Град огненный

— Мне нечего сказать, — качаю головой и поднимаюсь, чтобы уйти.

Майра презрительно фыркает.

— Тогда просто прекратите ошиваться тут и дайте нам делать нашу работу! — с раздражением произносит она.

— Так потрудитесь делать ее лучше! — бросаю через плечо. — Держу пари, вы не только не опросили коллег убитого Бориса Малевски, но даже свалку за станцией техобслуживания не проверили!

И выхожу, нарочито громко хлопая дверью.

Посеешь ветер — пожнешь бурю. Этой ночью я стану громоотводом.

* * *

Мусоровоз мы оставляем в квартале от пустыря. Стрелки на часах движутся к полуночи. На улице ни души, и наши сдвоенные тени выныривают из сплошной черноты под желтые пятна едва работающих фонарей.

— Обойдем с востока, — негромко инструктирует Франц и указывает направление черенком лопаты, завернутой в полиэтилен.

Идем параллельно железнодорожному полотну. Ветер доносит запах горелой резины. Под ноги то и дело подворачиваются искореженные жестянки и сдутые камеры. Мимо проносится товарняк, и мы останавливаемся по колено в зарослях пустырника, пережидаем, пока с насыпи летят мелкие камни, а полупустые вагоны грохочут на стыках. И чудится, будто это не поезд, а Рованьский зверь прет через тайгу, ломает сухостой. От посадки несет сыростью, от домов — гарью. И мы — два притаившихся хищника, офицер преторианской гвардии Королевы и тренер-сержант из внешнего Улья.

Поезд растворяется во мраке, оставляя после себя лязгающее эхо. Мы переглядываемся и продолжаем путь — лаборант и мусорщик. И какая-то непонятная тоска сдавливает сердце, а пальцы шарят у пояса, рефлекторно выискивая рукоять стека. Но оружия нет, кроме обычного кухонного ножа в кармане и лопаты на плече Франца. Бывший сержант угрюм и задумчив. Наверное, он тоже тоскует по черному лесу и огненному зареву, по истошным крикам и гулу вертолетных лопастей. Зверь, посаженный на цепь.

— Сюда, — буркает он и ныряет в овраг. Но я уже и сам вижу нагромождение шин и остовов автомобилей. Ветки кустарника цепляются за куртку, будто хотят предупредить, удержать от опрометчивого шага. Но я все обдумал и решил.

— Вот тут они проехали, — показывает Франц.

Среди гор покореженного хлама виднеется дорога. По словам сержанта, она петлей огибает свалку и выныривает у железнодорожного переезда. Других дорог нет, поэтому если появится автомобиль — мы сразу его увидим.

— Я прятался за этим трактором, — продолжает Франц и наконец включает фонарик, высвечивая ржавую кабину, поставленную на бетонные блоки. — А они остановились чуть дальше, туда и тело потащили.

— Идем, — отвечаю и натягиваю припасенные перчатки.

Франц зажимает фонарик зубами и снимает с лопаты полиэтилен. Ветер хлопает им, как крылом, а сердце нетерпеливо толкается в ребра, словно подгоняет: скорее! Не мешкай!

Проверяю, застегнут ли внутренний карман на молнию: там, в жестяном портсигаре, лежит переданный Феликсом диск, который я так и не решился оставить дома — мало ли, у кого еще, кроме Тория, есть дубликат ключей? — и принимаюсь осторожно разгребать покрышки, мотки проволоки и пластиковые пакеты, тогда как Франц размашистыми движениями раскидывает мусор. Думаю, с тем же усердием еще какие-то три года назад он вбивал кастет в тело ученика. Хрустели кости, хрустит сминаемый пластик, пот заливает веки, и я работаю почти вслепую, и радуюсь этому — сосредоточенное, мокрое лицо сержанта слишком напоминает наставника Харта. Мой детский кошмар, который невозможно забыть и перерасти.

Мы несколько раз меняемся с Францем, наверное, до ушей перемазались грязью, и я открываю рот, чтобы выразить сомнения, а в том ли месте мы ищем? Как лопата с мокрым хрустом уходит в землю и выкорчевывает что-то бледное и дряблое, похожее на мертвую змею. И только когда луч фонарика падает в яму, понимаю — это человеческая рука.

— Стой! Дальше сам.

Спрыгиваю в яму, оставляя Франца подсвечивать сверху. Воздух постепенно насыщается запахом прелой земли и гниения. Вслед за рукой, неосторожно перерубленной нами почти напополам, появляется бледный безволосый островок груди, вывихнутое плечо, выпирающий подбородок. Я осторожно счищаю комки глины с одутловатого лица, и не могу сдержать дрожь отвращения — выпирающие надбровные валики нависают над выпученными глазами, теперь запорошенными землей, нос провален, жабий рот приоткрыт, и кости черепа деформированы так, словно кто-то с силой сжал голову тисками. Но нет ни трещин, ни разрывов ткани — деформация произошла в результате неудачного перерождения. И чуть ниже ключицы чернеет выжженное клеймо: комбинация букв и цифр, почти такая же, что запечатлена на моей собственной груди.

Подопытный образец из лабораторий Морташа.

— Он выглядит как шудра, босс, — доносится сверху негромкий голос Франца.

— Он и есть шудра, непереродившийся, — отвечаю ему, хотя мог бы не говорить ничего. Много ли знает бывший сержант об эксперименте? Как перебежчик — достаточно.

— Хотите забрать его с собой, босс?

Представляю, как удивится Торий, увидев меня в собственной лаборатории в обнимку с трупом, и едва сдерживаю рвущийся наружу смешок.

— Нет. Только образец крови.

Из правого кармана достаю шприц и пустую пробирку. Очищаю бугрящиеся вены, похожие на темных ленточных червей. Игла входит легко, и поршень ползет вверх, втягивая гнилую черную кровь, которую я не без отвращения переливаю в пробирку. Хватит ли этого, чтобы определить наличие препарата? Надеюсь, да. Но на всякий случай счищаю небольшую полоску кожи, которую заворачиваю в бинт и тоже прячу в карман.

Франц помогает мне выбраться из ямы. Луч фонарика прыгает вбок, скользит по бетонным плитам и старым покрышкам. Тени пляшут, вытягивают острые языки. Одна из них густеет, обретает человеческие очертания, и я замираю на месте. Замирает и Франц, только шепчет удивленно:

— Босс, а мы не одни…

— Положить лопату и нож! Руки за голову! — чеканит холодный голос и следом слышится щелчок взведенного курка.

Лихорадочно соображаю, хватит ли времени, чтобы метнуть нож в незнакомца прежде, чем он нажмет на спуск. Когда-то хватало, только теперь навыки притупились, в мозгу пульсирует предупреждающая красная кнопка, и я не знаю, пойдет ли у меня носом кровь при попытке нападения, или свалит эпилептический припадок. Франц размышляет о том же, бросая на меня косые взгляды. Фонарик в его руке медленно поворачивается к полутемной фигуре, высвечивая армейские ботинки, серую полевую форму и рыжие волосы, собранные под фуражку.

Госпожа инспектор.

Она подслеповато щурится от света, поджимает губы и командует:

— Свет убрать!

Франц вскидывает бровь. Я едва заметно качаю головой: не нужно проблем. Бывший сержант хмурится, но не перечит, медленно кладет на землю лопату и фонарик. Я следую его примеру, отбрасываю нож, выставляя вперед ладони.

— Мы без оружия!

— Руки за голову! — повторяет Майра. — Отойти назад!

На скулах Франца выступают желваки, но он отходит, косясь по сторонам, выискивая пути отступления. Я снова слегка качаю головой, а Майра в четыре шага преодолевает расстояние до ямы, подхватывает фонарик, не забывая держать нас на мушке своего кольта, после чего заглядывает в провал и тянет зловещее:

— Та-ак…

С ее точки зрения картина недвусмысленная: пустырь, выкопанная яма, в яме — труп, рядом — васпы, у одного — нож, у второго — лопата, и оба вымазаны грязью по уши. Достаточно, чтобы сделать соответствующие выводы и повязать с поличным.

— Это не… — примирительно начинаю я, но Майра затыкает рот агрессивным:

— Молчать! Лечь на землю! Руки за голову!

Вижу, как подбирается перед прыжком Франц. Я показываю взглядом вправо, за трактор. Он косится влево, в сторону дороги, и трижды согласно опускает веки. Значит, на счет три.