Граф Платон Зубов

— Нам удалось подкупить некоторых его крестьян и слуг. Они доносят о всех его речах и поступках.

— О чем я и хочу знать. Только постарайтесь покороче, князь.

— Через полгода после смерти супруги Новиков подписал акт об уничтожении «Типографической компании». Теперь господин Новиков ограничивается только распоряжениями по собственной деревне.

— И вы этому поверили? Но он, конечно, продолжает строить каменные хоромы для своих поселян, Не так ли?

— Совсем немного, ваше величество.

— Многого он и не может сделать. Он же беден, как церковная мышь. Да, и кстати — это правда, что в крестьянских домах висят его гравированные портреты вместо образов? Правда или нет?

— Правда, ваше величество.

— Вот как! Значит, в моей империи появился то ли новый святой, то ли духовный наставник. Почему же это не насторожило вас, господин главнокомандующий? Хотя бы одно это?

— Но эти гравюры так плохи…

— О, вы сделались знатоком искусств, генерал–фельдмаршал! В таком случае кто же автор этих новоявленных икон, с какого портрета делались гравюры?

— Господина советника Академии художеств Левицкого.

— Это действительно новость! Откуда же у вашего нищего поручика деньги на заказ портрета у такого модного художника?

— Насколько мне известно, они очень дружны, ваше величество.

— Одна новость лучше другой! Вот только почему вы медлите с арестом этого умирающего, по вашим словам, бунтовщика.

— Государыня, пока просто не было повода.

— Повода?! И вы не могли его придумать?

— Я простой солдат, ваше величество.

— Отлично. Вы нуждаетесь в приказе, и вы такой приказ получите. Причина для немедленного ареста и заточения Новикова в крепость — его попытка через архитектора Баженова связаться с великим князем. Это политическая интрига, если не сказать заговор. Подробности установит следствие. Составьте указ об аресте государственного преступника — я его немедленно подпишу. Какое у нас сегодня число?

– 13 апреля 1792–го года, ваше императорское величество.

— Превосходно. Но теперь некоторые дополнительные указания. Никаких потаенных действий. Как можно большая огласка. До ареста Новикова — именно, до — проведите обыски всех московских книжных лавок. Их много? Тем лучше. Пусть ваши люди везде все перевернут вверх дном. Впрочем, я уверена, в них найдется достаточно изданий или ранее запрещенных, или вообще выпущенных без необходимых цензурных разрешений. Придирайтесь, придирайтесь решительно ко всему. Производите впечатление беспощадных и недоступных для каких бы ни было переговоров и уговоров.

Владельцев лавок, где найдется подозрительная литература, прямо на месте арестуйте. И обыщите все новиковские дома в Москве. Передайте наблюдение за этим вместе с самыми подробными инструкциями обер–полицмейстеру. Пусть розыском запрещенных изданий занимается вся московская полиция. Это произведет достаточное впечатление не только на москвичей, но и на всю нашу страну. А в результате те же москвичи не обратят особого внимания на исчезновение самого Новикова.

Действуйте же, наконец, генерал–фельдмаршал, действуйте и оправдайте хоть этим свой высокий чин, в котором Платон Александрович вполне обоснованно уже начал сомневаться.

Петербург. Зимний дворец. М. С. Перекусихина и А. С. Протасова.

— Марья Саввишна, а, Марья Саввишна! Где ты там?

— Никак Анна Степановна! Милости прошу, милости прошу, гостья дорогая. Тут у меня как раз и самоварчик кипит, сливочек свеженьких, только что не янтарных, с фермы принесли, калачики горяченькие. Прошу хлеб–соли отведать.

— Какой чаек! Хотя чашечку и выпью. Больно у тебя, Марья Саввишна, калачики всегда хороши.

— Вот и государыня нет–нет их да отведает. Тоже нахваливает.

— А сама-то государыня нешто на прогулку ушла? Будто ранее обычного.

— Пораньше, пораньше. Не спалось ей, голубушке, вот пораньше и собралась.

— Одна ли?

— Хотела одна, да Платон Александрович подкараулил. Вместе пошли.

— Вот и слава тебе, Господи, что вместе. Слыхала ли, чего вчера на представлении семейства Зубовых деялось?

— Да по–разному народ-то в покоях дворцовых толкует.

— Значит, уже толкует. Вот же досада какая!

— Да вы, Анна Степановна, коли ваша милость будет, может, сами мне про вчерашний день расскажете. Так оно вернее будет.

— Кому ж и рассказывать, как не тебе, Марья Саввишна. Велела государыня позавчера семейство Зубовых к представлению императрице приготовить. С приглашением лейб–курьер поехал, а с благодарственным ответом младший брат Платона Александровича во дворец примчался.

— Слыхала, слыхала. Толковали, больно собой хорош.

— Слишком хорош, Марья Саввишна. Уж ежели на Платона Александровича глаз положить, то Валерьяна Александровича нипочем не обойти. На два года братца помоложе, побойчее. Ладный такой. Ловкий. И все норовит впереди всех оказаться.

— От молодости. С кем не бывает.

— Не так все просто, Марья Саввишна. Я от разу подумала, а что если тут и конец нашему Платону Александровичу.

— Что вы, что вы, Анна Степановна! Это уж Господь не попустит — чтоб такие перемены да в такой короткий час. Господи, спаси и сохрани. Не те лета у государыни, чтобы…

— Без тебя, Марья Саввишна, знаю. Потому сердце-то и захолонуло, а парнишка-то такой бойкий. Углядеть не успели, как в залу приемов проскользнул. Прямо перед государыней предстал. Да что предстал — с разбегу в ноги кинулся и край платья поцеловал.

— Ишь какой быстрый.

— Прыткий, сказать хочешь. Прыткий и есть. Государыня руку протянула, чтоб с колен его поднять, а он ручку-то ее и перехватил, губами прижался — не отпускает.

— Государыня, поди, разгневалась.

— Ничего не скажешь, угадала! Слова наглецу не сказала. Смотрит на него и смеется. А потом ласково так: «Чей же ты будешь, молодой красавец?»

— Красавец? Батюшки!

— Вот теперь поняла, Марья Саввишна?

— А Платон Александрович-то где тем временем был? Чего ж не вмешался, слова своего не сказал?

— За делом каким-то государыня его послала. Валерьян Александрович, так полагаю, при нем бы не расхрабрился, хотя куда Платону Александровичу с его стеснительностью до братца. Это он сам на сам храбрости набирается, а на людях слова найти не может.

— Да уж с государыней робости-то у Платона Александровича и следа не осталось. Иной раз даже боязно становится — не перебирает ли меру с ее величеством.

— Не наше дело, Марья Саввишна. А вот ввечеру продолжение последовало. Все семейство заявилось. Ничего не скажешь, что мамаша, что детки — все хороши, а только лучше Валерьяна Александровича не придумаешь. Государыня сколько с родителями ни толковала, все на него поглядывала, тебе потом ничего не говорила?