Гость из будущего. Том 2

Шурухт недоверчиво покосился на Владимира Семёновича, который сейчас громко хохотал, рассказывая какие-то байки своим коллегам актёрам.

— Шутишь? — пролепетал дядя Йося. — Кому он, хриплый горлопан, нужен?

— А сколько у нас на эстраде хриплых горлопанов? — спросил я. — Ни одного. Ты понимаешь, какая слава ждёт первого? Высоцкий уже сейчас кое-что хорошее пишет, а через пару лет его песни зазвучат из каждого окна.

— Да? — Шурухт растерянно почесал затылок и, тяжело вздохнув, буркнул, — ладно, тогда пусть снимается. Слушай, а может его тоже записать?

— Можно, но лучше годик подождать, — кивнул я. — Пока и писать-то особенно нечего. И вообще, воротила шоу-бизнеса, дай на фильме сосредоточиться.

— Я — советский человек, — обиженно пролепетал он. — Просто чуть-чуть деловой.

— Кому ты втираешь? — буркнул я и, еле-еле отвязавшись от дяди Йоси, подошёл к актёрам.

Мой актёрский ансамбль уже второй день в нашем городе на Неве как бы готовился к роли, пропитываясь мистической питерской атмосферой. К примеру, вчера такое вживание в роль закончилось в моей коммунальной комнате. Днём Нонна и сёстры Вертинские, одевшись в сценические костюмы, пошли гулять по Ленинграду, вечером они же встретились в ленфильмовском кафе с компанией: Крамаров, Высоцкий, Видов и Прыгунов. А когда кафе закрылось, то вся компания переместилась в мой дом, потому что в ресторане сидеть дорого, а в гостинице «Астория» никто шуметь не позволит.

Я же вчерашние сутки потратил на общение с дирекцией Русского музея, доказывая им, что детектив снимаем с целью предотвращения подобных краж, а не наоборот. Кстати, для съёмок из «Эрмитажа» привезли настоящий портрет «Святого Луки», который я потребовал повесить рядом с распятием Иисуса Христа кистей Карла Брюлова. Но что такое настоящая живопись, мне довелось узреть, лишь вернувшись в родную комнату. На моём письменном столе были разложены вино и закуска, в воздухе вился кинематографичный сигаретный дым, а в кресле, развалившись, сидел Высоцкий с гитарой, остальные гости с фужерами в руках разместились кто где. «Натюрморт с гитаристом», — пробубнил я про себя.

Вот и сейчас перед стартом съёмочного периода я вновь поймал себя на мысли, что зря взял в картину Владимира Семёновича. Уж слишком у будущей советской звезды характер компанейский. Если так дело и дальше пойдёт, то он мне весь актёрский ансамбль угробит на корню.

— Сава, Володя, отойдём на пару минут, — попросил я Высоцкого и Крамарова. — Вы, голуби сизокрылые, когда в Юрмалу у меня улетаете?

— Так это, как раз по этому поводу и хотели поговорить, — затараторил Савелий Крамаров. — Сегодня у нас пятница 10-е, а наш эпизод снимается по графику во вторник 14-го. Так какой смысл туда и сюда лишний раз мотаться? Логично?

— Допустим, — буркнул я. — Значит, поступим следующим образом: днём во вторник — съёмка, вечером во вторник — билеты на поезд до Юрмалы. Я с «Мосфильмом» ссориться не хочу.

— А если форс-мажор? — усмехнулся Владимир Высоцкий.

— Для форс-мажора имеется всего четыре причины, — буквально прорычал я, — землетрясение, наводнение и смерть. Однако этого в ближайшие дни сто процентов не произойдёт, я ручаюсь.

— А что четвёртое? — спросил Крамаров. — Это дело? — Савелий щёлкнул себя пальцем по горлу.

— Четвёртое — это прилёт инопланетян и торжественная встреча братьев по разуму, — улыбнулся я.

— Феллини, у меня всё готово! — крикнул главный оператор Дмитрий Месхиев.

