Границы и маркеры социальной стратификации России XVII–XX вв. Векторы исследования
Шрифт:
С небольшими вариациями обозначенные выше тенденции прослеживаются и в историографии по социальной истории советского времени. Во многом продолжая сложившуюся в советской историографии традицию изучения социалистического общества как социальной структуры, состоящей из трех основных групп, историки активно исследовали социальное положение и социокультурной облик представителей рабочего класса [190] , крестьянства [191] и интеллигенции [192] . При этом основное внимание продолжают привлекать сюжеты, связанные с политикой государства в отношении различных социальных групп [193] и практикой социальной мобилизации населения [194] .
190
Коровин Н. Р. Рабочий класс России в 30-е гг. Иваново, 1994; Каллистратов Ю. К. Рабочий класс и советская культура в 20–30-е гг. Н. Новгород, 1998; Постников С. П., Фельдман М. А. Социокультурный облик промышленных рабочих России в 1900–1941 гг. М., 2009.
191
Вербицкая О. М. Российское крестьянство: от Сталина к Хрущеву. Середина 40-х – начало 60-х годов. М., 1992; Гущин Н. Я. «Раскулачивание» в Сибири (1928–1934 гг.): методы, этапы, социально-экономические и демографические последствия. Новосибирск, 1996; Судьбы российского крестьянства / под ред. Ю. Н. Афанасьева. М., 1996.
192
Дискриминация интеллигенции в послереволюционной Сибири (1920–1930 гг.). Новосибирск, 1994; Красильников С. А., Пыстина Л. И., Ус Л. Б., Ушакова С. Н. Интеллигенция Сибири в первой трети XX века: статус и корпоративные ценности. Новосибирск, 2007.
193
Лейбович
194
Социальная мобилизация в сталинском обществе (конец 1920-х –1930-е гг.): кол. моногр. / Н. Б. Арнаутов, С. А. Красильников, И. С. Кузнецов и др. Новосибирск, 2013; Социальная мобилизация в сталинском обществе: институты, механизмы, практики: сб. науч. ст. Новосибирск, 2011–2012. Вып. 1–2; Кедров Н. Лапти сталинизма: Политическое сознание крестьянства Русского Севера в 1930-е годы. М., 2013.
Постепенно проблематика работ по социальной истории существенно расширяется и включает в себя исследования элитных групп советского общества: партийно-государственной номенклатуры [195] , научно-технической интеллигенции, [196] руководства военных министерств и ведомств [197] . В дальнейшем эта тенденция была продолжена в связи с возникновением исследовательского интереса к новым, ранее не изученным группам населения. Пристальное внимание историков было направлено на положение маргинальных групп советского общества: спецпереселенцев, заключенных ГУЛАГа, «лишенцев», «бывших» представителей дворянства, купечества, офицерства и т. п.; иностранцев на советских предприятиях и военнопленных [198] .
195
Восленский М. С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991; Пашин В. П. Партийно-хозяйственная номенклатура в СССР: становление, развитие, упрочение в 1920–1930 гг.: дис. … док. ист. наук. М., 1993; Хлевнюк О. В. Политбюро: механизмы политической власти в 1930-е гг. М., 1996; Пашин В. П., Свириденко Ю. П. Кадры коммунистической номенклатуры: методы подбора и воспитания. М., 1998; Мохов В. П. Эволюция региональной политической элиты России (1950–1990 гг.): дис… док. ист. наук. М., 1998; Аксютин Ю. В., Пыжиков А. В. Постсталинское общество: проблемы лидерства и трансформации власти. М., 1999; Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти, 1945–1991. Новосибирск, 2000; Нечаева С. В. Лидеры политической элиты Челябинской области, 1934–2004 гг. Челябинск, 2005; Золотов В. А. Политическая элита СССР: социальный состав, образовательный и культурный уровень, 1953–1991 гг.: дис… док. ист. наук. М., 2006; Коновалов А. Б. Формирование и функционирование номенклатурных кадров органов ВКП(б) – КПСС в регионах Сибири (1945–1991): дис. … док. ист. наук. Кемерово, 2006; Колдушко А. А. Кадровая революция в партийной номенклатуре на Урале в 1936–1938 гг.: дис. … канд. ист. наук. Пермь, 2006; Миронов Е. В. Региональные партийные элиты: исторический опыт и эффективность управления в 1956–1991 гг.: на примере Иркутской области: дис. … канд. ист. наук. Иркутск, 2007; Калинина О. Н. Формирование и эволюция партийно-государственной номенклатуры Западной Сибири в 1946–1964 гг.: дис. …канд. ист. наук. Новосибирск, 2007.
