Граница вечности

Заседание закончилось, и, как она ожидала, Клаус спросил ее, не хочет ли она встретиться с ним в баре яхт-клуба, спокойном месте на почтительном расстоянии от ратуши. Они поехали туда порознь: каждый на своей машине.

Небольшой бар был слабо освещен. Тихий и почти пустующий по вечерам, он оживлялся в дневное время, когда сюда заглядывали владельцы парусников. Клаус заказал себе пиво, а Ребекка попросила принести бокал шампанского.

— Я рассказала мужу о нас, — призналась она, как только они расположились за столиком.

— Зачем? — удивился он. — Да и рассказывать, собственно, почти нечего, — добавил он, хотя и с виноватым видом.

— Я не могу лгать Бернду. Я люблю его.

— И ты, очевидно, не можешь лгать мне.

— Прости меня.

— Извиняться не за что, скорее наоборот. Спасибо тебе за откровенность. Я ценю это.

Клаус пал духом, а Ребекка, услышав огорчение в его голосе, с радостью отметила про себя, что он питает к ней теплые чувства.

— Если ты призналась мужу, то почему ты здесь сейчас со мной? — огорченно спросил он.

— Бернд сказал мне, что я могу продолжать то, что у нас было.

— Твой муж хочет, чтобы ты целовала меня?

— Он хочет, чтобы я стала твоей любовницей.

— Уму непостижимо. Это связано с его параличом?

— Нет, — солгала она. — Состояние Бернда не влияет на нашу половую жизнь. — Эту историю она рассказала своей матери и некоторым другим женщинам, которые действительно были близки ей. Она обманывала их ради Бернда: она чувствовала, что для него будет унизительно, если люди будут знать правду.

— Ну, так если это мой счастливый день, — сказал Клаус, — поедем сразу ко мне.

— Не будем торопиться, если ты не возражаешь.

Он обнял ее за плечи.

— Ты волнуешься. Это естественно.

— Я не часто позволяла себе это.

Он улыбнулся:

— Знаешь ли, в этом ничего нет плохого, даже если мы живем в век свободной любви.

— В университете я спала с двумя молодыми людьми. Потом я вышла замуж за Ганса, который оказался полицейским шпиком. Потом я полюбила Бернда, и мы вместе бежали на Запад. Вот и вся моя любовная жизнь.

— Давай поговорим пока о чем-нибудь другом, — сказал он. — Твои родители все еще на Востоке?

— Да. Они никогда не получат разрешение уехать. Такой враг, как Ганс Гофман, мой первый муж, ничего не забывает.

— Ты по ним, должно быть, скучаешь.

Она не могла передать, как скучает по своей семье. Коммунисты нарушили все связи с Западом, построив стену, поэтому она не имела возможности даже поговорить с родителями по телефону. Все, что дозволялось, — это писать письма, которые вскрывались и прочитывались в Штази, они приходили с задержкой, часто цензурировались, все ценное в посылках полиция забирала. Несколько фотографий Ребекка получила и держала их на прикроватном столике: отец поседел, мама поправилась, Лили стала красивой женщиной.

Чтобы больше не говорить о грустном, она попросила:

— Расскажи мне о себе. Что случилось с тобой во время войны?

— Ничего особенного, если не считать того, что я голодал, как и большинство детей, — сказал он. — В соседний дом попала бомба, и все, кто там жил, погибли. В общем, нам повезло. Отец жив, почти всю войну он занимался тем, что определял степень повреждения домов и делал их пригодными для жилья.

— У тебя есть братья и сестры?

— Есть брат и сестра. А у тебя?

— Моя сестра Лили все еще в Восточном Берлине. Мой брат Валли бежал вскоре после меня. Он гитарист в ансамбле «Плам Нелли».

— Тот самый Валли? Он твой брат?

— Да. Я была там, когда он родился на полу на кухне, единственном теплом месте во всем доме. То еще испытание для четырнадцатилетней девочки.

— Так значит, он бежал.

— И пришел ко мне жить здесь, в Гамбурге. Его приняли в группу, когда они играли в каком-то занюханном клубе на Рипербане.

— И сейчас он поп-звезда: Ты видишься с ним?

— Конечно. Каждый раз, когда «Плам Нелли» выступает в Западной Германии.

— Как интересно, — Клаус посмотрел на ее бокал и увидел, что он пуст. — Еще шампанского?

Ребекка почувствовала стесненность в груди.

— Нет, спасибо, не надо.

— Послушай, — сказал он. — Мне хочется, чтобы ты поняла. Я горю желанием заняться с тобой любовью, но я вижу, что ты сомневаешься. Помни, что ты можешь передумать в любой момент. Точки невозврата не существует. Если тебе будет неловко, так и скажи. Я не обижусь и не буду настаивать. Обещаю. У меня и в мыслях нет принуждать тебя к чему-то, к чему ты не готова.

Он сказал то, что она как раз хотела услышать. Напряжение спало. Ребекка боялась зайти слишком далеко, сознавая, что она приняла неправильное решение, и чувствуя, что не в состоянии отступить. Обещание Клауса успокоило ее.

— Поедем, — сказала она.

Они сели в свои машины, и Ребекка поехала за Клаусом. Она вела машину, испытывая приятное волнение. Она сейчас отдастся Клаусу. Она представляла себе его лицо, когда она снимет блузу: у нее новый бюстгальтер, черный с кружевной отделкой. Она думала, как они будут целоваться: сначала самозабвенно, а потом нежно. Она представляла его вздохи, когда она возьмет в рот его плоть. Она чувствовала, что никогда так не хотела чего-либо, и ей пришлось сжать зубы, чтобы не закричать.

У Клауса была маленькая квартира в современном здании. Когда они ехали в лифте, Ребекку снова захлестнули сомнения. А если ему не понравится то, что он увидит, когда она снимет одежду? Ей тридцать семь лет, ее груди уже не упругие и не идеальная кожа, какой она была в годы юности. Что, если у него есть скрытые наклонности? Он может достать наручники и плеть, а потом закроет дверь на замок…

Она сказала себе не забивать голову всякой ерундой. Она нормальная женщина и способна понять, не имеет ли она дело с извращенцем, и Клаус вполне нормальный мужчина. Тем не менее ее одолевали страхи, когда он открыл квартиру и пропустил ее вперед.

Это было типично мужское жилище, без излишеств, с утилитарной обстановкой, за исключением большого телевизора и дорогого проигрывателя.

— Как долго ты живешь здесь? — спросила она.

— Один год.

Как она догадалась, он не жил в этой квартире со своей покойной женой.

Он, несомненно, наметил, что делать дальше. Быстрыми движениями он зажег газ, поставил пластинку Моцарта со струнным квартетом и принес поднос с бутылкой шнапса, двумя стопками и миской соленых орешков.