Гостиница Четыре стихии

– ... ты спиш', что ли, не, глюпий отрок?! Я кому тут вещаю о твой невероятный свершений под мой руководство, э-э? Даже твой грязный макак при звук моего голоса уронил финик из рот, да!

– А?.. Ты что-то сказал... о-о, почтенный рубин...
– откровенно зевнул юноша. Взгляд его отрешённо скользнул на нечто помятое и обгрызенное, некогда бывшее "самым свежим и ароматным фиником во всех Семи Пустынях! Да за такой финик целый верблюд - уже воровство!" И это при условии, что за прошедшие пять дней на пути каравана попался один-единственный оазис. Да и в том - один наполовину пересохший колодец и пара чахлых пальм. Банановых. Зато сколько напыщенности было в надутых щеках Ахмет-бея! Будто выдавал за Хасана любимую младшую дочь,

– - не воздавал ему "долг гостеприимства". С одним повезло: Малик никогда не отказывался от угощения. Интересно всё-таки, а почему караванщик так и не посмел ни разу отравить воду своего "личного слуги"? Конечно же, у толстяка бы ничего не вышло! Однако Хасан уже с ума сходил от окружающей однообразности...

– Слышиш'? Э, опят' миня за безмозглую говорилку принимаеш', да? Глаза раскрой!

Хасан указал пальцем на истерзанный финик, и тот, подскочив как живой, закружился на месте. Малик, поражённый прыткостью безнадёжного на первый взгляд плода, наклонился вперёд и пристально уставился на него. Молодой колдун с трудом удержался от того, чтобы подтвердить разумный вывод рубина. Двинул по морде лениво двигающего челюстями верблюда Ахмет-бея, которую тот повернул в сторону "слуги". Глаза его настороженно сверкнули поверх горба лохматого чудовища, которое служило юноше укрытием от излишнего внимания, и замерли на чёрной грубой тряпке, что скрадывала железную клетку. В таких обычно перевозили строптивых рабов, не смирившихся с незавидной участью. А впрочем, что ещё уважающий себя караванщик может везти из благословенного Багдада? Только "живой товар"...

Почему же в таком случае молодому колдуну становится не по себе всякий раз, когда он оказывается вблизи от клетки?

– Эге, - поддакнул довольный собой рубин, - а теперь разверни уши, да! Юноша "развернул". И вздрогнул от раздавшегося в голове перезвона монеток -

точно это падали слёзы прекраснейшей из принцесс, превращаясь в драгоценности...

Что за шайтан?! Женщина?.. Колдунья?.. Страшная кудесница, обладающая столь незначительной силой, что её удерживает взаперти пара железных прутиков? В чём тогда вообще смысл её заточения?..

Или... Это не её держат подальше, а от неё держатся подальше!

"Хм, клянусь ятаганом аль-Рассула, мне стало любопытно!"

64

Хасан огляделся поверх верблюжьего горба и отправил Малика отвлечь внимание охранников. Сам же, задрапировав торчавшую из-за пояса рукоять (не столько опасаясь быть замеченным, сколько - услышанным), низко пригнул голову и тенью скользнул к клетке. Поколебавшись, убедился, что приглушённые рыдания доносятся именно из-за чёрной занавеси, и отогнул в сторону край ткани. Свет костра едва касался клетки с противоположной стороны, и в первый момент тьма за железной решёткой показалась непроницаемой. Отец не успел обучить Хасана ночному видению. Пришлось широко распахнуть глаза и ловить каждое постороннее движение, каждую случайную чёрточку, способную указать на пленницу. Постепенно молодой колдун привык к темноте и различил слабое сияние.

– - вдруг - слепящий брызг искр прямо в лицо - словно огромная птица рухнула

– - высоты на прутья. Слабо вскрикнув, Хасан повалился на спину, перекатился на бок и торопливо снова подполз к клетке.

– Эй! Ты кто?
– на этот раз юноша не спешил заглядывать за завесу. Так и вправду было надёжнее.
– Отвечай немедленно, презренная, пока не сгорела в пламени моей ярости!.. Э-эй, ты оглохла там, что ли, глупая дочь старой ослицы? Я не привык спрашивать дважды!

– Выпусти меня отсюда!
– зловеще раздалось прямо у него над ухом. Вскинувшись, Хасан с трудом сдержал вздох облегчения, увидев, что его от странной рабыни по-прежнему отделяет чёрная тряпка. Сейчас она ему уже не казалась такой надёжной, как несколько мгновений назад. Если голос пленницы и был высоким и чистым, как у "прекрасной принцессы", то женщина это старательно скрывала за свистящим шёпотом.
– Я здесь просто умру! Вы-та-щи-и-иии...
– послышалось дребезжание раскачиваемых прутьев. Пожалуй, напрасно молодой колдун боялся, что брюзжание рубина выдаст его. С этой задачей прекрасно справится и таинственная рабыня Ахмет-бея.

