Графиня Де Шарни

– Это последнее слово вашего величества?

– Это моя последняя воля.

Шарни поклонился и, подойдя к двери, столкнулся с г-жой Кампан, торопившейся к принцессам.

– Передайте их высочествам, – попросил он, – чтобы они держали при себе самые дорогие вещи: вполне возможно, что мы в любую минуту будем вынуждены покинуть дворец.

Когда г-жа Кампан отправилась передать это предложение принцессе де Ламбаль и принцессе Елизавете, Шарни вновь приблизился к королеве.

– Ваше величество! – проговорил он. – Должно быть, вы питаете надежду, что придет помощь извне; если это так, прошу вас мне довериться: подумайте, что завтра в этот час мне придется перед Богом или людьми держать ответ за то, что произойдет.

– По моему распоряжению Петиону должны были передать двести тысяч франков и пятьдесят тысяч – Дантону; за эту сумму Дантон обещал не выходить из дому, а Петион – прийти во дворец.

– Да уверены ли вы в своих посредниках, ваше величество?

– Вы ведь сказали, что Петион только что пришел, не правда ли?

– Да, ваше величество.

– Это уже кое-что, как видите.

– Но этого недостаточно… Мне сообщили, что за ним посылали трижды, прежде чем он согласился отправиться во дворец.

– Если он с нами заодно, – сказала королева, – он должен во время разговора с королем дотронуться указательным пальцем До правого века.

– Ну, а если он не с нами?

– Если он не с нами, он – наш пленник, и я прикажу ни в коем случае не выпускать его из дворца. В это мгновение зазвонил колокол.

– Что это такое? – спросила королева.

– Набат, – отвечал Шарни. Принцессы в испуге вскочили.

– Что вас так напугало? – удивилась королева. – Набат – это боевая труба мятежников.

– Ваше величество! – взволновавшись более королевы при этом отвратительном звуке, проговорил Шарни. – Я сейчас узнаю, не предвещает ли этот набат чего-нибудь серьезного.

– Вы вернетесь? – с живостью поинтересовалась королева.

– Я приехал, чтобы вы, ваше величество, могли мною располагать, и не оставлю вас до тех пор, пока не исчезнет всякая опасность.

Шарни поклонился и вышел.

Королева на мгновение задумалась.

– Ну, пойдем посмотрим, исповедался ли король, – прошептала она, после чего тоже вышла.

Тем временем принцесса Елизавета снимала с себя кое-что из одежды и поудобнее устраивалась на диване.

Она расстегнула на шейном платке сердоликовую булавку и показала ее г-же Кампан. На камне была гравировка.

Гравировка представляла собой букет лилий с надписью на ленточке.

– Прочтите, – предложила принцесса Елизавета. Госпожа Кампан приблизилась к канделябру и прочитала:

«Забудь оскорбления, прости несправедливость».

– Боюсь, что это высказывание не окажет должного воздействия на наших врагов, – заметила принцесса, – однако от этого оно будет нам не менее дорого.

Не успела она договорить, как со двора донесся выстрел.

Женщины вскрикнули.

– Вот и первый выстрел, – прошептала принцесса Елизавета, – увы, он будет не последним!

Королеве доложили о появлении в Тюильри Петиона – вот как мэр Парижа оказался во дворце.

Он прибыл около половины одиннадцатого.

На сей раз его не заставили ожидать в приемной; напротив, ему сказали, что король с нетерпением его ждет; однако чтобы добраться до короля, ему пришлось пройти сначала сквозь ряды швейцарцев, потом через строй национальных гвардейцев, а затем сквозь толпу дворян, называвшихся кавалерами кинжала);

Хотя всем было известно, что король сам посылал за Петионом и что тот при желании мог бы остаться в ратуше, своем собственном дворце, а не прыгать в эту яму с дикими зверями под названием Тюильри, его осыпали бранью, называя «предателем» и «Иудой», пока он поднимался по лестницам.

Людовик XVI ожидал Петиона в той же комнате, где гак круто обошелся с ним 21 июня.

Петион узнал дверь и улыбнулся.

Судьба предоставляла ему случай жестоко за себя отомстить.

В дверях Мандэ, командующий Национальной гвардией, остановил мэра.

– А-а, это вы, господин мэр! – молвил он.

– Да, сударь, это я, – как обычно невозмутимо отвечал Петион.

– – Зачем вы сюда пришли?

– Я бы мог и не отвечать на ваш вопрос, господин Мандэ, не признавая за вами никакого права меня спрашивать; впрочем, я тороплюсь и вообще не собираюсь разговаривать с подчиненными…

– С подчиненными?

– Вы меня перебиваете, а ведь я вам сказал, что тороплюсь, господин Мандэ. Я явился сюда потому, что король трижды за мной посылал… Сам я бы не пришел.

– Ну что же, раз мне выпала честь встретиться с вами, господин Петион, я хочу вас спросить, почему полицейские городские чиновники в изобилии выдали патроны марсельцам и почему я, Мандэ, получил всего по три штуки на каждого из моих людей!

– Прежде всего потому, – не теряя хладнокровия, отвечал Петион, – что на большее количество из Тюильри запроса не поступало: по три патрона на каждого национального гвардейца, по сорок – на швейцарца; было выдано столько, сколько просил король.

– Чем же объяснить эту разницу в количестве?

– Об этом вам следует поговорить не со мной, а с королем, сударь; возможно, он не доверяет Национальной гвардии.

– Но я, сударь, просил у вас пороху, – заметил Мандэ.

– Верно; к сожалению, вы не написали требования на его получение.

– Прекрасный ответ! – вскричал Мандэ. – Кажется, это ваше дело, ведь приказ должен исходить от вас.

Разговор становился довольно щекотливым для Петиона; к счастью, дверь распахнулась, и Редерер, член бюро парижского муниципалитета, пришел мэру на помощь, объявив:

– Господин Петион, король ждет вас.

Петион вошел.

Король в самом деле с нетерпением его ожидал.

– А вот и вы, господин Петион! – молвил он. – В каком состоянии находится Париж?

Петион сделал краткий отчет о положении в городе.

– Вы ничего больше не хотите мне сказать, сударь? – спросил король.

– Нет, государь, – отвечал Петион. Король пристально посмотрел на Петиона.

– Неужели ничего?.. Совсем ничего?. – .

Петион широко раскрыл глаза, не понимая, чем вызвана такая настойчивость короля.