Графиня Де Шарни

Читатели, несомненно, догадались, что речь пойдет о г-же Ролан.

Именно она способствовала назначению Сервана министром, точно так же как г-жа де Сталь покровительствовала в этом Нарбону.

Женская рука чувствуется повсюду в событиях трех ужасных годов: 91-го, 92-го, 93-го.

Серван дни напролет просиживал в гостиной г-жи Ролан; как все жирондисты, вдохновительницей, светочем, Эгерией коих она являлась, он черпал силы в ее неутомимой душе.

Поговаривали, что она была любовницей Сервана: она не опровергала этих слухов и, будучи чиста перед самой собой, лишь улыбалась в ответ на клевету.

Она видела, как ее супруг возвращается домой изможденным после борьбы: он чувствовал, что стоит на краю пропасти вместе со своим коллегой Клавьером, однако ничего еще не было известно наверное; ему казалось, что еще можно все поправить.

В тот вечер, когда Дюмурье пришел предложить Ролану портфель министра внутренних дел, тот поставил свои условия.

– У меня нет ничего, кроме честного имени, – сказал он, – и я хочу, чтобы моя работа в кабинете министров не повредила моей репутации. Пусть на всех заседаниях совета министров присутствует секретарь и ведет протокол: таким образом, будет понятно, изменю ли я хоть раз патриотизму и свободе.

Дюмурье согласился; он чувствовал необходимость в том, чтобы прикрыть свое непопулярное имя жирондистским плащом. Дюмурье был из тех, кто всегда готов наобещать с три короба, но исполнить лишь то, что было выгодно им самим.

Итак, Дюмурье не сдержал своего обещания, а Ролан тщетно требовал секретаря.

Не добившись тайного архива, Ролан решил прибегнуть к помощи газет.

Он основал газету «Термометр»; однако он и сам отлично понимал, что бывают такие заседания совета, когда огласка равносильна предательству родины.

Назначение Сервана было ему на руку.

Но этого оказалось недостаточно: будучи нейтрализован генералом Дюмурье, совет бездействовал.

Законодательное собрание только что нанесло удар – оно распустило конституционную гвардию и арестовало Бриссака.

Вечером 29 мая Ролан возвратился домой вместе с Серваном и принес эту новость.

– Что сделали с распущенной гвардией? – поинтересовалась г-жа Ролан.

– Ничего.

– Так солдаты предоставлены самим себе?

– Да; их лишь обязали сдать синюю униформу.

– Они завтра же наденут красные мундиры и превратятся в швейцарцев.

И действительно, на следующий день парижские улицы пестрели мундирами швейцарских гвардейцев.

Распущенная гвардия сменила форму, только и всего.

Солдаты оставались там же, в Париже, протягивая руки к иноземным державам, приглашая их поспешить, приготовившись распахнуть перед ними все двери.

Ни Ролан, ни Серван не видели способа, как помочь этой беде.

Госпожа Ролан взяла лист бумаги, вложила Сервану в руки перо и приказала:

– Пишите! «Предлагаю по случаю празднования Четырнадцатого июля разбить в Париже лагерь для двадцати тысяч добровольцев…»

Не дописав фразы, Серван выронил перо.

– Король ни за что не пойдет на это! – заметил он.

– Стало быть, надо обратиться с этим предложением не к королю, а к Собранию; значит, вы должны потребовать этой меры не как министр, а как честный гражданин.

– О, вы правы! – воскликнул Серван. – Благодаря этой бумаге, а также декрету о священнослужителях король у нас в руках.

– Теперь вы понимаете, не так ли? Духовенство – это контрреволюция и в лоне семьи и в обществе; священники заставили прибавить к «Credo» 32 : «А те, кто заплатит подать, будут прокляты!» Пятьдесят присягнувших священников были перерезаны, их дома разграблены, их поля вот уже полгода как опустошены; пускай Собрание срочно составит декрет против священников-бунтовщиков. Дописывайте ваше предложение, Серван, а Ролан подготовит текст декрета.

Серван закончил фразу.

32.

«Верую» (лат.).

Ролан тем временем писал:

«Депортация мятежного священника должна быть произведена в течение месяца, в том случае, если требование будет выдвинуто двадцатью усердными гражданами, поддержано жителями округа, утверждено властями; депортируемому будет выплачиваться три ливра в день в качестве подорожных вплоть до границы».

Серван прочитал свое предложение о лагере для двадцати тысяч добровольцев.

Ролан зачитал свой проект декрета о депортации священников.

В этом и состояло дело.

Будет ли король действовать в открытую? Пойдет ли он на предательство?

Если король искренне поддерживает конституцию, он санкционирует оба декрета.

Ежели король предает нацию, он наложит вето.

– Я подпишу предложение о лагере как простой гражданин, – сообщил Серван.

– А Верньо выступит с предложением о принятии декрета о священниках, – в один голос заявили муж и жена.

На следующий день Серван отправил свое требование в Собрание.

Верньо положил декрет в карман и пообещал вытащить его на свет, когда придет время.

Вечером того же дня Серван, как обычно, явился в Собрание.

О его предложении все уже звали: Ролан и Клавьер его поддерживали; Дюмурье, Лакост и Дюрантон были против.

– Идите, идите сюда, сударь! – вскричал Дюмурье. – Объясните свое поведение!

– Кому я должен давать объяснения? – не понял Серван.

– Королю! Нации! Мне! Серван улыбнулся.

– Сударь! – продолжал Дюмурье. – Вы сделали нынче серьезный шаг.

– Да, я знаю, – кивнул Серван, – чрезвычайно серьезный!

– Может быть, вы получили соответствующее приказание короля?

– Признаться, нет, сударь.

– Значит, вы посоветовались со своими коллегами?

– Не более, чем с королем.

– Почему же вы поступили таким образом?

– Потому что я имею на это право как частное лицо, как гражданин.

– Значит ли это, что вы, как частное лицо, пользуясь правом гражданина, решились представить это подстрекательское предложение?