– Ты смеешь... приказывать мне? Ты, женщина, - из уст Хасана это слово прозвучало как ругательство.

– Да какая я женщина... О, то есть я, конечно, женщина и даже весьма, гм, привлекательная... Но основное моё предназначение другое! Оно прекрасно и ужасно, оно сеет разрушение и панику, оно... Ты меня слушаешь? Мальчик, эге-ей, куда ты подевался? Вернись! Вернись, мальчик, я так давно ни с кем не говорила!
– чёрная завеса зашевелилась. Тонкие пальчики проворно отыскали брешь, в которую так опрометчиво заглянул молодой колдун. Из темноты клетки лихорадочно блеснули большие глаза, поначалу показавшиеся Хасану двумя крупными изумрудами на мраморном лице статуи. Кожа у пленницы была мёртвенно бледной, что не свойственно даже светлоликим жительницам севера. Тёмные локоны падали на лицо, создавая тень и не позволяя разглядеть, прекрасна ли рабыня на самом деле. Зато от неё ощутимо пахло... демоном. Незнакомым, но - демоном. В уголках губ сверкнули клыки.

– Ты - демон, неизвестный Семи Пустыням! Откуда ты взялась в благословенном Багдаде?

– Ага, я тебе скажу, а ты закричишь и побежишь прочь!
– колдун криво усмехнулся. Пленница выбросила вперёд хрупкую руку (кажется, ударь по ней, и она переломится пополам!) и намертво вцепилась в рубашку юноши.
– Давай лучше так! Ты меня выпустишь, выслушаешь, а потом можешь бежать, так мне хотя бы не будет обидно, договорились?.. Ну вы-ы-пу-усти-и-ме-е-ня-а-а!..

65

– Молчи! Молчи, безумная! Не то нас услышат, пустой ты курдюк для воды! Хочешь, чтобы сюда сбежался весь караван? Э, да отпусти ты меня, ненормальная женщина, не касайся меня своими грязными руками!

– Ну во-о-от!
– завыла пленница, не обращая внимания на предостережения молодого колдуна. Вцепившись птичьими лапками в прутья, она принялась раскачиваться из стороны в сторону, издавая куда больше шума, чем мог предположить Хасан.
– Опя-а-ать меня обижа-ают, бе-е-едная я бе-ееедная-а-аа!

– Замолчи, несчастная! Замолчи!
– в последнее восклицание Хасан вложил немного колдовской силы, и изумлённая пленница захлопнула рот и уставилась перед собой округлившимися глазами. Точно птица!

Юноша отпрыгнул от завесы и с головой укутался в ночную тьму, как в широкую накидку. И вовремя: суматоха, поднятая безумной рабыней, в сонной тишине пустыни прозвучала смертельной песней песчаной бури. У костра двое стражников коротали ночную смену за великолепным вином, изъятым из товаров Ахмет-бея в целях проверки на безопасность. Они то и повскакали с мест, едва не опрокинув в огонь драгоценный кувшин. Такая близкая возможность потери впустую великолепной ночи взбурлила в доблестных стражах справедливым негодованием. Выхватив ятаганы, они кинулись к клеткам.

– Э-ээ, хитрый шайтан! Убежал!
– дёрнул щекой старший и погрозил ятаганом безмолвствующей пустыне.

– Что ты, зачем шайтана поминаешь, а? Пески Семь Пустынь - они всё слышат!..

– Если это опять паршивая обезьяна мальчишки, я ему устрою!
– горячился первый.
– Чтобы какой-то облезлый птенец насмехался над самим Сулимом ибн Рашид ибн Касим! Моя храбрость прогремела намного дальше самих Семи Пустынь!

– - этот вшивый сын горбатого ишака... Э, Юсуф, ты куда это смотришь?
– Сулим проследил полный ужаса взгляд младшего и, несмотря на всю свою храбрость, всё же отшатнулся от клетки.
– Что это с ней?

– Не смотри ей в глаза!
– визгливо крикнул Юсуф.
– Не смотри - окаменеешь, и твоё тело заберут в свои сады злые нефриты! Ахмет-бей сказал, что один её взгляд останавливает толпы скорпионов!

– Дурак, - презрительно фыркнул Сулим, тем не менее, послушно отворачиваясь от пленницы.
– Зачем скорпионам передвигаться толпами?.. Так и скажи: Ахмет-бей приказал не приближаться к рабыне. Хе! Аллах свидетель, я бы и сам по доброй воле к ней не подошёл. Э-э, повезло Кариму и Мустафе - охранять шатёр молодых рабынь из Багдада! Идём, Юсуф, как бы наше вино без нас не превратилось в джинна и не улетело...