Граф Платон Зубов

Петербург. Зимний дворец. Екатерина II, А. С. Протасова.

— Анна Степановна, не премени поздравить Платона Александровича корнетом Кавгалергадского корпуса в чине генерал–майора.

— Само собой разумеется, государыня. От души за него рада. А того больше, что смог вам угодить.

— Должна признаться, ты была права, Королева Лото. И знаешь, иногда я даже готова поверить в его искренность.

— Видите, государыня, а вы сомневались.

— Разве это непонятно при всех неудовольствиях, которые мне приходилось терпеть от его предшественников.

— Двух одинаких людей, ваше величество, не бывает. Уж на что близнецы, и у тех у каждого свой нрав. А тут.

— Собираешься философствовать, Королева Лото. Лучше распорядись — пусть на завтра мне все семейство нашего генерал–майора представят. Платон Александрович, само собой разумеется, им приглашение передаст, а я хочу, чтобы ты о туалетах позаботилась, куафюрах, порядке, как себя держать. Не хочу давать повода для насмешек нашим придворным пустельгам. Люди достойные, пусть достойно и выглядеть будут.

— А сам Платон Александрович на такое представление согласился?

— Вот это новость! Почему ты спрашиваешь, Анна Степановна?

— Да так как-то показалось мне, не очень он обрадуется.

— Говорила с ним об этом? Где?

— Повиниться, государыня, должна. Заходил ко мне Платон Александрович вчерась. Вот оно в разговоре-то и вышло.

— Не забывает, выходит, первой встречи? Признайся, Анна Степановна, покорила ты сердце молодецкое?

— Вам бы все трунить надо мной, государыня.

— А я ведь ничего всерьез и не говорю. Коли на заре из твоей двери выйдет, в вину тебе не поставлю.

— Да полно вам, государыня. Нужна ему моя дверь!

— Надо, чтобы была нужна, очень надо. Ты ему что следует присоветуешь, вовремя доглядишь.

— Ну, уж это не премину.

— Так что же нашего молодца волновало?

— Спрашивал, как скоро можно ему нового назначения ждать.

— Ишь, нетерпеливый. А ты что сказала?

— От него зависит. Да еще пожурила, после предыдущего пожалования двух недель не прошло.

— Вот видишь, и ошиблась.

— Дал бы Бог побольше таких ошибок Платону Александровичу.

— А с чего это он вдруг заторопился? Досадить кому хочет?

— Как в воду глядите, государыня. Об армии мечтает.

— Как это? Уехать из дворца?

— Нет, он к тому, чтобы в чинах продвинуться. Чистый ребенок: и от вас бы не отходить ни на шаг, и чины бы быстрехонько получать. Тогда, мол, государыня мне и работу по чину даст. Чтобы при деле быть. Не сам мне объяснять стал — я из него Чисто клещами каждое обстоятельство вытащила.

— Вот, значит, крючочек-то на Платона Александровича какой.

— Вот–вот. И еще — больно ему нравится в форме на балах красоваться. Рассказывать мне начал, глаза горят, голос звенит. Спрашивает, к лицу ли ему мундир. Похвалила — прямо расцвел.

— Видишь, как оно получается, Анна Степановна. Все говорили, тихоня, скромник, а планы-то у него вон какие.

— У кого бы они другие были!

— И то правда.

— А насчет скромника, то они все, государыня, с этого начинают. Поглядим, как дальше развернется.

— Думаешь, развернется?

— И не сомневаюсь.

— Вот потому и хочу на родню его поглядеть. Ты непременно их, Анна Степановна, получше рассмотри. Слухи до меня дошли, что батюшка его на руку нечист.

— И что из того? Сын-то при чем? Да и кто у нас на Руси с чистыми руками-то до седых волос доживает? Много ли таких, государыня?

— Не хотелось бы, хотя так до конца жизни проискать можно.

— О чем и речь.

Павловск. Малый двор. Великий князь Павел Петрович, Е. И. Нелидова.

— У вас был Зубов, ваше высочество? Какие-то новости от императрицы? Неприятности?

— Вообрази себе, Катенька, вовсе нет. Он воспользовался предлогом, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение по поводу нашего переезда в Павловск.

— От императрицы?

— Полно тебе, когда так бывало! От себя, и это меня больше всего удивляет. Он также спрашивал, нет ли у меня для него каких поручений. Шеф кавалергардов!

— Как видно, он не меняет своей единожды выбранной линии поведения. И это при том, что все кругом говорят, как портится характер у флигель–адъютанта.

— Это в чем же?

— Все толкуют о его надменности, спесивости и резкости в обращении со всеми придворными.

— Он не произвел на меня такого впечатления.

— Значит, Зубов умнее, чем я сначала предполагала. И все равно он мне удивительно неприятен.

— Ты заговорила о переменах, которые происходят с годами. Но вот сейчас луч солнца упал на твои волосы, и я увидел тебя Сербиной. Той самой прелестной Сербиной, которая сводила с ума весь Петербург. Тебя считали лучшей актрисой тех лет, и как жаль, что ты оставила сцену. Это была твоя жизнь, твоя стихия.

— Я так изменилась к худшему, ваше величество?

— Нет, нет, ты меня неправильно поняла. С годами ты стала много лучше. Для меня, во всяком случае, но ведь ты так любила спектакли и роли.

— Вкусы меняются с годами.

— Ты хочешь рассеять мое настроение. Но это бесполезно. Я не могу себе простить той жертвы, которую ты мне принесла. И продолжаешь приносить.

— Жертвы? Я не ослышалась, мой дорогой друг? Вы сказали, жертвы?

— Именно так. Ты отказалась от замужества.

— Я не могла себе представить замужества с нелюбимым человеком.

— Ты могла полюбить.

— Мне трудно строить подобные предположения, когда мои чувства все эти годы были заняты только вами.

— Но это-то и ужасно! Я не мог подарить тебе счастья совместной жизни. Я обрек тебя на двусмысленное положение. И я ничем не мог и не могу скрасить твою жизнь. Хотя бы в отношении подарков, средств к существованию.

— Бога ради, ваше величество, только не о меркантильных делах! Я решительно ни в чем не нуждаюсь и ничего не хочу.