Граф Сен-Жермен

Дом Пернети был горячим поклонником алхимии. Будучи бенедиктинцем, он нашел в библиотеке аббатства экземпляр работы герметиста Мишеля Майера: «Arcana Arcanissima h.e. Hieroglyphica Aegyptograeca». [380] Как настоящий адепт он потрудился перевести это произведение, с небольшими изменениями и добавлениями, [381] под названием «Разоблаченные египетские и греческие фабулы, сведенные к одному и тому же принципу, и объяснение иероглифов Троянской войны». [382] Как раз перед отъездом в Пруссию он основал в городе Авиньоне герметический ритуал, имеющий шесть ступеней, с напоминающей греческие легенды символикой, объяснение которой можно было найти в его работе. Он даже создал седьмую ступень, ритуал которой содержит целый курс герметизма и гнозиса.

380

Тайна тайн, или Разоблаченные египетские и греческие сказки. Без указания даты, (около 1614 г.).

381

Поль Шакорнак сравнивал обе работы и утверждал, что это не подлежит сомнению. Кстати, сам Дом Пернети это признавал: «Я прочитал внимательно несколько трактатов Майера, и они мне во многом помогли, и тот, который называется Arcana Arcanissima, послужил для моей работы канвой, по крайней мере структурно, ибо я не всегда следовал его мыслям».

382

Париж: изд-во Бош, 1758. Два тома.

Поль Шакорнак не отрицает, что Дом Пернети был очень ученым человеком (он помнил многое). [383] Но согласно Дьедонне Тьебо его знание было только rudis indigestaque moles, [384] и, наверное поэтому граф Сен-Жермен ограничился поверхностным светским знакомством с ним.

Далее мемуарист сообщает о том, что желание познакомиться с графом изъявила княгиня Амалия, [385] жена брата монарха Фридриха II Прусского и сестра его супруги (Фридрих и его брат Август-Вильгельм были женаты на родных сестрах).

383

Дом Пернети впоследствии занялся Сведенборгом и перевел две работы шведского философа. Вернувшись в Лион в 1783 году, он привез из Берлина группу иллюминатов, которые, согласно данным некоего Elias Artista, практиковали вызывание духов. Судя по всему, этот Артиста принадлежал к «Северной Школе» — своеобразной теургической организации, основанной на так называемых проявлениях активного и мыслящего Начала. Дом Пернети умер в Авиньоне 16 октября 1796 года.

384

Сумбурное и бесформенное (лат.) Тьебо Д. Цитир. произв. Т. II. С. 299.

385

Виктория Луиза Амалия Брауншвейг-Вольфенбюттельская (нем. Viktoria Luise Amalie von Braunschweig-Wolfenb"uttel; 29 января 1722, Вольфенбюттель — 13 января 1780, Берлин) — принцесса прусская, супруга Августа-Вильгельма Прусского.

Граф направился в дворец «Мон Бижу» (мое сокровище), находившийся у ворот Берлина. Перед ним стояла болезненного вида особа, в которой можно было угадать былую красоту. Княгиня приняла графа в роскошно обставленной и богатой библиотеке, в которой почти все книги были аннотированы ее рукой. Княгиня была к тому же прекрасным музыкантом — искусство, которым граф Сен-Жермен сам виртуозно владел. Они нашли почву для взаимопонимания. Княгиня поинтересовалась, откуда был родом граф:

— Какая страна — ваша родина?

— Я из страны, над которой чужеземцы никогда не царствовали, — ответил он. [386] Такими же ловкими и таинственными фразами граф ответил на все вопросы княгини. Наконец она отчаялась и отослала его, так ничего и не узнав. [387]

Другой человек, более скромного рождения, пожелал встретиться с графом. Это была госпожа дю Труссель — наперсница княгини Амалии, известная также под именем «Красавица из Клейста». По словам господина Тьебо, Фридрих II как-то высказался о ней таким образом: «Вижу ее уже 30 лет, и она по-прежнему одна из самых красивых женщин при дворе. В ней есть сияние, которого нет в других, и кажется, что она не стареет». [388] Госпожа дю Труссель предпочитала астрологию (у нее был собственный астролог, которого она называла «планетарием» и который был-де замечательным человеком [389] ), а княгиня Амалия отдавала предпочтение гаданию на картах, которым безоговорочно верила. Дьедонне Тьебо пересказывает циркулировавшие в Берлине слухи о том, что «во время Семилетней войны, особенно в самые критические для Пруссии дни, княгине целыми днями гадали на картах для Фридриха II, и она посылала брату результаты и предупреждения». [390]

386

Есть более точный перевод этого ответа, который дает нам одно из оснований, подтверждающих версию о корнях Сен-Жермена: «Я из страны, где никогда не правили мужчины иностранного происхождения».

387

Тьебо Д. Цитир. произв. Т. II. С. 301.

388

Тьебо Д. Цитир. произв. Т. I. С. 94.

389

Там же. С. 238.

390

Там же. С. 281.

