Граф Сен-Жермен

Но довольно об этом злосчастном государе, которого природа создала для самых низших рядов жизни, а судьба ошибкой вознесла на престол. Нельзя сказать, что он был совершенно порочен, но телесная слабость, недостаток воспитания и естественная склонность ко всему пошлому и грязному, если бы он продолжал царствовать, могли иметь для его народа не менее гибельные результаты, чем самый необузданный порок.

После нашего обеда и отъезда Петра III в Ропшу мы отправились в Петербург… Когда мы въехали в столицу, проходя по ней торжественной процессией, улицы и окна были усеяны зрителями, радостные приветствия оглашали воздух. Военная музыка и звон колоколов сливались с веселым говором толпы, бежавшей за поездом. Двери церквей были отворены настежь, и в глубине виднелись группы священников, стоявших за блистательными алтарями: религиозная церемония освятила народный восторг!

Как, однако, ни была поразительна сцена воодушевления вокруг меня, но она почти меркла перед моей собственной мыслью, полной энтузиазма. Я ехала возле императрицы, участвуя в благословениях революции, не запятнанной ни одной каплей крови. Вместе с тем об руку со мной была не только добрая монархиня, но и первый мой друг, которому я содействовала ценой жизни освободиться от гибельной неволи и взойти на престол возлюбленной Родины.

На следующий день Панин получил графское достоинство с пенсионом в пять тысяч рублей; князь Волконский и граф Разумовский — тот же пенсион, а прочие заговорщики первого класса — по шести сот крестьян на каждого и по две тысячи рублей — или вместо крестьян — двадцать четыре тысячи рублей. Я удивилась, встретив свое имя в этом списке, но решила отказаться от всякого подарка. За это бескорыстие меня упрекали все участники революции. Мои друзья, впрочем, скоро заговорили другим тоном. Наконец, чтобы остановить всякие сплетни и не оскорбить государыню, я расписалась в бесчестии. Составив счет всем долгам моего мужа, я нашла, что сумма их равняется почти двадцати четырем тысячам рублям, и потому перенесла на его кредиторов права получить эти деньги из дворцовой казны».

Впрочем, сама Екатерина Великая в письме к Станиславу Августу Понятовскому от 2 августа 1762 года спустя всего несколько недель после переворота изложила события несколько иначе, признавшись, что сама стояла во главе заговора, и дала Дашковой и ее участию в перевороте совсем другую оценку: «Княгиня Дашкова, младшая сестра Елисаветы Воронцовой, хотя и очень желает приписать себе всю честь, так как была знакома с некоторыми из главарей, не была в чести вследствие своего родства и своего девятнадцатилетнего возраста, и не внушала никому доверия; хотя она уверяет, что все ко мне проходило через ее руки, однако все лица имели сношения со мною в течение шести месяцев прежде, чем она узнала только их имена. Правда, она очень умна, но с большим тщеславием она соединяет взбалмошный характер и очень нелюбима нашими главарями; только ветреные люди сообщили ей о том, что знали сами, но это были лишь мелкие подробности. И. И. Шувачов, самый низкий и самый подлый из людей, говорят, написал, тем не менее, Вольтеру, что девятнадцатилетняя женщина переменила правительство этой Империи; выведите, пожалуйста, из заблуждения этого великого писателя».

Имя Одарта упоминается и в переписке великой княгини с Екатериной Дашковой, причем о нем идет речь в четырех из двадцати пяти сохранившихся и опубликованных вместе с «Записками» писем Екатерины периода правления Петра III незадолго до его свержения Екатериной, то есть в период интенсивной подготовки переворота. Относятся они к месяцам не ранее января 1762 года, поскольку из «Записок» Дашковой известно, что именно в этом месяце ее мужа, князя Михаила Ивановича Дашкова, распоряжением Петра III отправили посланником в Константинополь. Дат на письмах нет, а некоторые детали позволяют предположить, что они написаны, как это было заведено тогда, в иносказательной манере, то есть условным языком намеков и недосказанностей, понятных только тем двоим, кто писал письма. Некоторые имена опускаются, заменяются указанием «что же касается до другого» или первой буквой фамилии, или многоточием. Эта предусмотрительность не лишняя, поскольку император просматривает письма своей супруги: «Император прочитал каждое письмо и знает все, что нужно знать». Как пишет великая княгиня Екатерина Дашковой в конце того же самого письма, откуда взята эта цитата, «я предаю огню все ваши письма» (с. 307). Тем более удивительно, сколько внимания уделено в этих письмах Одарту. Письмо № 13: «Что же касается до Одарта, я не могу отвечать положительно: не имея у себя ни одного учреждения, я не могу назначить его в другое ведомство». Эта фраза явно подразумевает, что это ответ на предшествующие хлопоты Дашковой об этом человеке. Письмо № 19: «Кажется, услуги Одарта будут полезны мне, и я надеюсь найдти ему какое-нибудь место. Но во-первых, скажите мне, не можете ли вы заставить своего дядю рекомендовать его мне? Если нет, то пусть дело идет своим порядком. Я предоставляю вам устроить с ним денежные условия; но пока он не оставит своего перваго поста, пусть об этом никто не знает, кроме нас. Я, в самом деле, мало знакома с его обстоятельствами, чтобы решится назначить ему когда и как; он всегда пользовался покровительством вашего дяди, то не мешало бы посоветоваться с ним. Между тем место, предназначенное ему, останется незанятым» (с. 309). Письмо № 20: «Милая княгиня, я только-что получила ваше письмо и вполне одобряю ваш поступок, только пусть будет так, чтобы меня не обвиняли в удалении Одарта от должности. Как бы вы ни устроили с ним, я безусловно во всем розписываюсь, и могу обещать, что он не умрет с голоду при мне» (с. 309). Письмо № 25: «Одарта я рада видеть. Сегодня в манеже был со мной один из ваших забавных рыцарей, граф Строгонов».

