Гостиница Четыре стихии

Хасан тихонько выдохнул и поспешно зажал ладонями рубин, которому обязательно необходимо было высказаться по поводу происходящего.

– О, почтенный камень, не мог бы ты ещё немного наполнить чашу своего терпения и подождать, пока я не смогу всецело предаться изумительной беседе с тобой?
– вежливо, сквозь зубы, процедил молодой колдун. Рубин пробурчал нечто неразборчивое и затих. Но лишь только Хасан разжал пальцы, как неутомимый камень зачастил, видимо, опасаясь снова быть прерванным:

– Глюпий ты отрок, да! В руке достойнейщего из достойнейщих аль-Рассула ятаган испробовал крови много существ, савсэм нэугодных Аллаху и нэподсудных щайтану! И твой пощтенный камень хорошо знат' этот дэвушка-пэрсик!
– рубин

66

торжественно замолк, ожидая жадных расспросов, но Хасан лениво вздохнул, подняв невинные глаза к звёздам, и изобразил полное безучастие.

– А-а, ладна, отрок, можеш' даже не спрашиват' - я и сам вижу, как тибе интиресно, да! Это... бан'ши!

– Кто?
– не сдержался юноша. Приблизившись к клетке, он пристально вгляделся в застывшие черты рабыни, словно пытался сравнить её со всплывшим в памяти образом.
– Баньши...
– протянул он, пробуя слово на вкус.
– Я думал, они обитают в землях неверных христиан. Так было записано в Чёрной Книге Шаззара, - ещё один взгляд, на этот раз более детальный, оценивающий.
– Хмм, демон, предвещающий неминуемую смерть. Опасный демон. Демон, которого можно держать в подчинении... Предположим, что в Багдад она попала под видом диковинной птицы, - молодой колдун привстал на цыпочках, пытаясь разглядеть описанные в книге крылья.
– Хозяин быстро осознал, кого ему подсунули, и поторопился продать демона Ахмет-бею. А согласился, надеясь от неё вскорости избавиться. Но ведь баньши можно найти другое применение, куда более достойное и угодное... по крайней мере, угодное мне.

– Как эт' мило, да! Мой молодой господин начил взраслет'! Мог бы - заплакал, сюшай!

Хасан самодовольно улыбнулся, совсем как мальчишка, заработавший от отца похвалу за ловкость. Малик незаметно возник возле левой ноги, вцепился в штанину и вскарабкался на привычное место на плече хозяина. Пленница сморгнула, отмирая, и несколько виновато покосилась на молодого колдуна.

– Ты кто?
– чирикнула она.
– Если я предсказала тебе... что-то дурное...
– большие глаза моментально наполнились слезами, задрожали тонкие губы, - ... и ты пришёл ругаться... то я тут не причё-о-ом!

– Тихо! Тихо!
– юноша вскинул руки в защитном жесте. И тут же, поправившись, отвесил пленнице низкий поклон.
– О, прекраснейшая из жемчужин в пучине морской! Прости меня за беспокойство, несравненная! Как я могу питать к тебе какие-то чувства, кроме глубочайшего почитания и преклонения? Я, пыль у ног твоих, недостойный! Если бы моя звезда могла обратить ко мне хоть толику своего слуха, я стал бы счастливейшим из смертных! Позволишь ли ты беседовать с тобой ничтожнейшему из людей?

– Да... в общем-то, я и не против вовсе, - жеманно повела хрупкими плечиками пленная баньши, мигом просыхая от слёз. Рубин под ладонью Хасана неопределённо хмыкнул.

"Великий Фарукх, - мелькнуло в голове молодого колдуна, - ты гордился бы своим сыном..."

Караванщик изо всех сил щурился и растягивал губы в фальшивой улыбке. Молодой колдун, свысока поглядывая на потуги Ахмет-бея, благосклонно не замечал наигранности. Наоборот, сделал вид, что не сам напросился на подарок - странную рабыню болезненного вида, - а с удовольствием принял дар в оплату прошлой и, возможно, будущей помощи. Караванщик с нарочитой поспешностью отпер клетку и препоручил пленницу заботам нового господина.

– Во имя Аллаха, что ты делаешь, Ахмет-бей?
– зашипел Сулим на ухо торговцу.

– Может быть, ты, храбрый Сулим, займёшь моё место и сам будешь

распоряжаться караваном?
– рявкнул налившийся краской Ахмет-бей. Тяжко

67

застонал, глядя на юношу и его новое приобретение, и рванул к приготовленным для дороги носилкам: - Отправляемся! И не дай нам Аллах не успеть к открытию ворот в Бейрут!..

