Град огненный

Я машинально тянусь к кобуре. Васпы подскакивают, повторяют мой жест. А я трезвею. Кричу:

— Не стрелять! Убрать костры! Очистить посадочную полосу!

Вслед за первым вертолетом показываются другие. Они кружат, как стая хищных птиц. Идут на посадку. Гул нарастает. Я запрокидываю голову, и ветер сдувает прилипшие ко лбу пряди. Я пытаюсь разглядеть Тория в одной из кабин. Но лицо заливает облачным молоком, и я почти слепну. Мир закручивается в штопор, земля вибрирует, толкает снизу. Тогда мои ноги подгибаются, и я с размаху падаю на колени. Мир подергивается матовой пленкой, но сквозь нее можно увидеть, как вслед за мной падают на колени васпы, словно подрубленные серпом колосья. Они бросают оружие, сцепляют руки за головой. И люди идут к нам — угольно-черные тени, выступающие из дрожащей мглы. Так, из огня и дыма, наступали на деревню васпы. И в гул вертолетных лопастей, и в треск горящей древесины вплетаются сбивчивые клятвы:

— Мы не причиним вам вреда… мы не причиним вам вреда… сдаемся…

— Вы с ума сошли! Ян! — кричит кто-то.

Я моргаю. Пелена истончается, и нет ни дыма, ни треска огня. А есть только бегущий ко мне Торий.

— Поднимись сейчас же! — сердито требует он. — Что за пресмыкательство?

— Мы безоружны, — бормочу я. — Мы ждали вас…

— Знаю! — несколько раздраженно отвечает Торий. — Прекращай клоунаду и отправляй первую партию! Не до ночи же возиться!

Он грубовато подхватывает меня под локоть, а я вздрагиваю, но с колен поднимаюсь. И следом поднимается весь рой. Я поворачиваюсь к ребятам на ватных ногах, но быстро беру себя в руки, командую:

— Первая группа! Вперед!

Они группируются по отрядам. Сначала идет молодняк — они выглядят немного испуганными, шарахаются, когда волонтеры пытаются помочь забраться в кабины. Преторианцы грубо покрикивают на солдат, но чувствуется, что и им страшно. А меня не покидает ощущение нереальности происходящего. Кажется, что вот-вот люди откроют пулеметный огонь, и воздух наполнится запахами крови, вывороченных внутренностей и смерти. Но рядом стоит Торий и повторяет, как заклинание:

— Все хорошо. Все хорошо.

И у меня нет причин не верить ему.

Последняя партия отправляется уже на закате. Люди спешат — со дня на день ожидается циклон. А пока с северо-запада наползают туманы, и я, сощурившись и привалившись плечом к ржавому боку вертолета, служившему мне некогда трибуной, смотрю на опустевший город.

— Ты настоящий капитан, — доносится за спиной голос Тория. — Покидаешь тонущий корабль последним.

— Я должен проститься с нашим последним домом, — отзываюсь я.

— У вас будет новый дом.

С сомнением качаю головой.

— Я видел Дербенд. Не уверен, смогут ли васпы ужиться там.

— Не узнаешь, пока не попробуешь, — возражает Торий. И на этот раз его слова кажутся на удивление логичными.

— К тому же, — продолжает он, — вам дадут время на адаптацию. В наших реабилитационных центрах тепло и чисто. Там работают лучшие специалисты страны. Вас научат многим полезным вещам. Научат жить в обществе. Вы сможете сами выбирать, кем работать и где жить. Разве не за это вы боролись?

— Ты прав, — говорю я. — Нужно идти до конца, — наконец, поворачиваюсь к нему, спрашиваю: — Я могу взять фамилию Вереск?

Торий приподнимает брови.

— Ну… — отвечает с запинкой, — думаю, Лиза не будет против.

Я киваю и отлепляюсь от ржавой посудины. Ноги вязнут в тумане, шаг дается с трудом. Но Торий аккуратно поддерживает меня за плечо, и на этот раз я принимаю его помощь.

Вертолет взмывает над аэродромом, а кажется — это земля проваливается в бездну Эреба. Заброшенные здания выступают из тумана, как старые кости. Осиротевшая вышка проседает, крениться, будто в одночасье лишившись поддержки хозяев. И далеко-далеко, за частоколом леса, вздымается хребет гигантского монстра. Задрав остроклювую голову, он разевает пасть и издает печальный трубный рев — прощальную песню, посвященную всем ушедшим из Дара васпам.

* * *

Мои воспоминания прерывает звонок. А я сижу и не могу сообразить, то ли это продолжает реветь чудовище из моего прошлого, то ли кто-то настойчиво пытается попасть в мою квартиру. Трель не прекращается. Я прячу дневник, поднимаюсь и иду открывать.

На пороге стоят двое в полицейской форме.

— Ян Вереск? — спрашивает мужчина и демонстрирует красное удостоверение. — Мы из следственного отдела. Разрешите войти?

Стою, намертво ухватившись за дверную ручку.

— Чем обязан? — все-таки произношу сухо, стараясь не выдать внутреннего волнения. Но в голове сразу отголоском звенит тревожная мысль: они пришли из-за моего срыва? Их послал Морташ?

Рыжеволосая женщина оттесняет коллегу в сторону.

— Разговор серьезный, — жестко говорит она. — И не для посторонних ушей. Поэтому рекомендую нас впустить, чтобы избежать недоразумений и не привлекать вас к ответственности, как препятствующего следственным действиям.

Я отхожу в сторону и пропускаю полицейских в квартиру. Они переглядываются, даже не пытаясь скрыть пренебрежения. Проходят в комнату и осторожно присаживаются на стулья.

— Инспектор Майра Каранка, — представляется женщина. — А это лейтенант Александр Вальц. Мы хотим задать вам несколько вопросов… господин Вереск.

Мое имя она произносит с видимым отвращением. А я, в свою очередь, узнаю инспектора. Именно она вела мое дело три года назад, во время моего первого посещения Дербенда. И именно из-под ее носа меня увели спецслужбы, чтобы поместить в лабораторию и завершить эксперимент 'Четыре'.

— Вижу, вы узнали меня, — желчно продолжает Майра. — Я вас тоже. Но не волнуйтесь, у ваших прошлых преступлений слишком большой срок давности.

— Я был амнистирован, — только и могу, что выдавить в ответ.

Майра снисходительно усмехается.

— О, я отдаю должное вашим покровителям! Но мы пришли не за этим.

Мужчина буравит меня внимательным взглядом.

— Господин Вереск — произносит он, — где вы были в ночь с двадцатого на двадцать первое апреля?

Я прислоняюсь к стене и складываю на груди руки.

— На благотворительном концерте, — отвечаю спокойно. — В чем вы обвиняете меня?

— На концерте присутствовал васпа по имени Расс Вэйлин? — не отвечая на мой вопрос, гнет свою линию лейтенант.

Я хмурюсь. Обхватываю себя за локти, ощущая, как предательски намокают мои ладони.

— Присутствовал, — подтверждаю.

— Как он себя вел? — не отстает Вальц. — Не делал ли чего-то, ему не свойственного?

— Он читал свои стихи, — цежу я сквозь зубы. — И да, для васпы это несвойственно. Несвойственно, но не преступно. К чему эти вопросы?

И в памяти некстати всплывает синюшное лицо Пола и шея, сдавленная ремнем. Между стеной и позвоночником будто прокатывается снежная лавина. Я подаюсь вперед, взволнованно спрашиваю: