Гость из будущего. Том 2

— Тогда почему на просмотр нашего «Гамлета» чуть ли не в принудительном порядке ведут школьников, половина которых в кинотеатре спит? — завёлся я. — А рядом люди штурмуют кассу на «Парижские тайны».

— Потому что твои «Парижские тайны» для средних умов, а «Гамлет» — это для избранных, — отмахнулся Алексей Герман.

— Гений тем и отличается от среднего ума, что его киноязык и его работа понятны любому человеку, — заметил я и с кружкой кофе поспешил перебраться подальше от Германа и Татарского.

Я всё ещё не мог определиться с песней для завтрашней записи. В своей голове я перебрал десятки исполнителей и ансамблей: «Верасы», «Синяя птица», «Самоцветы», Валерий Леонтьев, Юрий Антонов, но всё было не то. Нужна была песня до безобразия простая и заводная.

— Чем тебе не понравился «Гамлет»? — опять спросил Алексей Герман, усевшись напротив меня.

— Лёша, давай потом, — пробубнил я.

— А когда?

— Ну, хорошо, — сказал я, тяжело вздохнув. — Первые пять минут картины Козинцева — это какие-то волны, какой-то замок, какой-то перекидной мост. Потом мужики в чёрных балахонах о чём-то бухтят. Если не читал «Гамлета», то уже хочется взять ноги в руки и бежать.

— Ну, ты бы конечно снял лучше? — усмехнулся Герман.

— Для начала я бы поменял способ, которым Клавдий убил отца Гамлета. По пьесе он его втихаря отравил, но для кино — это убого. Кино — это не театр. У меня бы в первые пять минут на экране разыгрался бой рыцарей враждующих королевств. И в вовремя битвы Клавдий всадил бы отравленную стрелу прямо в грудь короля. Красиво, эффектно и кинематографично. И вечный бой, покой нам только сниться. — Я сжал свой мощный кулак. — Зрителя нужно «брать за грудки» с первой же секунды и не отпускать его внимание ни на минуту.

— Глупости и пошлое заигрывание с обывателем, дурновкусие, — пролепетал Алексей Герман. — Лично я всю ночь уснуть не мог, после премьеры. Такие меня переполняли эмоции.

— Как ты сказал? — я буквально подскочил на стуле. — Почему в семнадцать лет парню ночью не до сна?

— Я не знаю, — буркнул Герман и, посмотрев на меня как на сумасшедшего Гамлета, отсел за свой столик.

«Почему в семнадцать лет песня немногого грустна? — допел я про себя хит конца 60-х годов, который назывался „О чём плачут гитары“. — Вот что завтра буем записывать в „Доме радио“. Просто, доступно, душевно, никакого принца Датского и самое главное не пошло».

* * *

В кинопавильоне №1 создавалось полное ощущение, что действие происходит поздно вечером или ночью. Леонид Быков, играя пьяненького гримёра Зайчика, усиленно колотил рукой по рычагу телефон-автомата и дул в трубку.

— Алло? Аллё? Ап-чи! — громко и очень натурально чихнул Леонид Фёдорович.

— Будьте здоровы, — сказал голос Нонны Новосядловой, которая оставалась в данный момент за кадром, ведь камера на крупном плане держала нашего нелепого Зайчика.

— Наташа — это вы? — широко улыбнулся Быков-Зайчик. — А это я — Зайчиков, то есть Кроликов. Ну, в общем, вы меня должны узнать, мы с вами вместе работаем в театре и живём на одной лестничной площадке.

На этих словах камера медленно отъехала от нашего гримёра и в кадр попала и Нонна-Наташа, которая сидела на скамейке.

— К сожалению, я вас очень хорошо узнала. Кто была та женщина, с которой вы сидели в ресторане? — грозно выпалила актриса.

— Я вам, Наташа, сейчас всё объясню, — пьяно засмеялся Зайчик. — Меня сначала арестовали в милицию, а там сказали, что нечего здесь просиживать штаны и послали охранять общественный порядок.

— Куда? В ресторан? — сказала Нонна-Наташа и в этот момент моя любимая актриса не выдержала и громко захохотала.

— Нет, ха-ха-ха, сначала в другое место, ха-ха-ха, — загоготал Леонид Фёдорович.

— Камера стоп! — заорал я. — Хватит, в конце концов, ржать! Что вы как дети? У нас плёнка кончается. Василич, скажи им.

— Лёня, плёнка кончается, ха-ха, — захихикал главный оператор. — Имейте совесть, ха-ха.

— Василич, ты — взрослый человек, ты-то чего хохочешь? — я погрозил оператору. — Сними на крупном плане вопрос Нонны, а остальной диалог сделаем на «общаке». Безобразие. Бондарчука на вас не хватает! Он из вас сейчас бы верёвки свил, две штуки.

— Всё, я готова, — пролепетала Нонна, сделав серьёзное лицо.

— Камера, звук, хлопушка, начали, — махнул я рукой, проклиная себя, что согласился на сегодняшнюю съёмку, так как мне требовалось готовиться к своему дебютному детективу.

— Куда послали? Сразу в ресторан? — спросила Нонна-Наташа, похлопав огромными ресницами.

— Нет, сначала в другое место, — ответил Быков-Зайчик, дважды дунув в трубку, из которой слышались гудки. — А потом уже в ресторан. Там самый большой процент…

— Кого? Незамужних женщин? — Нонна опять похлопала ресницами.

— Нет этих… правых нарушений. Давайте не будем о грустном. А вы знаете, Наташа, какая сейчас на небе Луна? — Леонид Фёдорович задрал голову к потолку кинопавильона.

— Знаю, круглая. Кто была эта женщина? — прорычала Нонна-Наташа.

— Понятия не имею, мы с ней не успели познакомиться, — Леонид Быков тяжело вздохнул. — У неё муж сидел по соседству.

— И это всё, что вы хотели мне сказать? — Нонна вскочила со скамейки и сжала свои маленькие кулачки.

— Нет, я хочу сказать, что я вас очень…. Да что же это за гудки? — Быков-Зайчик несколько раз дунул в трубку. — Почему в трубке постоянно что-то гудит?

— Потому что вам нельзя пить! — Нонна-Наташа топнула ножкой.

— Это вышло как-то стихийно.

— Спокойной ночи, товарищ Зайчиков, — сказал актриса, и решительно пошагала в подъезд.

— Я не Зайчиков, я — Кроликов, — виновато пролепетал Быков-Зайчик. — Ап-чи. То есть Кролик.

Актёр повесил трубку, посмотрел на круглую луну и, пошатываясь, вышел из телефонной будки и одновременно за пределы кадра. Затем Леонид Быков, устало плюхнулся на скамейку и скомандовал:

— Стоп, снято. Что-то, братцы, я устал. Совсем запарился.

— Тогда сейчас быстро выпили по кофейку и пишем второй технический дубль, — заворчал я. — Париться в бане, отдыхать на природе и гулять по берегу Черного моря, товарищи киносъёмщики, будем потом, когда сдадим кинокомедию в Госкино.

Я нажал кнопку на пульте, которая выключала табличку «Тихо, идёт съёмка» на входе в павильон, и буквально через секунду в помещение влетел ещё один «запаренный» товарищ, дядя Йося Шурухт:

— Феллини, срочно к директору Илье Николаевичу! — закричал он, распугивая технических работников. — Будут ругать — кайся, будут критиковать — не выступай.