196
Абрамов В. Н. Техническая интеллигенция России в условиях большевистского политического режима в 1920-е – 1930-е гг. СПб., 1997; Терехов В. С. Рекруты великой идеи: Технические специалисты в период сталинской модернизации. Екатеринбург, 2003.
197
Минаков С. Т. Советская военная элита 20–30-х годов. Орел, 2004; Печенкин А. А. Военная элита СССР в 1935–1939 гг.: репрессии и обновление. М., 2003;
198
Красильников С. А. На изломах социальной структуры: Маргиналы в послереволюционном российском обществе (1917 – конец 1930-х годов). Новосибирск, 1998; Пыстина Л. И. «Буржуазные специалисты» в Сибири в 1920-х – начале 1930-х гг. (социально-правовое положение и условия труда). Новосибирск, 1999; Журавлев С. В. «Маленькие люди» и «большая история»: иностранцы Московского электрозавода в советском обществе 1920–1930-х гг. М., 2000; Полян П. М. Не по своей воле… История и география принудительных миграций в СССР. М., 2001; Красильников С. А. Серп и молох. Крестьянская ссылка в Западной Сибири в 1930-е годы. М., 2003; Смирнова Т. М. «Бывшие люди» Советской России: стратегии выживания и пути интеграции, 1917–1936 годы. М., 2003; Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы). Новосибирск, 2004; Земсков В. Н. Спецпереселенцы в СССР, 1930–1960. М., 2005; Чуйкина С. А. Дворянская память: «бывшие» в советском городе (Ленинград, 1920–1930-е гг.). СПб., 2006; Маргиналы в советском обществе: институциональные и структурные характеристики в 1930–1950-е годы: сб. науч. тр. Новосибирск, 2007; Корни и щепки: Крестьянская семья на спецпоселении в Западной Сибири (1930 – начало 1950-х гг.) / С. А. Красильников, М. С. Саламатова, С. Н. Ушакова. Новосибирск, 2008; Режимные люди в СССР / отв. ред. Т. С. Кондратьева, А. К. Соколов. М., 2009; Зубкова Е. Ю. На «краю» советского общества: Маргинальные группы как объект государственной политики, 1945–1960-е гг. / Е. Ю. Зубкова, Т. Ю. Жукова. М., 2010; Маргиналы в советском социуме: 1930-е – середина 1950-х гг. / отв. ред. С. А. Красильников, А. А. Шадт. Новосибирск, 2010.
На протяжении последних 25 лет историками и социологами, изучавшими советское общество и его трансформацию в новых социально-экономических условиях, предпринимались попытки создать собственные объяснительные модели социальных процессов. Так, например, размышления о сущности и эволюции социально-классовой природы советского общества представлены в работах М. Н. Руткевич [199] . В некоторых случаях осмысление низкого эвристического потенциала классовой теории обусловило формулировку новых концептуальных построений. К числу таких исследований относятся работы О. И. Шкаратана и В. В. Радаева, в которых, наряду с обзором основных идей и концепций стратификации обществ советского и постсоветского типа, предложена оригинальная авторская концепция о социальном порядке России – этакратизме, не относящемся к основным общепринятым типам социальных систем: капитализму или социализму. По мнению О. И. Шкаратана, в России советского времени сложилась дуалистическая стратификация, сочетающая сословную и социально-профессиональную иерархии [200] . Определенный интерес с точки зрения поиска новых методов и концепций представляют труды В. И. Ильина [201] . Автор, сравнивая советское и постсоветское общество, предложил рассматривать российский социум как совокупность властно-административной, социально-отраслевой, социально-демографической, социально-пространственной и этносоциальной стратификаций.
199
Руткевич М. Н. Социальная структура. М., 2004.
200
См. подробнее: Радаев В. В., Шкаратан О. И. Социальная стратификация. М., 1996; Шкаратан О. И. Российский порядок: вектор перемен. М., 2004; Шкаратан О. И., Ильин В. И. Социальная стратификация России и Восточной Европы: сравнительный анализ. М., 2006; Шкаратан О. И. Социология неравенства: теория и реальность. М., 2012.
201
Ильин В. И. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского обществ, 1917–1996 гг.: Опыт конструктивистско-структуралистского анализа. Сыктывкар, 1996; Его же. Социальное неравенство. М., 2000.
