Гравитация
Шрифт:
Краем глаза я заметила, что Бьёрн внезапно шевельнулся, когда я проковыляла мимо него. Вяло и медленно подтащил руку по черному от крови снегу и выстрелил.
Я не видела, как Гаспар оседает на ступенях крыльца. Я не видела, как Бьёрн снова лежит бесформенной грудой, и жизнь медленно отлетает от него. Я не хотела думать о том, что Гаспар смотрит мне в след. Я продолжала бежать, хромать, шагать прочь. Прочь отсюда, пока ещё есть возможность — вот единственная мысль, которая оставалась в голове.
Когда я выбралась на проезжую часть, последнее, что я увидела, это бросающиеся на меня из-за поворота улицы огни машины. Удара от столкновения и хруста своих костей я даже не успела почувствовать.
Из полицейского рапорта:
«Тело
Из карты наблюдения:
«Пострадавшая находится в тяжелом состоянии. Сознание отсутствует. Оскольчатые переломы костей ног. Перелом ребер в боковом отделе. Повреждение селезенки. Закрытый пневмоторакс. Подключена к системе жизнеобеспечения и искусственной вентиляции легких. Готовится к экстренной операции.»
Часть 2
Глава 22
Город живет без перерыва на сон. Каждый его район — как пульсирующий участок сердца, который вовлечен в работу. Огни отражаются в небе и в воде, благо ее тут предостаточно. Не замирающую ни на секунду жизнь Ванкувера бдительно охраняют пики Львиной горы, похожие на головы морских львов, наблюдающих за тем, что происходит там, внизу.
Если свернуть в сторону от шумных районов, оставить далеко позади один из берегов реки Фрейзер, которая впадает в узкий залив, затем проехать на немного разбитом автобусе Транслинк, то город меняется. Здесь почти нет туристов, совсем мало хороших машин. Но в то же время достаточно спокойно, чтобы стоять на балконе, выкуривая косячок, и не переживать, что лицезрение мужчины, облаченного в одни трусы, может кого-то оскорбить. Донго Туаре не волнуют такие мелочи. Он глубоко затягивается дурманящим дымом и выдыхает кольца. Те плавно вылетают в пространстве между домами, и уносятся вверх. Донго провожает их взглядом, растягивает в улыбке широкие губы и, подтянув трусы, возвращается в квартиру. Шлепки его босых ног нарушают тишину, и Донго Туаре думает, что надо бы как-нибудь купить хороший ковер. Он проходит в свою спальню, где воздух полон пьянящего аромата мускуса, сандала и тонкого запаха марихуаны. Донго никогда ничего не боится, но когда внезапно включается свет, который вгрызается в его глаза, он почти испуган. Сквозь пелену тумана, щуря слезящиеся глаза, Донго видит темную фигуру, сидящую на старом кресле в углу спальни.
— Теперь мне понятно, почему Вы предпочитаете называть себя Ифритом, — голос звучит из призрачно дрожащей завесы тумана, меняется и плывет от действия наркотика. И Донго Туаре внезапно думает, что ему действительно становится не по себе.
— Ваш заказ готов, тут данные о ребенке, рожденном в указанном году от женщины, которая Вас интересует, и переданном в службу опеки, — чувствуя, как его голос больше похож на клекот, уточнил Донго. Ему нет никакого дела до того, почему гость интересуется ребенком одной из городских шлюх, его работа — найти сведения, вышелушить их из систем и баз данных, как орех из скорлупы. Его гости являются людьми без имён. Они всегда приходили в полумраке, как демоны далекой родины Донго, где шорохи в ночи смертельны.
— О, это просто замечательно, — улыбается в темноте гость Донго.
По эбеновой коже лица Донго текут капельки пота, но он старается не обращать ни на что внимания. Ему жарко так, слово вся Сахара перенеслась в небольшую комнатку и теперь удушает его зноем. Наконец он отрывает взгляд от небольшого ноутбука и смотрит на того, кто стоит за его плечом.
— Вы чрезвычайно талантливы, господин Ифрит, — в голосе говорящего с ним гостя слышится одобрение, и Донго на мгновение переводит дух. Он не может объяснить — почему его гость внушает ему безотчетную панику. Это слишком глубокое, слишком древнее ощущение, которое спасало его предков от тихих шорохов в ночи. Донго не понимает — чем занимается этот незнакомец.
— Обидно, что такой талант прячется в тени, — говорит незнакомец, и Донго чувствует,
как холодный пот течет по его спине. Зря он не хотел купить оружие, рассудив, что оно ему не пригодится. Донго ощущает, как в комнате их теперь больше — он, его гость и смерть.— Ах, да, чуть не забыл. Ведь я должен передать Вам благодарность от одного Вашего заказчика. У него ещё был забавный ник, Кудряшка Ко.
— Мне оплатили работу, — настороженно возражает Донго.
— Считайте, что это дополнительный бонус, — улыбается незнакомец.
Он кладет перед ним небольшой чемоданчик, с тихим щелчком открывает его, чтобы Донго мог увидеть тусклые купюры. Дождавшись, когда Ифрит кивнет, его гость застегивает своё серое пальто и выходит из комнаты, насвистывая какой-то забавный мотив, похожий на детскую песенку. Донго смотрит на чемоданчик, где-то глубоко в его голове копошится мысль, что сумма слишком велика для обычного бонуса. Потом эта мысль уходит, и Донго еще некоторое время сидит на одном месте перед своими деньгами, затягиваясь новым косячком, и туман наркотика блаженно свивает кольца в его мозгу.
Позже вышедший на балкон дома, молодой человек, делает глоток пива. Из окон квартиры в здании напротив него выползают наружу клубы дыма и медленно тянутся вверх, в ночное небо с опрокинутыми звездами. Парень мгновенно трезвеет, хлопает себя по карманам брюк, разыскивая мобильный телефон, и вызывает пожарных. Они как раз успевают приехать к тому моменту, когда ревущее пламя поглатывает квартиру полностью. К утру пожарные наконец заканчивают тушить выгоревшие помещения, и спасатели могут приступить к поиску погибших. К счастью, погиб всего лишь один человек, наркоман Туаре, и люди радуются, что дом отделался малыми жертвами.
Боль вгрызается в каждый уголок, каждую клеточку. По венам разливается огонь, отрава, которая заставляет тело гореть на непрерывном костре. Все кости превращены в текучий металл, и в каждой конечности методично проворачивают острые крючки, рвущие плоть. У боли есть лицо, оно выглядит как женщина с кожей цвета молочного шоколада. Волосы боли ярко рыжие, как огонь. И каждый раз, когда она появляется передо мной, эта рыжая боль, я хочу только одного — умереть.
Я знаю, что еще не мертва. Из моих рук торчат провода, а там, где находятся ноги, высятся металлические конструкции. Сознание возвращается ко мне неожиданно, и я не знаю — что может быть хуже, чем застрять в искореженном теле. Когда бред уходит, я понимаю, что рыжеволосая женщина никак не связана с болью. Мерно пищит аппарат жизнеобеспечения, сообщая на экран параметры дыхания и давления. Никто не вливает в меня огонь, просто тело бьется за жизнь и горит от лихорадки.
Позже, когда не один раз за окном гаснет и возвращается день, врачи освобождают меня от интубационной трубки. Дыхание вырывается с хрипом и ранит горло, но зато я дышу сама. Хотя, до сих пор и прикована к кровати массой креплений, спицы которых пытаются срастить мои кости. Я не задаю вопросов врачам, не пытаюсь говорить. Долгими часами я смотрю в никуда, на белый потолок, пока меня не прерывают сестры, приходящие выполнять назначения и пытающиеся разговаривать со мной.
Лица людей, входящих в палату, впитывают в себя тишину и борьбу жизни и смерти, в которой я не хочу принимать участия. Наконец, врач говорит, что мне завтра придется встретиться с специалистом, который поможет мне. Сколько бы они не работали со мной, я должна настроиться позитивно, чтобы помочь лечению. Моя голова пуста как расколотый орех. Я молчу просто потому, что мне не о чем спрашивать. Не о чем говорить. И врач уходит, явно не уверенный в том, что мне можно помочь.
Специалист, призванный заставить меня продолжать борьбу, приходит тогда, когда тени на стене начинают медленно ползти, говоря о том, что за окном садится солнце. Она осторожно придвигает к кровати стул, оставаясь в стороне от бесчисленного количества проводов, садится на его край и спокойно смотрит на меня. Рыжеволосая женщина с кожей цвета молочного шоколада и почти черными глазами.
Она смотрит на меня, и её спокойный, глубокий взгляд, фиксирует любоее изменение выражения лица собеседника. Убедившись в том, что я заинтересовалась ею, женщина улыбается вежливой, тонкой улыбкой.