Государыня и епископ

Вопроса о том, не подозревает ли в нападении католиков, не задавал: по лицу преосвященного Георгия, по встрече стало ясно: нет, не подозревает.

А еще навестил его совсем уж неожиданный гость: раввин Ицхак Леви. Понятно: случись открытый конфликт между православными и католиками или униатами, достанется и евреям.

Поскольку улучшения отцу Георгию не было, Селивон с Аграфеной привели бабку, которая лечила от всех болезней наговорами и травами. Она и специальное питье от опухоли приготовила, и натирку особенную для утоления боли. Аграфена предупредила ее, что отец Георгий заговоры не признает, только молитвы, но бабка все же пошептала немного, так, чтобы он не заметил. То или другое, или все вместе стало помогать: опухоль начала спадать, а боль утихать. К тому же Селивон выстругал удобный кий, опираясь на него, вполне можно было ходить.

Едет!

Тревожное состояние Андрея Егоровича Родионова усиливалось с каждым днем. Декабрь выдался снежным, замело-завалило все дороги, и нынче он каждый день объезжал город, проверяя, как мужики расчищают их, а особенно шлях, по которому императрица приедет-уедет. Одна мысль звенела в голове: скорей бы, скорей! Казалось, все готово к встрече, каждый знает, что делать, но ведь всякое может случиться! Вот рухнет липа на дорогу при въезде в город, опасно накренившаяся минувшей осенью, и что тогда? Что скажет императрица или хотя бы губернатор? Спиливать ее поздно, да и нет такой пилы, чтобы одолеть двухвековое дерево. Надо было осенью подкопать корни, обрубить и помаленьку разделать. А теперь земля закаменела, сколько людей надо, чтобы аккуратно положить ее не поперек, а вдоль дороги. Если метель падет на город, как в декабре, тоже мало радости. Но слава Богу, каждый день лучше другого, сияет солнце с утра до вечера, словно и на небесах решили способствовать императрице. А могут быть неприятности иного рода. В минувшем году ни с того ни с сего на Рождество Христово схватились в дикой драке три соседних деревни: Саприновичи, Печковка и Яновка. Вспыхнула драка, как пожар в сушняке; несколько дней бушевали, ломая другу другу кости, бились кольями, оглоблями, дугами, до тех пор, пока капитан-исправник не выпорол всех на съезжем дворе, поворачивая на четыре стороны света, да не пересажал в холодницу. Как объяснить императрице, что это вовсе не пугачевский бунт? Что молодые схватились из-за девок, старые за землю, да еще и паны-соседи Чубарь и Радкевич, которые терпеть не могли один другого, подзуживали хлопцев и мужиков.

Были и другие заботы. Слава Богу, люди в Мстиславле послушные — и мужики, и шляхта. Как только бирючи-скороходы объявили сбор назначенных лошадей, тут же и привели их. Пятьсот пятьдесят коней ржали, били копытами мерзлую землю! Тут-то и выявилось, что коновязи, а их поставили пятьдесят штук, расположены слишком близко. Лошади в тесноте, как и люди, начинают злиться одна на другую, и, как и у людей, все это может закончиться плохо. Приказал немедленно и с умом распределить, разнести коновязи. Снова пришлось долбить мерзлую землю.

Чуть ли не за неделю до приезда императрицы потянулась в Мстиславль окрестная шляхта, желавшая повидать ее. Гостиные номера и комнаты пристройки были давно заполнены и переполнены, корчма Семена Баруха не справлялась кормить гостей, и все обделенные удачей шли к нему, обер-коменданту, с претензией: как так? Почему не предусмотрели хоть каких-то удобств для гостей? Вы что, не понимали, что вся шляхта губернии приедет к вам?

Знали, опасались этого, но за какие деньги построить еще один гостиный двор? Лошадей ваших тоже мы должны кормить? Конечно, а как же? Не голодать же им!.. Слава Богу, капитан-исправник Волк-Леванович заранее составил списки мещан, согласных взять на постой гостей. Потому и билось в голове: скорей бы, скорей!

И еще одно письмо получил Родионов от Николая Богдановича Энгельгарда.

«Милостивый государь Андрей Егорович!

Я нисколько не сомневаюсь, что подготовка к встрече Екатерины Алексеевны проведена успешно и наказы Правительствующего Сената выполнены. А причина моего письма в том, что какая-нибудь мелочь, на которую в обыденности мы не обратим внимания, может произвести неблагоприятное впечатление. К примеру, всяческие инвалиды, древние старики и увечные. Публика эта, как известно, чрезмерно любопытна и стремится появиться там, где ей быть не следует. Посему избы, в которых оне проживают, следует взять под особливое наблюдение. И напротив, хотя в ордере Сената сказано, что костры следует зажигать через каждые тридцать шагов, не следует запрещать мещанам ставить плошки перед своими домами, ежели оне того пожелают.

Опять же, нет в ордере Сената указания, что следует иметь алое сукно в достаточном количестве, дабы наслать от двери кареты императрицы до двери почивального дворца. Надеюсь, Вы эту необходимость понимаете.

Вряд ли Екатерина Алексеевна задержится в Мстиславле дольше одной ночи, скорее всего, обеспечить следует лишь только ужин и завтрак, но тут надо иметь в виду, что столовое белье всякий раз должно быть новым. О публике встречающей мы уже писали. Однако слишком большой толпы тоже не надобно. «И медведя смотреть кучами собираются», — произнесла однажды Екатерина Алексеевна.

Желаю Вам успеха в ежедневных трудах Ваших.

Надеюсь, Вы не забыли, о чем я писал Вам прошлый раз.

С совершенным почтением имею честь быть.»

Андрей Егорович улыбнулся: в Мстиславле императрица будет в полной безопасности. Все сколько-нибудь подозрительные лица накануне ее приезда окажутся в холоднице.

Пожар на Мышаковке

Вдруг Конисский решил ехать отдельно от Богуша-Сестренцевича и, значит, Энгельгарда. Причина была проста: ему сообщили, что некий могилевский мещанин перешел из православия в католичество, — случай в теперешние времена редкий, и причастен к этому архиепископ. Конечно, склонял мещанина к вероломству не Богуш-Сестренцевич, а некий рядовой ксендз, но с его ведома и согласия! Один верующий — не велика потеря, но хотя бы сказал ему, Конисскому, что есть, есть козлище среди его овец! Так много потрачено сил на восстановление православия в епархии, что даже единичная потеря казалась обидной.

Он сам рукоположил во священство на униатские церкви двух православных дьяконов, поскольку села оказались униатскими и не готовы были возвратиться к православию. Не поспеши он с рукоположением, тотчас в этих селах появятся иезуиты. А в это же примерно время бывшего униатского священника Григория Сулковского на Пинщине, перешедшего в православие, судили консисторским судом как вероотступника, приговорили к наказанию ста ударами розог, а на прощание еще и побрили по униатской традиции.

За день до отъезда произошло неожиданное: ночью загорелся дом на Мышаковке, около кладбища. Начался он с хаты коновала, известного пьяницы Савки Кумара, но дул ветер, и огонь скоро разнесло по улице. К утру Мышаковки почти уже не было. Летние пожары от грозы гасят квасом, молоком, куриными яйцами, зимой бросают в огонь белых голубей, ходят с иконами вокруг огня — пустое, пожар разгорался все сильнее, и пламя было таким яростным, что горели даже деревья вдоль улицы.

Мышаковка была православным приходом, поездка в Мстиславль опять оказалась под вопросом.

Утром Конисский и Энгельгард встретились у огромного едко дымящегося пепелища. Погорельцы, черные от сажи, закутанные кто во что, ходили вокруг пожарищ.

В тот же день и преосвященный, и Богуш-Сестренцевич, и униат Ираклий Лисовский провели в своих храмах службы, обратились к пастве с призывом о помощи. Немалое участие принял во всем этом и генеральный викарий ордена иезуитов Ленкевич. Главным было разместить погорельцев по людям. Однако времени не оставалось, и Энгельгард предложил, оставив хлопоты на старост, городовых и квартальных, ехать. Добрых чувств к униату Лисовскому, как и к иезуиту Ленкевичу Георгий Конисский не питал, но делать нечего, надо ехать вместе хотя бы экономии ради. Тем более что они призвали свою паству помочь его погорельцам.

Встретились у дома губернатора, а когда подлетела карета с молодым возничим и можно было садиться, какой-то мужичок-с-ноготок, вдруг кинулся к ним и рухнул под ноги Георгию Конисскому, так что губернатор отпрыгнул в сторону, а Богуш-Сестренцевич, словно защищаясь, вытянул перед собой руки.

— Прости, батюшка!.. — возопил мужичок, валяясь в ногах у Конисского, обнимая и целуя его валенки. Возможно, хотел стать на колени, но свалился на бок и теперь цеплялся за его полушубок, пытаясь подняться. — Прости и помилуй!.. Бесы меня попутали! Вон они, вон, стоят, ждут! Много их, толпа целая!.. Это они хату мою подожгли, они огонь разнесли по улице!

— Кто ты? Что тебе надо?

— Савка я, Кумар! Коновал с Мышаковки! Я это, я!..

— Что ты? — начал сердиться архиепископ.

— Я тогда налетел на тебя, шапку твою сорвал! Не узнал тебя впотьмах, шубу твою забрать хотел!.. Наказал меня Господь огнем, пожаром! Шапка твоя тоже сгорела…

— Какого прихода? — спросил Георгий.

— Марии Магдалены, батюшка! Наказал меня Господь, наказал!

— Пойди сегодня к отцу Иоанну, исповедуйся во грехах.

— Ходил уже, батюшка! До храма дойду, а в храм — не могу, бесы дорогу занимают, не пускают. Надо, чтобы ты, батюшка, простил!