Одновременно с этим российская историография искала новые подходы к изучению социальных процессов. В результате использования методологических оснований и инструментария новой культурной истории возникли такие направления исследований, как гендерная история и история детства [202] . Показателем интереса к данной проблематике становится издание ежегодника «Социальная история» [203] .
Не менее заметной тенденцией в постсоветской историографии по социальной истории стало смещение ракурса исследования с определенных категорий населения на изучение повседневных практик [204] , историю потребления и моды как маркеров социальной стратификации. [205]
202
Градскова Ю. Обычная советская женщина: обзор описаний идентичности. М., 1999; Пушкарева Л. Н. Русская женщина: история и современность. История изучения «женской темы» русской и зарубежной наукой. 1800–2000: материалы
к библиографии. М., 2002; Смирнова Т. М. Дети страны Советов: От государственной политики к реалиям повседневной жизни (1917–1940 гг.). М.; СПб., 2015.203
На сегодняшний день все выпуски ежегодника с 1997 по 2013 г. размещены в сети Интернет, см.: http://www.icshes.ru/elektronnyj-nauchnyj-zhurnal-sotsialnaya-istoriya/vypuski
204
Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность, 1945–1953. М., 1999; Нормы и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920–1930-е годы / под ред. Т. Виховайнена. СПб., 2000; Нарский H. B. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917–1922 гг. М., 2001; Давыдов А. Ю. Нелегальное снабжение российского населения и власть, 1917–1921 гг. Мешочники. М., 2002; Журавлев С. В., Мухин М. Ю. «Крепость социализма»: Повседневность и мотивация труда на советском предприятии, 1928–1938. М., 2004; Аксютин Ю. В. Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953–1964 гг. М., 2004; «Советское наследство»: Отражение прошлого в социальных и экономических практиках современной России / под ред. Л. И. Бородкина, Х. Кесслера, А. К. Соколова. М., 2010; Орлов И. Б. Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления. М., 2010.
205
Журавлев С. В., Гронов Ю. Мода по плану: история моды и моделирования одежды в СССР, 1917–1991 гг. М., 2013; Захарова Л. Одеваться по-советски. Мода и оттепель в СССР. Париж, 2011; Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927–1941. М., 1999; Лебина Н. Мужчина и женщина: тело, мода, культура. СССР – оттепель. М., 2015.
К сожалению, расширение исследовательского поля социальной истории не привело к более точному пониманию предмета исследований. Причина такого положения – отсутствие концептуальных представлений о том, каким образом происходит формирование, изменение и смена различных элементов социальной системы. Историки с начала 1990-х гг. признавали необходимость обновления уже имеющегося у них методологического инструментария. В большинстве случаев, отмечая бесперспективность создания новой универсальной теории, объясняющей многообразие проявления социального в исторической ретроспективе, исследователи концентрировали внимание на процессах, четко локализованных во времени и пространстве. В результате такого разворота от «макросоциологических» сюжетов к региональным особенностям и положению различных социальных групп произошло, с одной стороны, фрагментирование исследовательского поля, а с другой – безусловно необходимое расширение источниковой базы исследований. Однако все это не позволяло представить полномасштабную картину развития российского социума на протяжении длительного времени.
Сложность проведения комплексного исследования социальных процессов в исторической ретроспективе связана с неизбежно возникающим противоречием между теоретическими построениями, основанными, как правило, на официально создаваемых источниках, таких как, например, законодательные акты или материалы статистики, и содержанием источников непубличного характера, в которых отражены повседневные практики представителей различных групп населения. Источники личного происхождения, документация частных хозяйств, жалобы и прошения, материалы неправительственной периодической печати, материалы следствия по различным гражданским и уголовным делам – все эти источники нередко позволяют поставить под сомнение четкие социологические схемы сословного или классового деления. Однако и использование только микроисторических методов изучения также не позволяет осмыслить длительные процессы изменения социального ландшафта во времени и пространстве.
В современной историографии данное противоречие прослеживается в работах, авторы которых рассматривают процесс формирования и трансформации сословного типа социальной структуры. Такой подход к изучению истории социальных процессов представлен в работах Н. А. Ивановой и В. П. Желтовой [206] . Основополагающим теоретическим конструктом, используемым авторами для описания исторической реальности в России имперского периода, является категория «сословный строй», которая подразумевает, что в обществе установлена система групповой юридической дифференциации, функционируют соответствующие ей государственные институты самодержавия, сословное местное управление и судопроизводство [207] . Такая система формируется в России с начала XVIII в. и постепенно, к концу XIX – началу ХХ в., эволюционирует от сословной к классовой социальной структуре [208] .
