставил своему потенциальному обидчику спину.

Пётр, по кличке Лавина, не хотел его убивать, а потому сказал:

— Эй, мужик, спрячься. Спрячься пока всё не уляжется, ты не должен умирать, у тебя семья.

Он обернулся и, воспользовавшись моментом, с размаху зарядил Петру по лицу. Спустя мгновение уже второй удар прилетел ему, но выше, по голове, и уже по лежащему, распростертому на снегу Лавине. Мужчина накинулся на него, пытаясь сломать ему руки, которыми он закрывал голову, и вдруг раздался третий выстрел. И снова Петра накрыло тело.

Он спихнул его с себя, уселся на колени, рядом стоял Михаил, снова перезаряжающий орудие. Его пальцы, переломанные, синели, он не научился заряжать Пальцеломку, каждый выстрел стоил ему сломанного пальца. Можно сказать, он стрелял своими пальцами.

Перед глазами стояла пелена, убитый человек валялся рядом, истекая кровью, которая прыскала у него из груди и изо рта, заставляя снег становиться красным.

Всё вокруг полыхало битвой. От полыхало только одно слово, на самом то деле ни единого огонька, полноценная ночь с белеющим огрызком в небе. Но люди, люди бились меж собой, кто-то рубил с плеча, кто-то только что парировал удар своим собранным из металлолома копьём и заносил его остриё над головой противника.

Пётр перестал различать где свои, а где чужие, все походили друг на друга, а потому сеча стояла кровавая и безжалостная — каждые несколько секунд падало чьё-то тело, навсегда проваливаясь в сон. Люди сбивались в стаи, кричали что-то, наваливались со всех сторон, окружая, путаясь, и вдруг рубя тех, кто их только что прикрывал. И наоборот.

Из темноты показался отчётливый силуэт, кто-то побежал на них двоих. Над правым ухом раздался выстрел, который оглушил Петра и заставил стоять в его ушах тугому звону.

Лавина вгляделся в человека, которому в живот только что была пущена пуля, это был один из них. Тот самый, который спрашивал про гонца. Теперь и люди Михаила путали друг друга. Все всё путали, никто ничего не видел во тьме.

Огромная людская махина, сотканная из беженцев и их телег, врезалась, споткнулась о караван, в котором находились лидеры беженцев. Они взобрались на свои повозки и на плечи друг друга, всматриваясь в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-то. Они ждали конца битвы, ждали приговор, который им вынесут, продолжать им путь или нет. И пока они смотрели за ужасной битвой, мужики, женщины и дети, все они не упускали возможности делать ставки и переговариваться между собой, делая ставку то на один силуэт, то на другой. Но к какому бы силуэту они не приглядывались, глаз всё равно надолго не задерживался. Тел становилось всё больше, они устилали снег своим бесчисленным количеством. Очевидно, что стольких людей в нападавших не было, но имеет ли это значение для человека, злого, голодного и измученного, когда рядом с ним кто-то оголтело размахивает топором?

Это и был план Михаила. Положить несколько тел, чтобы смешать десятки между собой и заставить драться. Если бы у кого-то нашёлся фонарь, то, возможно, наведя его на толпу, он бы увидел, что нет уже никаких нападавших кроме Петра и Михаила и что стражники дерутся сами с собой.

Лавина обернулся: труп человека, который успел нанести ему несколько ударов, всё также лежал в луже собственной крови. А снег намок, побурел под ним, как и под другими.

И вдруг он заметил что-то. Но это что-то было настолько незнакомое, что Пётр не мог даже своевременно подобрать нужное слово — оно, долгое время не тронутое, крутилось у него во рту точно карусель. Это слово… тонет.

Он понял. Этот человек тонул. Лёд под ним проломился и он тонул, а снег уже вовсе не бурел, он намокал от влаги, высвобождающийся наружу.

— В сторону! — Пётр схватил Михаила за руку и рванул вместе с ним в сторону от разлома. — В сторону! Лёд рушится!

Опора под ними проломилась и нога Петра угодила в пролом. Под тем трупом, трупом человека из их отряда, которого убил Михаил, теперь тоже чернела растекаясь ледяная вода.

Лидер повстанцев успел отпрянуть в сторону от разлома, на который они наскочили, спасаясь от другого, и кинулся в сторону, перепрыгивая трещины и огибая их зигзагами.

— Лёд рушится! — Подхватили слова Петра другие. — Лёд! Ру… — Человек провалился под снег, заглатываемый водной пучиной, не успевая досказать начатое.

Люди, не переставая рубиться, начали отходить, но не знали куда, они ничего не видели, а потому ситуация стала ещё плачевнее — опора под ногами трескалась, лёд разделялся на более менее крупные льдины, на которых ещё можно было удержать равновесие, трупы людей стали уходить под воду, ещё живые люди тонули, их лёгкие взрывались от внезапно окутавшего их тело холода. Они пытались кричать, но не могли, пытались зацепиться за что-нибудь, но чаще всего это были ноги людей, спешащих спасти свою шкуру, которых они утаскивали вслед за собой.

— Спасите! Спасите! — Кричали люди в заживо тонущем караване. Всё живое вокруг вдруг заплескалось и забурлило, запенилось в ледяной воде.

Пётр попытался высвободить ногу, но она застряла — льдина, которая отломилась от основной массы льда, не давала ему это сделать. Зато он крепко держался на этом обломке, который не давал ему свалиться в воду.

Михаил, также пытавшийся удержаться на своей льдине, бодался с одним из охранников. Длинным стволом ружья он то тыкал противника, то наносил ему резкие, внезапные, размашистые удары с плеча прикладом. Тот же в ответ отражал удары, уклонялся, а в какой-то момент придумал как быстро расправиться с ним. Стражник пнул его льдину ногой.