Караван прибыл в Бейрут немного раньше положенного срока. Для почтенного Ахмет-бея, всегда платившего вовремя и сверх положенного, ворота были распахнуты без промедления.

Сцены расставания караванщика и молодого колдуна не состоялось. Отведя глаза стражникам, занимавшимся досмотром, Хасан бросил своего ослика, на котором путешествовал по Семи Пустыням, и в компании Малика и худощавой рабыни, вооружённый ятаганом аль-Рассула, проник в город.

Бейрут был огромен и, как поначалу показалось непривычному Хасану, совершенно непреодолим. Не в пример тем же Семи Пустыням. А, кроме того, город был шумен, наполнен людьми и образами, от которых рябило в глазах, и имел ни с чем не сравнимый запах, многогранный, порой неприятный и даже отвратительный, но неизменно присутствующий повсюду. Спустя некоторое время юноше уже казалось, что всё, начиная от загнутых кончиков туфель и заканчивая рубином в навершии ятагана, пропахло этой непередаваемой смесью. Казалось: собери её в чашу, зажги под ней огонь, и из жуткого варева непременно получится смертельное зелье! Баньши, закутанная в паранджу, сутулая из-за сложенных за спиной крыльев, принюхалась и расчихалась. Хасану ещё во время путешествия надоело выслушивать её нытьё. Поневоле захотелось продлить на некоторое время её онемение. Но молодой колдун опасался, что рабыня найдёт массу других способов выразить обуревавшие её чувства и предпочёл всё оставить как есть. Научился ведь он, в конце концов, не обращать внимания на бесконечную болтовню рубина.

К тому же, завидев очередную жертву, предвестница смерти начинала в полный голос рассказывать несчастным об их судьбе. Хасан хватал рабыню за тоненькую длинную руку с острыми коготками и, низко кланяясь, начинал торопливо объяснять, что "его бедная сестра очень больна, не могли бы уважаемые подсказать, как найти лекаря". Натыкаясь на заинтересованные взгляды городской стражи, молодой колдун поспешно утаскивал баньши в одну из бесконечных узких улочек, что так славятся воровскими кварталами и попрошайками. Поэтому молодой колдун спешил вернуться обратно на главную улицу. Он не имел опыта личного общения с уличными ловкачами, а сразу же заявлять себя кудесником или демонстрировать навыки владения древним оружием не входило в планы юноши. Постоянный же отвод глаз у такого огромного количества самых разных людей отнимал слишком много сил.

– Бейру-ут... Э-эээ - хароший город, да!
– цокал несуществующим языком рубин. Подальше от чужих глаз Хасан спрятал ножны под халат, ослабил кушак, чтобы они терялись в складках, но голос камня это заглушить не могло.
– Эст' тут пара неплохой колдун, попросищ кого взять тибя в ученик - сразу согласны будут, э! Хочеш' в ученик, глюпий ты отрок?

– Если только караванщик не доставлял танцовщиц и для кого-то из почтенных колдунов Бейрута, - мрачно откликнулся Хасан.
– Сначала надо убедиться, о досточтимый рубин, что магия ещё витает в этих улицах. Говори, пожалуйста, уважаемый, куда надо идти...

– А почему твой разговорчивый друг прячется?
– живо заинтересовалась баньши, остановившись и по-птичьи склонив на бок голову.
– Пусть не боится и

68

выходит! Я слышу... слышу по его голосу, что никогда-никогда не буду ему пророчить! А, может быть, он стесняется?

– Может быть, прекраснейшая хочет вернуться в клетку караванщика?
– не слишком доброжелательно откликнулся Хасан, потирая растянутое рывком застывшей рабыни запястье.

Из-за чёрного покрывала на лице юноше не было видно, как жалобно затряслись губы баньши, однако и судорожных всхлипов хватило, чтобы разобраться в ситуации.

– О, да простит меня лучезарная звезда, что ярче других освещает ночной небосклон, просто твой недостойный поклонник озабочен сейчас поиском приюта для своей госпожи. Он несколько резок, возможно, но пусть звонкоголосая не тревожит своё чело тенью обиды.

Баньши всхлипнула, торопливо закивала головой и непременно бросилась бы обнимать юношу, если бы Малик ловко не перескочил на её плечо. Хасан убедился в том, что хрупкая рабыня нигде не переломилась и теперь ей есть на кого излить нерастраченную нежность, и продолжил путь сквозь снующую толпу.