206
Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословно-классовая структура России в конце XIX – начале XX века. М., 2004; Их же. Сословное общество Российской империи (XVIII – начало ХХ в.). М., 2010.
207
Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи… С. 12.
208
Там же. С. 8.
В принципе, признавая общий вектор развития социальных процессов, авторы заявляют о своей приверженности сословной парадигме. На уровне макроисторических обобщений «сословный строй» представлен в работе как исторически обусловленный и зафиксированный юридически тип общественных отношений [209] , для которого характерны несколько базовых критериев для выявления сословных групп.
Первый критерий – общность юридического статуса и наличие ограничений на «вход» и «выход» из одной социальной группы в другую. В данном контексте В. П. Желтова и Н. А. Иванова соглашаются с мнением целого ряда исследователей о том, что «…сословия появляются тогда, когда на смену существующей возможности для человека свободно изменить свой социальный статус происходит, оформленная официальным законом, регламентация занятий, обязанностей и прав населения» [210] . Окончательное же оформление сословий происходит при введении четкого порядка передачи по наследству правового статуса индивида. Второй критерий – осознание членами социальной группы культурной общности и формирование различных сословных организаций, активность которых рассматривается как один из главных показателей степени зрелости сословного общества [211] .
209
Там же. С. 7–8
210
Там же. С. 8–9.
211
Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи… С. 14–15.
Все эти признаки «сословия» в исторической реальности тесно переплетены и не позволяют, по мнению авторов, согласиться с тезисом Р. Пайпса о доминировании в России исключительно юридического основания для сословной дифференциации. Наряду с правовой регламентацией прав и обязанностей, не менее важной для понимания, что такое «сословие», становится групповая социокультурная идентичность. Следуя этой логике, В. П. Желтова и Н. А. Иванова подчеркивают, что в России со второй половины XIX – начала ХХ в. «…длительное существование сословий способствовало превращению их в особые социальные образования, отличавшиеся социальной мобильностью, уровнем грамотности и культуры, семейным положением и др.» [212] . При таком подходе численность сословия не имеет принципиального значения, особенно если представители данной группы оказывали существенное влияние на принятие важнейших экономических и политических решений. В данном контексте одним из сословий российского общества имперского периода, которое обладало особым правовым статусом и сложившейся корпоративной культурой, авторы называют российский Императорский Дом. Находясь на вершине социальной иерархии, члены императорской фамилии обладали целым комплексов прав, привилегий и обязанностей, а следовательно, по мысли авторов, составляли «специфическую корпорацию» и были «неотъемлемой частью сословного строя России» [213] .
212
Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословно-классовая структура России… С. 239–259.
213
Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи… С. 15–23, 21–85.
Предложенные авторами критерии для определения сущности сословий в целом не вызывают принципиальных возражений. Действительно, установленный законодательно правовой статус и признание членами группы некой культурной общности во многом определяют характер внутри- и межгрупповых взаимоотношений. Однако, на наш взгляд, представление о российском обществе имперского периода как о иерархически организованной структуре, состоящей из 3–4 сословий, значительно упрощает социальную реальность.
Используя в качестве источников законодательные акты, материалы статистики и публикации в официальных ведомственных изданиях, авторы концентрируют внимание на процессе «эволюции правового статуса и положения основных сословий» в России имперского периода. При этом они признают, что не все существовавшие группы юридически являлись «сословиями» [214] . Некоторые из них не имели четко установленного статуса и занимали переходное положение, другие – официально причислялись к тому или иному сословию не по роду занятий и общественной значимости, как это происходило с «основными сословиями», а по национально-религиозной принадлежности, как, например, «инородцы».
214
Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи… С. 12, 14, 16.
Сложность построения непротиворечивой схемы социальной структуры российского общества заключается еще и в том, что даже те группы, которые официально были признаны «сословиями», в действительности не обладали всеми сословными признаками. В связи с этим В. П. Желтова и Н. А. Иванова отмечают характерную даже для «основных» сословий внутреннюю неоднородность и ненаследуемость личного статуса. Яркая иллюстрация существования социальных групп, не имевших в равной степени всех сословных признаков, – личное дворянство и купечество [215] . Особенно заметно несоответствие комплексу формальных признаков сословий в России становится при внимательном рассмотрении организации «корпоративных институтов», способных формировать чувство сословной идентичности и защищать групповые интересы [216] .
215
Там же. С. 722.
216
Там же. С. 723.