И действительно первый план детектива получался фантасмагоричным. Туман, созданный дымовой машиной, красиво стелился между деревьев Михайловского парка, а лучи оранжевого заходящего солнца создавали причудливые объёмные узоры. Из-за чего казалось, что дворец, где размещался Русский музей, волшебным образом материализовался прямо из страшной и загадочной сказки.

— Внимание, товарищи! — заголосил я. — Тишина на площадке! Анюта неси хлопушку. Звук, камера, начали!

Актёры и технические работники дружно подошли к камере, за которой колдовал Месхиев. А моя соседка и дочь нашей костюмерши, Галины Васильевны, словно рысь, выскочила перед объективом, направленным на окна Михайловского дворца, и высоким голосом неожиданно заорала:

— Эпизод один! Сцена один! Дубль один!

«Переволновалась бедняга, — подумал я и, мысленно перекрестившись, добавил, — поехали, с Богом».

* * *

Спустя примерно час в прохладных покоях дворца, где царил полумрак, тихо шумели осветительные приборы, которые дополнительно освещали лишь один зал на втором этаже музея с древними иконами. И в данный момент объектив небольшой ручной кинокамеры «Конвас-автомат» выглядывал из-за угла и смотрел глазами преступника на то, как трудятся музейные работники.

Директриса музея Наталья Суркова, в исполнении Людмилы Гурченко, показывала научному сотруднику Павлу Гурьеву, в исполнении Алексея Кожевникова, куда установить подставку для нового экспоната. А сам экспонат, деревянную скульптуру медведя, держала в руках научная сотрудница Маргарита Фомичёва, роль которой исполняла Анастасия Вертинская. Музейщики о чём-то тихо переговаривались. Гурьев своим недовольным видом давал понять, что в этом месте деревянный медведь не будет сочетаться с иконами, развешенными вдоль стен. И тут неожиданно директриса посмотрела в ту сторону, где прятался вор. И объектив, так называемой субъективной камеры, резко спрятался за угол.

Затем мы глазами преступника увидели, как он пересёк вестибюль второго этажа, быстро пробежал два крохотных зала с какими-то портретами и пейзажами начала прошлого века. И наконец, оказавшись в большом и просторном помещении, где были представлены картины на Библейскую тематику, мы теми же глазами проклятого расхитителя социалистической собственности рассмотрели лик распятого Христа.

«Ты что задумал, поганец? — мысленно вопрошал вора распятый спаситель. — Чего тебе в этой жизни не хватает, сволочь? Жив, здоров, руки и ноги целы, ни дурак, ни урод. Опомнись, остановись!». Но наш преступник включил фонарик и посветил на портрет Святого Луки, на грустного и старенького дедушку, который что-то безмятежно записывал в толстую книгу. И тут же на крупном плане нож безжалостно вонзился в многострадальный холст 17-го века, точнее в простенькую копию дорогущего холста.

— Третий дубль делать? — спросил меня главный оператор Месхиев, при этом немного поморщившись, так как киноаппарат, с которым он сейчас бегал по залам музея весил ни много, ни мало шесть с лишним килограмм.

— Первый дубль — самый лучший, второй — технический, третий для бездарей, — пробурчал я. — Подсними вид ночного Михайловского сада, но в движении, как будто преступник быстро выглянул в окно. И ещё пробеги объективом мимо нескольких мраморных статуй.

— А потом?

— Потом пятнадцать минут перекур и снимаем сцену, где все шесть музейных сотрудников общаются друг с другом. И у нас на сегодня останется проходка вора-преступника по аллее сада, где его встречает милицейский патруль.

— И всё таки я не понимаю, почему вор сам подошёл к патрульным? — тяжело вздохнул Дмитрий Давыдович, смахнув пот со лба.

— Во-первых, чтобы засветить усы, которые носит муж директрисы и ввести следствие в заблуждение, — пожал я плечами. — Во-вторых, это психологический приём, чтобы патруль ничего не заподозрил, подойди к нему сам, спроси уверенно о чём-нибудь и покажи, что тебе нечего скрывать от органов правопорядка.

— Темнишь ты что-то, Феллини, — обиженно пролепетал главный оператор, который чуть ли не ежедневно старался выпытать имя настоящего преступника.