Как-то вечером граф Сен-Жермен был приглашен на званый ужин к госпоже дю Труссель, где присутствовал и господин Дьедонне Тьебо, оставивший об этом свидетельство: [391]

«Госпожа де Труссель также горела желанием увидеться с ним. Уступив ее просьбам, аббат Пернети устроил встречу, и в один из званых вечеров в ее доме появился граф. В завязавшейся беседе речь зашла о «философском камне», и граф отрывисто заметил, что большинство людей, стремящихся его найти, находятся в невероятном заблуждении, возлагая все свои надежды по получению этого камня на огонь, и забывают при этом, что последний является стихией разрушительной, а не созидательной, и, следовательно, верхом неразумия являются их попытки создать нечто новое с помощью этой стихии. Он довольно долго рассуждал об этом, но в конце концов перевел разговор на более общие темы. Во внешности Сен-Жермена сквозили изящество и интеллект. В нем чувствовалось благородное происхождение и знание светских условностей. По слухам, знаменитый Калиостро (известный своими парижскими мистификациями кардинала Рогана и других) был его учеником. Ученик, впрочем, так и не достиг уровня своего учителя, достойно окончившего свою карьеру, и часто соскальзывал на криминальную стезю, что и привело его в конце концов к смерти в темнице римской инквизиции… История же Сен-Жермена являет нам образцовый пример истории человека мудрого и предусмотрительного, остерегавшегося нарушить правила общепринятого поведения или оскорбить мораль. Чудес о нем рассказывают великое множество, однако они не скандальны и не низменны». [392]

391

«Поскольку госпожа дю Труссель страдала болезнью, которую врачи в Берлине считали неизлечимой, она стала лечиться у графа Сен-Жермена. Она излечилась, когда графу удалось избавить ее от камня величиной с куриное яйцо». Знаменитый швейцарский врач Ж.-Г. Циммерманн рассказывает эту мистическую историю в книге «Записки о Фридрихе Великом» (на нем. яз.). Лейпциг, 1790. Т. II. С. 119. К концу жизни этот врач стал мизантропом, что объясняет его мнение о графе, с которым он даже не был знаком.

392

Тьебо Д. Цитир. произв. Т. II. С. 301–302. (Приведенный здесь перевод взят из книги И. Купер-Оукли. Цитир. произв. С. 44–45. — Примеч. ред.)

Далее господин Тьебо приводит пересказ одного своего любопытного разговора о графе Сен-Жермене, который и здесь, без сомнения, был одним из главных героев светских пересудов: «В то время, когда этот странный человек жил в Берлине, я как-то поговорил о нем с французским посланником, маркизом Понсом Сен-Морисом. Я сказал ему, что меня очень удивляет, что у этого человека были тесные и особые связи со многими людьми высокого рождения, в том числе с кардиналом Берни, как утверждали, конфиденциальные письма которого, написанные в то время, когда этот кардинал был министром иностранных дел, он хранил. Господин Понс об этом ничего не сказал. Зато он высказал целую цепочку простых предположений: «Предположим, что некий действительно оригинальный человек решил выразить себя и сыграть в мире необыкновенную роль, способную будоражить умы людей и производить впечатление на всех. Допустим, что этот человек занят только этой идеей и подчиняет весь свой ум, свои познания, свое внимание ко всем деталям, свое упорство осуществлению этой идеи. Допустим, что он способен умело обманывать всех, когда речь идет о нем, что ни присутствия духа, ни гибкости ему не занимать. Наконец, допустим, что он заработал или получил большое состояние, скажем, у него рента в двадцать пять ливров: посмотрим, каким будет его поведение. Он не станет откровенно говорить ни о своем возрасте, ни о своей стране, ни о себе и накинет самую густую пелену на все, что его касается. Он сэкономит часть своего капитала, вложит в какой-нибудь надежный и малоизвестный банк. Например он приедет в Берлин, а деньги будет держать в Лейпциге. Некоему берлинскому банкиру будет поручено передать ему двадцать тысяч франков или более. Получив их, он перешлет их какому-нибудь банкиру в Гамбург, который тут же перешлет их ему обратно. То же самое он будет проделывать с банкирами из Франкфурта и других городов. Это будут все те же самые деньги, на которых он потеряет каждый раз маленькие проценты, зато он достигнет своей цели: все будут думать, что каждую неделю он получает значительные суммы, и никто не будет знать зачем, тем более что тратить он будет мало и ни в какие дела вмешиваться не станет. Все невероятные вещи, которые рассказывают об этих неизвестных и экстраординарных людях, могут объясниться так же легко, как загадка о суммах, постоянно получаемых графом Сен-Жерменом». [393]

393

Тьебо Д. Цитир. произв. Т. И. С. 302–303. Размышления Понса Сен-Мориса достаточно любопытны, чтобы быть приведены здесь, даже если, согласно Д. Тьебо, это всего лишь предположение. По крайней мере, способ переводить деньги остроумен, и можно подумать, что нашли «золотоносную жилу» графа Сен-Жермена, которую безуспешно искал Шуазёль.

