Государыня

— Мы согласны с тобой, ясновельможный гетман, — ответил за всех Николай Радзивилл. — Застоялись кони, притупились сабли, пока прохлаждались. — И он крикнул: — Даёшь сечу!

— Даёшь сечу! — поддержали Радзивилла военачальники.

— Теперь внимание последнему слову, — потребовал гетман Острожский. — Мы должны застать врага врасплох, потому сегодня в ночь до рассвета переправляйте легионы на левый берег Ведроши. Броды знаете. Лучников посадите на конские крупы. Сосредоточьтесь и с первыми проблесками зари молча ведите воинов в сечу.

— Всё так и будет, — заверил великого гетмана граф Хребтович.

— Не посрамим чести! — поддержал графа князь Друцкий–старший.

— И помните: все мы идём впереди легионов, — строго заключил Острожский.

Он тут же сделал знак маршалку Станиславу Глебовичу. Маршалок только кивнул головой и вышел из шатра, а спустя несколько минут слуги принесли в шатёр медные кувшины с вином, кубки и яства. С весёлым говором разлили вино.

— За победу! — произнёс Острожский и поднял кубок.

— За победу! — повторили гетманы и князья.

Этот кубок «за победу» оказался не последним. Гетманы ещё долго будоражили темноту наступившей ночи хвалебными возгласами во славу литовского оружия. Лишь когда ночь перевалила на вторую половину, Острожский сказал-таки:

— Пора и честь знать, господа. Как бы не было худа.

Его последние слова оказались пророческими.

Лелеяли надежду на победу и в русском стане, но по–иному. Воевода Юрий Захарьич уже какую ночь держал литовцев под недреманным оком своих охотников, которые в заонежской тайге к медведю и к рыси подходили бесшумно и могли потрепать их за уши. С наступлением ночи охотники переправлялись на лёгких плотиках через Ведрошу и, затаившись возле стана литовцев, наблюдали за каждым их движением. За многие дни противостояния литовцам так и не удалось побывать вблизи русской рати на левом берегу Ведроши. Только днём русские вроде бы открывали дорогу на свой берег: дескать, идите, ждём вас. И ждали. По доброму, по Божьему завету: «Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои его: ибо, делая сие, ты соберёшь ему на голову горящие уголья. Не будь побеждён злом, но побеждай зло добром».

Наступил день поминовения апостола Акилы. Едва полуночная темь стала рассеиваться в предутренней свежести, как близ шатра воеводы Юрия Захарьича появились два охотника–пластуна. Они велели стражу разбудить воеводу. Он вышел из шатра тотчас, будто не спал.

— Ну, с чем пришли, зверь проснулся? — спросил он.

— Проснулся, батюшка–воевода, — ответил молодой, светлоголовый и крепкий, как дубок, воин.

— И что замыслил ворог?

— По всему становищу пошло движение, к нашему берегу мостятся.

— Выходит, лопнуло у литвинов терпение. Да уж пора. — Воевода распорядился вестовыми, которые ждали его слова: — Бегите сей же миг к князю Воротынскому, передайте мою волю: пусть укрывается с полком в засаде. Он знает где.

Сам Юрий Захарьич поспешил к шатру главного воеводы Даниила Щени. Мыслил он упросить Даниила поставить в засаду и полк своего брата Якова. «То-то ударим по затылку в нужный час», — подумал он.

Князь Даниил Щеня в эту ночь тоже не спал. Во время дрёмы было ему веление Божье готовиться к подвигу. Он ждал лишь часа, чтобы встать во главе рати испытанных воинов.

В русском стане всё ожило. Сеунщики главного воеводы оповестили всех воевод, тысяцких и сотских о том, чтобы выводили воинов на просторное Митьково поле. На том поле, раскинувшемся в полукольце холмов, и было задумано русскими воеводами дать главное сражение литвинам. Все были уверены, что ежели литовское войско прихлынет за реку Ведрошу на русскую землю, то быть ему битым.

Даниил Щеня и его сотоварищи предполагали, что литовское войско, жаждая победы, перейдёт реку Ведрошу и будет наступать на русскую рать на её берегу. Их предположение оказалось верным. У литовцев был соблазн, опрокинув русские полки внезапным и стремительным натиском и сломив сопротивление, двинуться без помех к Москве.

— Помните, что от Митькова поля до Москвы все два или три перехода, — твердил гетманам Константин Острожский.

Даниил Щеня мыслил иначе. Оба они были достаточно умны, чтобы учесть все слагаемые своей победы, оба были в меру честолюбивы, и каждый рассчитывал, что кто-то из них в пылу военного азарта допустит роковую ошибку, которая будет стоить кому-то из них позора, бесчестья, презрения и, может быть, самой жизни, вовсе нежелательной в случае поражения. Но до того часа было ещё далеко, и пока в предрассветной тьме воины той и другой рати сближались, дабы с рассветом испытать свою судьбу. Они понимали, что говорить об исходе битвы ныне трудно, силы у противников были почти равны. На той и другой стороне имелись конные и пешие воины. И всё-таки у россиян было преимущество: они сражались на своей земле и за свои очаги.

Это преимущество скоро почувствовал гетман Константин Острожский. Едва наступил рассвет, как гетман увидел в глубине Митькова поля, там, где оно поднималось к холмам, всю русскую рать. Она стояла полуподковой. Впереди — ряды копейщиков и лучников, за ними — конные ратники с обнажёнными мечами и саблями, укрытые червлёными щитами. За русской ратью поднималось яркое солнце, и оно было вкупе с русскими воинами против литвинов. В какое-то мгновение Константин Острожский подумал, как было бы великолепно оказаться на месте русских и ждать наступления противника, которому нужно было одолевать крутизну, сбивая дыхание, потратить много сил, чтобы достичь врага. Но такого поворота событий произойти не могло, и гетман выругал себя за минутную слабость. Он пришпорил коня, чтобы встать во главе войска и ринуться в сечу. Закованный в латы, на сильном, горячем сером жеребце, окружённый сотней рыцарей, Константин Острожский взбодрил себя молитвой и повернулся к воинам. Он взмахнул мечом. Затрубили боевые рога, словно устрашая противника, и конная лавина двинулась на русский строй. Вот он всё ближе и ближе, уже различаются лица. Из строя уже полетели стрелы, и многие достигли цели. Пронзённый стрелой конь взмыл на дыбы и рухнул на землю. Кого-то из всадников достали русские стрелы. И вот уже литовские воины сблизились с русскими копейщиками, пошли в ход длинные копья, бердыши [27] . Два войска слились, и началось сражение.

27

Бердыш — старинное холодное оружие, боевой топор с лезвием в виде вытянутого полумесяца, насаженный на длинное древко.

Там, где великий гетман со своими закованными в латы воинами, подобно немецким рыцарям, вклинился в русский строй, сразу же обозначился успех литовцев. Но вскоре сюда подоспел воевода Даниил Щеня с сотней отважных витязей и навязал свой ход боя литовскому гетману. Даниил со своими воинами таранил строй. Его меч сверкал как молния, и под этими мощными ударами рассекались латы. Даниил прорубился навстречу великому гетману. Однако литовские воины поняли замысел русского воеводы и сплотились вокруг гетмана. Они бились умело и отважно, и в их строю никак не удавалось пробить брешь. Два плотных строя не рассыпались, никто не уступал в силе. Так было по всему Митькову полю.

Солнце уже поднялось высоко, заливая поле брани жаркими лучами, а перемены в сече не приходили. Не было похоже, что сражаются две рати — будто упорные мужики собрались на огромном току и бьют–выколачивают ржаные снопы, добывая зерно. Но с той и другой стороны уже полегли сотни воинов, многие сотни были ранены. Кони, потеряв всадников, разбегались окрест. Воевода Щеня по–прежнему бился впереди, пытаясь прорубиться к великому гетману и подрубить дерево, однако все его попытки ни к чему не привели.

К полудню чаша весов начала клониться в пользу литовцев. На правом крыле полк гетмана Радзивилла и отряды братьев Друцких стали теснить рать воеводы Юрия Захарьича. Она отступала медленно, каждую пять отдавала с боем, устилая землю трупами литовских воинов и теряя своих. Сам воевода Захарьич с полусотней воинов метался по всему полю битвы своего полка, каждый раз появляясь там, где ратники могли дрогнуть и побежать.

На исходе пятого часа сражения у литовских воинов был уже значительный перевес. Митьково поле почти всё перешло в их руки, а русская рать как бы вжалась в лощины между холмами. Лишь левое крыло, где билась рать князя Ивана Воротынского, не отступала от своих рубежей. Да и отступать было некуда. За ратью лежал болотистый луг с ручьём, впадающим в реку Ведрошу. Может быть, Ивану Воротынскому повезло, потому как бившийся против князя Воротынского граф Хребтович только казался храбрым и отважным, особенно, когда был хмелен. Появившись в первый час на поле сечи и будучи вскоре ранен стрелой в левую ногу, он ушёл за спины своих воинов и передал предводительство маршалку Станиславу Глебовичу. А маршалок Станислав лишь суетился сзади передовых воинов и кричал на них. Сам он в «драку» не ввязывался. Однако литовцы теснили русскую рать, и у них ещё было время развить успех.