Графиня Де Шарни

– Послушайте, сударь, я хочу открыть вам один секрет.

– Слушаю вас, ваше высочество.

– Я боюсь, что короля могут отравить.

– Неужели вы полагаете, что кто-нибудь может пойти на подобное преступление?

– Вот что недавно произошло: господин Лапорт.., наш эконом, вы его знаете?..

, – Да, ваше высочество.

– Так вот, господин Лапорт предупредил нас о том, что один человек из королевской буфетной, поступивший было кондитером в Пале-Рояль, собирается возвратиться на прежнее место после смерти его предшественника… И этот человек, ярый якобинец, во всеуслышание объявил, что ради блага Франции следовало бы отравить короля!

– Смею вас уверить, ваше высочество, что тот, кто хочет совершить подобное преступление, не станет хвастать им заранее.

– Ах, сударь, отравить короля было бы совсем нетрудно! К счастью, тот, кого мы опасаемся, имеет доступ лишь к пирожкам и булочкам.

– Вы приняли необходимые меры предосторожности, ваше высочество?

– Да. Было решено, что король не будет больше есть этих пирожков, а хлеб станет приносить господин Тьерри де Виль-д'Аврей, эконом малых апартаментов, отвечающий в то же время за поставку вина. Что до сладостей, то, поскольку король их очень любит, госпожа Кампан получила приказание покупать их будто бы для себя то у одного кондитера, то у другого. Нам посоветовали в особенности избегать сахарной пудры.

– Это потому, что в нее можно незаметно подмешать мышьяку?

– Совершенно верно… Королева, как правило, подмешивала пудру в воду: нам пришлось полностью от нее отказаться. Король, королева и я едим вместе; мы обходимся без лакеев: если кому-нибудь что-нибудь нужно, он звонит. Как только король садится за стол, госпожа Кампан через потайную дверь приносит сладости, хлеб и вино; мы все это прячем под столом и делаем вид, что пьем вино, принесенное из погреба, и едим хлеб и пирожные из буфетной. Вот как мы живем, сударь! И все равно мы с королевой трепещем всякий раз, когда король вдруг бледнеет и говорит два страшных слова: «Мне плохо!»

– Позвольте мне вам прежде всего заметить, ваше высочество, – молвил в ответ доктор, – что я не верю в эти угрозы отравления; однако я по-прежнему к услугам их величеств. Чего хочет король? Угодно ли ему, чтобы я переехал во дворец? Тогда я буду под рукой в любую минуту до тех пор, пока его страхи…

– О, мой брат ничего не боится, – поторопилась возразить принцесса Елизавета.

– Я оговорился, ваше высочество: до тех пор, пока ваши страхи не пройдут. У меня есть некоторая практика в обращении с ядами и противоядиями; я буду наготове и в любую минуту могу вступить в противоборство с ядом, какого бы ни был он происхождения; однако позвольте мне также сказать, ваше высочество, что, будь на то воля короля, вам очень скоро нечего было бы опасаться.

– Что же для этого необходимо? – раздался позади него чей-то голос, заставивший его обернуться.

Доктор не ошибся: этот голос принадлежал королеве. Жильбер поклонился.

– Ваше величество! Должен ли я повторить уверения в моей преданности, которые я представил ее высочеству Елизавете?

– Нет, сударь, не нужно, я все слышала… Мне бы лишь хотелось узнать, в какой степени мы можем рассчитывать на вашу помощь.

– У королевы появились сомнения в надежности моих чувств?

– Ах, сударь! Столько сердец и столько голов отвернулось от нас в грозовое время, что не знаешь, право, кому и довериться!

– Значит, именно поэтому королева готова заполучить из рук фельянов министра, состряпанного госпожой де Сталь?

Королева вздрогнула.

– Вам об этом известно? – изумилась она.

– Мне известно, что вы, ваше величество, сговорились с господином де Нарбоном.

– И вы, разумеется, меня осуждаете.

– Нет, ваше величество, это еще одна попытка. Когда король перепробует все, возможно, он, наконец, придет к тому, с чего ему следовало начать.

– Вы знакомы с госпожой де Сталь? – спросила королева.

– Я имел эту честь, ваше величество. Выйдя из Бастилии, я был ей представлен и от господина Неккера узнал о том, что был арестован по распоряжению королевы.

Королева заметно покраснела, затем продолжала с улыбкой:

– Вы обещали не вспоминать об этой ошибке.

– Я о ней и не вспоминаю, ваше величество; я только отвечаю на вопрос, который вы изволили мне задать.

– Что вы думаете о господине Неккере?

– Это славный немец, характеру коего свойственны весьма разнообразные качества; от несуразностей он способен подняться до пафоса.

– Не вы ли вместе с другими склоняли короля к тому, чтобы снова обратиться к его услугам?

– Господин Неккер был, заслуженно или нет, самым популярным человеком в королевстве; я сказал королю:

«Государь! воспользуйтесь его популярностью».

– А госпожа де Сталь?

– Если не ошибаюсь, ваше величество оказывает мне честь, спрашивая мое мнение о госпоже де Сталь?

– Да.

– Что касается внешности, у нее большой нос, крупные черты лица, широкая талия-Королева усмехнулась: как женщине, ей было приятно узнать, что та, о которой было в обществе так много разговоров, нехороша собой.

– Продолжайте, – попросила она.

– У нее неважная кожа; движения ее скорее энергичны, нежели грациозны; у нее грубый голос, так что иногда можно усомниться в том, что он принадлежит женщине. При всем том ей двадцать пять лет, у нее шея богини, восхитительные черные волосы, великолепные зубы, ее глаза полны огня: в ее взгляде – целая вселенная!

– Ну, а каков ее духовный облик? Она талантлива, у нее множество достоинств? – поспешила спросить королева.

– Она добра и великодушна, ваше величество; любой из ее врагов, поговорив с ней с четверть часа, становится ее другом.

– Я говорю о ее гении, сударь: одного сердца для занятий политикой недостаточно.

– Ваше величество! Сердце – не помеха даже в политике; что же до слова «гений», употребленного вашим величеством, то лучше не произносить его всуе. Госпожа де Сталь весьма талантлива, но до гения ей далеко; когда она хочет до него подняться, у нее словно гири вырастают на ногах: между нею и ее учителем Жан-Жаком такая же разница, как между железом и сталью.

– Вы, сударь, говорите о ее таланте писательницы; расскажите мне о ней как о политике.

– На этот счет, ваше величество, – отвечал Жильбер, – о госпоже де Сталь говорят, по-моему, больше, чем она того заслуживает. С тех пор, как эмигрировали Мунье и де Лалли, ее салон превратился в трибуну английской партии, полуаристократической и двухпалатной. Так как сама она принадлежит к сословию буржуазии, – и крупной буржуазии! – она питает слабость к знатным вельможам; она и англичанами-то восхищается только потому, что считает англичан аристократами; она не знает, как действует английский парламент; таким образом, она принимает за рыцарей времен крестовых походов поистаскавшихся дворян. Другие народы способны, опираясь на прошлое, создать будущее; Англия же ради прошлого жертвует будущим.