В это самое время по немецким княжествам, направляясь во Францию, проезжал русский писатель Денис Иванович Фонвизин. Он отправился из Санкт-Петербурга в сентябре 1777 года и через Варшаву проследовал в Саксонию и далее в Германию и Францию, в Монпелье. Его жена страдала от паразитарного заражения, которого русские доктора вылечить не могли и отправили Фонвизина к европейским врачам. В письмах о своем путешествии Фонвизин не только рассказал, в виде путевых заметок, интересные для русского человека подробности о немецких княжествах той поры, но и упомянул о состоявшемся в ходе поездки знакомстве с Сен-Жерменом, от которого тоже надеялся получить врачебную помощь. Увы, Сен-Жермен помочь не смог, зато успешным было лечение с помощью принятия внутрь орехового масла, предложенное лекарем из Монпелье Деламюром, о чем Фонвизин пишет в письме от 25 генваря (5 февраля) 1778 года из Монпелье, где описывает и предыдущие методы лечения:

«Монпелье, 25 гене. (5 февр.) 1778.

Ведая, сколь милостивое участие ваше сиятельство приемлете в моем состоянии, почитаю за долг уведомить вас, милостивый государь, что надежда, которую имел я о выздоровлении жены моей, исполняется к моему истинному счастию. Не тщетно предпринял я столь дальное путешествие. Главная причина ее болезни истреблена, и le ver solitaire, от коего она столько времени страдала, на сих днях выгнан. Я возьму смелость описать здесь образ ее лечения. Может быть, послужил он и у нас, хотя удобности наши к исцелению больных и гораздо здешних меньше…»

Вояж для восстановления сил после изнурительной болезни жены в Спа и другие южные французские провинции занял у четы Фонвизиных два месяца, так что следующее письмо было отправлено Панину из Парижа только 20 (31) марта 1778 года. В нем-то Фонвизин и упоминает о встрече с Сен-Жерменом. Исследователям, натолкнувшимся на это упоминание и не прочитавшим внимательно это письмо, могло показаться, что встреча Фонвизина и Сен-Жермена состоялась в Париже, но это не так. Фонвизин возвращается к событиям полугодовой давности и вспоминает о своей поездке через Саксонию и немецкие княжества, в которых живал Сен-Жермен и курьезное описание которых знаменитым русским сатириком из его предыдущего письма нельзя не привести здесь:

«Письмо из Монпелье, 22 ноября (3 декабря) 1777 г.

Позвольте, милостивый государь, продолжить уведомление о моем путешествии. Последнее письмо имел я честь писать к вашему сиятельству из Дрездена. В нем пробыл я близ трех недель. Осмотрев тут все достойное примечания, поехал я в Лейпциг, но уже не застал ярмарки. Я нашел сей город наполненным учеными людьми. Иные из них почитают главным своим и человеческим достоинством то, что умеют говорить по-латыни, чему, однако ж, во времена Цицероновы умели и пятилетние ребята; другие, вознесясь мысленно на небеса, не смыслят ничего, что делается на земле; иные весьма твердо знают артифициальную логику, имея крайний недостаток в натуральной; словом — Лейпциг доказывает неоспоримо, что ученость не родит разума. Оставя сих педантов, поехал я во Франкфурт-на-Майне. Сей город знаменит древностями и отличается тем, что римский император бывает в нем избран. Я был в палате избрания, из коей он является народу. Но все сие имеет древность одним своим достоинством, то есть: видел я по четыре пустых стен у старинных палат, а больше ничего. Показывали мне также известную, так называемую la Bulle d’or (Золотую Буллу) императора Карла IV, писанную в 1356 году; я был в имперском архиве. Все сие поистине не стоит труда лазить на чердаки и слезать в погреба, где хранятся знаки невежества. Из Франкфурта ехал я по немецким княжествам: что ни шаг, то государство. Я видел Ганау, Майнц, Фульду, Саксен-Готу, Эйзенах и несколько княжеств мелких принцев. Дороги часто находил немощеные, но везде платил дорого за мостовую; и когда, по вытащении меня из грязи, требовали с меня денег за мостовую, то я осмеливался спрашивать: где она? На сие отвечали мне, что его светлость владеющий государь намерен приказать мостить впредь, а теперь собирать деньги. Таковое правосудие с чужестранными заставило меня сделать заключение и о правосудии к подданным. Не удивился я, что из всякого их жилья куча нищих провожала всегда мою карету. Наконец приехал я в Мангейм, резиденцию курфирста пфальцского…»

Сопоставление с датами этого самого первого отправленного из заграничной поездки письма, где Фонвизин описывает свой маршрут, и еще трех писем из Монпелье, позволяет сделать вывод, что он встречался с Сен-Жерменом в октябре 1777 года. Вероятно, встреча имела место в Берлине, через который пролегал путь Фонвизина и где жил в это время граф Сен-Жермен. Граф не только рекомендовал лекарство, но и предложил другие полезные для России проекты, которые далекий от таких предметов Фонвизин посоветовал ему представить официальному дипломатическому представителю Российской империи при саксонском дворе: