Государыня и епископ

— Как, ты еще здесь? — удивился тот на бегу, сильно прихрамывая.

— Я хотел.

— Что? — досада прозвучала в голосе. Чем-то очень озабочен был обер-комендант.

— Уезжаю.

Родионов кивнул.

— Я хотел.

Опять досада проглянула в лице. Что еще надо этому немцу? Деньги за труды получил, благодарственное письмо ему от имени уездного дворянского собрания вручили. Что?

У Юргена пропало желание о чем-либо говорить с ним. Не прощаясь, он отвернулся и шагнул с крыльца. Решил заглянуть в корчму Семы Баруха.

Этот человек обрадовался ему, принес две рюмки хлебного вина и тарелку супа.

— Уезжаешь? Правильно! Что тебе здесь делать? Кому ты нужен?.. А Ривка — не твоя девушка. Даже не думай! Ну что ты! Нет! Какой ты веры? Лютеранской? Ну вот! А Ривка? Иудейка! Понял? — говорил, как будто торжествовал.

Все здесь знали о всех.

Больше прощаться было не с кем. Возвратился в дом, где прожил несколько месяцев, собрал свой сундучок. Однако почтовая карета уже отправилась.

— Поедешь? — обрадовалась Зося. — Правильно. Работу сделал? Ну и молодец. Больше ты никому тут не нужен, — повторила слова Семы Баруха.

Поднялся он на рассвете. Зося уже приготовила ему завтрак и торопливо пододвигала ложки-чашки, словно опасалась, что опять задержится здесь. Вышла с ним на порог.

— Женись, женись на Лизке, — заговорщицки твердила на прощанье. — Такая девка. Ого! Всем будет хорошо. Попомнишь меня!

Место в почтовой карете досталось ему удобное, у окошка, но очень пусто было на душе. Вспоминались озабоченный обер-комендант, Семен Барух, Зося, Ривка и немой вопрос в ее глазах. О Луизе не хотелось вспоминать. Было чувство, будто что-то важное могло произойти в его жизни здесь, в Мстиславле, — не произошло.

Между прочим: говорили — те, кто рано просыпается, — что Ривка бежала на почтовую станцию изо всех сил, как раз когда отъезжала карета. Да как ей догнать тройку сытых рысаков: хромоножка ведь. Говорили, что плакала. Так кто нынче не плачет? И Луиза плакала, и Юрген в карете плакал. И мать Ривки плакала, когда узнала, что Юрген уехал. «Слава Богу, слава Богу!» — раз за разом сквозь слезы повторяла она.

А еще — на еврейской слободе — говорили: ой, на этом не закончится, что-то будет. Вы что, не знаете Ривку? С ума сойти!..

Пять копеек плюс две копейки

В середине Филиппова заговенья опять примчался нарочный с новым ордером: время прибытия императрицы определилось: выезд из Петербурга намечен на начало января. В связи с этим предписывалось приготовить на каждой станции, где будет ночевать императрица, три рогатые скотины, три теленка, 15 кур и 15 гусей, два пуда крупитчатой муки, один пуд коровьего масла, 500 яиц, 6 окороков, фунт чаю, полпуда кофе, бочонок сельдей, два пуда сахару, вина белого и красного по три ведра, 50 лимонов, а также пиво. Имелось к новому ордеру и пояснение: желательно, чтоб многие съестные припасы, а если можно, и все, кои в хозяйствах дворянских имеются и малого им стоют, не были покупаемы, да и покупать зазорно, а даны б были из домов дворянских безденежно, яко то: волы, птицы, бараны… и все подобное.

Выполнить сие распоряжение поручили гильдейскому старосте Рогу, чем он оказался весьма недоволен.

— Зачем столько говяды? — ворчал он. — А куры-гуси? А пуд коровьего масла — зачем? А сельди бочку?.. Что они, неделю здесь жить будут?

— Может, и неделю, коли понравится, — сказал Радкевич.

— Куры и гуси для свиты, то бишь для окольных государыни, — предположил Волк-Леванович. — Гляди, свита человек тридцать будет, а может, и больше. Телята тоже для них. Говяда, понимаю, для мужиков. Их много будет, человек по пять на каждого пана-господина, а может, и больше… Селедцы тоже для мужиков. Пуд масла на всех — это не много.

— А кофей? Где я возьму полпуда? А лимоны? Я их в жизни в глаза не видел. В Могилев ехать доведется за кофеем и лимонами.

Кроме того, в знак усердия население уездных городов обязывалось встречать императрицу хлебом, вином и фруктами лучшего вида в сосудах, к тому нарочно приготовленных и прилично украшенных, а также музыкой, барабанным боем, ружейной пальбой. Богадельни и винокурни, от которых распространяется смрадный запах, перевести в отдаленные от шествия места. Монастырскую братию запереть в кельях, чтобы монашествующие обоего пола по городам отнюдь не шатались, но всяк в своих монастырях при послушании всякой трезвости и исправности пребывание имели, и не сидели в разодранном одеянии.

Ну, это как где, — решили единогласно, — а наши тупичевские монахи хоть и бедные, но опрятные, вина крепкого не пьют, пускай ходят, где нравится. Это в России Екатерина Алексеевна отняла у монастырей земли и мужиков, потому и обветшали вконец монахи, нашей губернии этот указ пока не коснулся.

Да, великая радость посещение города императрицей, великая честь, незабываемое событие, но и огромное волнение, опасность. Все предусмотрено, сделано, выполнено по ордеру, однако какая-нибудь мелочь, которую предусмотреть невозможно, может все испортить, убить, если не физически, то морально. Торжество может враз превратиться в унижение и несчастье.

Но пока все хорошо. Еще в прошлом году ученому, члену-корреспонденту Петербургской Академии наук Карлу Ивановичу Габлицу, автору «Физического описания Таврической области», за которое императрица пожаловала ему осыпанную бриллиантами табакерку, поручили составить путеводитель — полное географическое и историческое описание городов, сел и местечек, по которым будет пролегать путь. В этой связи получил соответствующую просьбу и обер-комендант Мстиславля Родионов. Он тотчас пригласил к себе предводителя дворянства, городничего, собрал священников православных, а также ксендзов иезуитского и кармелитского костелов, — перепоручил такую работу им. Руководителем этой группы назначил Ждана-Пушкина, поскольку учился в свое время в Киеве и считался очень образованным человеком. Путеводитель составили и получили благодарность от академика Габлица.

Вдруг Родионов понял, что людей будет больше, чем предполагали в Петербурге, и в ордер не внесли строительство нового гостиного двора. Где разместить гостей? Но денег уже не оставалось. Не хватало денег даже на крышу трапезной! Призвать к пожертвованиям уездных помещиков?

Увидев Ждана-Пушкина, Родионов так и заявил: «Нужны деньги, Петр Алексеевич. Самое малое — пятьсот рублей. Скорее тысяча». — «Тысяча? — ужаснулся тот. — Шутить изволите, Андрей Егорович! Где я возьму такую сумму?» — «Вы как-никак предводитель уездного дворянства». — «Они меня четвертуют, как Пугачева!» — «Другого выхода нет». Разговор этот так не понравился Ждану-Пушкину, что его роскошные кудрявые бакенбарды повисли клочьями, а синие глаза стали бесцветными. Ущемлять дворян Ждан-Пушкин не мог, да и не хотел: на почетную, хотя и без денежного содержания, должность предводителя его выбрали третий раз, и если будут на него жалобы, получит по выходу звание коллежского советника и двести рублей пенсиона. А не будет — звание статского советника и триста рублей. Конечно, он один из самых богатых помещиков уезда, и все же разница значительная, тем более что и расходы велики. Во-первых, подрастают в семье четверо ребятишек, которым следует обеспечить будущее, а еще двое мальчиков, к которым он тоже совсем не равнодушен, живут в крестьянских дворах. То были грехи, бежавшие и впереди него, и за ним всю жизнь, а бороться с ними он не пытался, знал, что потерпит сокрушительное поражение.

Соблазнять шляхтянок он, конечно, не решался: можно было как пить дать оказаться на дуэли с каким-либо оскорбленным кавалером или кузеном, а вот жизнь без красивых крестьянок просто не представлял. Потому и устроил театр в своем доме: собирал по воскресеньям голосистых девок по деревням, сам ездил за ними на спевки и отвозил их. Здесь и начинались нежные отношения. Супруга его, толстая добрая Марыля, или не придавала слабостям мужа никакого значения, или не знала о них: с удовольствием аккомпанировала девкам на клавесине, а сам он играл на скрипочке.