Впрочем, Одарту — иногда называемому Одаром; в осьмнадцатом веке Дидро ведь тоже именовался у русских Дидеротом! — Екатерина не очень-то доверяла. В своем письме к Понятовскому осенью 1762 года она специально просит его передавать важные вещи не через этого человека: «Не давайте отнюдь письма Одару…».

Согласно сведениям русского историка И. Давидовича (Половцова), Михаил (Мишель) Одар (Michel Odart) родился в Пьемонте; при Елизавете Петровне прибыл в Россию и был определен канцлером Михаилом Илларионовичем Воронцовым в чине надворного советника на службу в Коммерц-коллегию, но по незнанию русского языка оттуда скоро ушел, и тогда Екатерина Романовна Дашкова, племянница канцлера, рекомендовала его для секретарских занятий императрице. Однако это ходатайство не было удовлетворено, так как императрица не хотела иметь секретарем у себя чужеземца, да к тому же и иностранная переписка ее была невелика, и Одар был назначен лишь управляющим одного небольшого собственного имения великой княгини Екатерины Алексеевны. По словам самого Одара, а также по свидетельству канцлера Воронцова и иностранных писателей об июньских событиях 1762 года, Одар принимал участие в перевороте, «как весьма разумный человек и поведение свое осторожно имеющий», в качестве, по всей вероятности, посредника в сношениях императрицы с преданными ей лицами, или — по выражению тогдашнего австрийского посланника Мерси д'Аржанто — в роли как бы «секретаря заговора». (Впрочем, Дашкова умаляет размеры участия Одара в перевороте.) Затем Одар поступил на службу в Кабинет императрицы в качестве библиотекаря; в это время (в конце 1762 года) Одар, между прочим, по поручению императрицы, участвовал в письменных переговорах с Даламбером относительно приглашения последнего в качестве воспитателя цесаревича. В 1763 и 1764 годах Одар был назначен членом комиссии для рассмотрения коммерции Российского государства и особого при ней собрания для рассмотрения проектов, касающихся до торговли, и был употребляем для составления соображений по предполагавшемуся торговому трактату с Англией. В 1764 году Одар оставил Россию и умер в Ницце около 1773 года.

В Государственном архиве хранятся две записки Одара: 1) «Memoire sur le commerce de Russie, 'a M. le procureur general le 26 juin 1761» и письмо его к княгине Дашковой, при котором послана была ей эта записка и 2) «Sentiment du conseillier de la cour Odar sur le Rigl'ement qu'on pretent 'etablir, relativement 'a la saisie (en cas de faillite) des effets envoy'es en commission pour Stranger, le 2 d'ecembre 1761». Первая из этих записок напечатана без имени автора Бюшингом в «Magazin f"ur die Historie und Geographie», Halle, 1777, XI, 439–464. [187]

187

См.: Кобеки Д. Ф. // Журнал Мин. Нар. Просвещ., 1883, № 6. С. 56–59 // Истории. Вестн. 1884, № 4. С. 109–111.

Вслед за упоминавшимися Дашковой «бессмысленными брошюрами некоторых французских писателей» конца XVIII века многие прочие читавшие ее опубликованные по-французски «Записки» французские писатели [188] уже в веке XX из-за важной роли в дворцовом перевороте 1762 года упорно отождествляли Одара, или Одарта, с графом Сен-Жерменом, о чем упоминает Поль Шакорнак. Но если принять во внимание все рассказанные выше и известные русской исторической науке сведения об этом персонаже, то отождествлять его с графом Сен-Жерменом не представляется возможным.

188

Лермье Пьер. Таинственный граф Сен-Жгрмен. Париж: изд-во Кольбер, 1943. С. 167–205. Жан де Керделанд. От Нострадамуса до Калиостро. Париж: изд-во Сельф, 1945. С. 191–201.

Достоверные факты о пребывании Сен-Жермена в России очень скудны и известны в основном благодаря книгам о Сен-Жермене Изабель Купер-Оукли и Поля Шакорнака. В российских исторических источниках подтверждений приведенным ею фактам не нашлось.

Граф приезжал в Санкт-Петербург по приглашению своего давнего друга — известного итальянского художника графа Пьетро Антонио Ротари, который в то время жил в Графском переулке возле Аничкова моста. Родившийся в Вероне 30 сентября 1707 года Ротари вплоть до 1734 года учился у лучших мастеров Италии: в художественных мастерских Р. Ауденарде и у Д.Б. Пьяцетты в Венеции, затем у Антонио Балестра и Франческо Тревизани в Риме и у Солимена в Неаполе. Начинал с росписей церкви в родной Вероне и картин на религиозные темы, хранящихся ныне в Падуе и Риме. В 1750 году переехал в Вену ко двору Марии-Терезии, затем некоторое время жил в Мюнхене и был придворным художником саксонского двора в Дрездене. В 1756 году художник был приглашен ко двору императрицы Елизаветы Петровны и оставался в России до конца своих дней. Жил в Петербурге, имел множество заказов, пользовался большим почетом. Его моделями были знатнейшие вельможи и дамы, в том числе императрица Елизавета Петровна (по мнению современников, портрет кисти Ротари, изображающий ее в черной мантии с черной кружевной наколкой, самый похожий из всех портретов) и великая княгиня Екатерина Алексеевна (три портрета), сохранились также два портрета И.И. Шувалова, цесаревича Павла Петровича в раннем детстве, канцлера М.И. Воронцова, графа Г.Г. Орлова. Однако вошел в историю в первую очередь типажными образами юных девушек, покрывающими стены целых интерьеров («Кабинет мод и граций» в Большом дворце в Петергофе-Петродворце, «кабинеты Ротари» в Китайском дворце в Ораниенбауме-Ломоносове с 22 картинами и в Гатчинском дворце, «Салон Ротари» в поместье Юсуповых в Архангельском). Женские головки Пьетро Ротари были в большой моде у русской знати и сделались обязательным украшением почти каждого царского или княжеского дворца. «Головки» имели и большое педагогическое значение, поскольку в их создании принимали активное участие русские подмастерья итальянского художника (Ротари организовал частное художественное училище и в России). Среди его учеников был А.П. Антропов; несомненное влияние Ротари испытали И.П. Аргунов и Ф.С. Рокотов. После скоропостижной смерти художника, последовавшей 31 августа (11 сентября) 1762 года, Екатерина II скупила у его вдовы все (триста сорок) оставшиеся в его мастерской картины и приказала разместить их в особом зале Большого Петергофского дворца, в так называемом «Кабинете мод и граций».

В сопровождении художника граф Сен-Жермен посетил самые известные семейства Санкт-Петербурга — Разумовских и Юсуповых. И снова, как в Лондоне, очаровал своих слушателей виртуозной игрой на скрипке, «из которой он извлекал звуки, напоминающие звуки оркестра». Утверждают, будто граф посвятил им же написанную пьесу для арфы графине Остерман.

За то недолгое время, что он прожил в русской столице, граф Сен-Жермен познакомился с адвокатом из Женевы Пиктетом, который также был принят во многих домах. Последний был родом из Женевы и служил полицейским магистратом. Из-за своего молодого возраста он не вошел в Совет Ста и уехал в Париж. Отсюда вместе с каким-то русским он пропутешествовал по Европе в течение трех лет. В Вене он встретился с Григорием Орловым и уехал вместе с ним в Санкт-Петербург. Там он познакомился с торговцем Маньяном, на сестре которого он женился, и стал его компаньоном. Из-за сомнительной аферы, в которую он оказался втянутым, его репутация была подпорчена, хотя он и был невиновным. При этом он был умен и образован.

Граф Сен-Жермен общался не столько с самим Пиктетом, сколько с его родственником Маньяном, который занимался скупкой и продажей драгоценных камней. Он откладывал все дефектные камни и давал их графу с тем, чтобы тот им придавал искомый блеск. [189]

Изабель Купер-Оукли пишет об этом периоде:

«…существуют различные не подлежащие сомнению исторические доказательства того, что уже в 1762 году граф побывал в Санкт-Петербурге, где и подружился с Орловыми. Тем более, находясь в России, мы узнали о том, что наш мистик гостил в Архангельском у княгини Марии Голицыной 3 марта 1762 года.

189

См.: Кавалер Коберон. Дневник. Париж: изд-во Плон, 1901. Т. II. С. 193—

Нижеследующая информация была обнаружена в России и предоставлена нам одним нашим русским другом:

«Граф Сен-Жермен был в этих краях в эпоху Петра III и покинул Россию по восхождении Екатерины II на престол. Господин Пыляев, [190] впрочем, полагает, что это произошло гораздо ранее царствования Екатерины.

В Санкт-Петербурге Сен-Жермен жил вместе с графом Ротари, известным итальянским художником, автором прекрасных портретов, украшающих Петергофский дворец.

190

М.И. Пыляев — сотрудник «Нового Времени», автор книги «Старый Петербург».