Граждане

Лэнкот довольно редко созывал коллегию. Со времени отъезда Вейера он старался постепенно ограничить круг людей, которые могли бы влиять на направление газеты. Игнаций Вейер привлек в редакцию «Голоса» большую группу молодых журналистов, среди которых было немало начинающих. Из них некоторые делали тогда первые шаги, начав сразу после освобождения Польши сотрудничать в газетах ЗВМ [33] .. Другие еще не так давно писали только в молодежных стенных газетах в провинции. В журналистских кругах Вейера называли «искателем жемчуга», и старые, довоенные газетные работники вопили, что он — сумасшедший фантазер. «Жемчуг», который собрал Вейер, представлял собой компанию очень молодых, очень горячих и всегда взлохмаченных парней. Еще несколько месяцев назад их было полным-полно в коридорах и комнатах редакции, где они поднимали невероятный шум и галдеж, понося империалистов и друг друга. Вейер ругал их на чем свет стоит, учил писать статьи, посылал в районы, платил мало, а требовал много. Каждый из них готов был за него в огонь и воду даже без особой необходимости. Самых способных, таких, как Виктор Зброжек, Вейер подвергал испытаниям, поистине тяжким: месяцами держал их в районах, на участках острейшей классовой борьбы, можно сказать — под обстрелом диверсантов. Так, например, Зброжек начинал свой стаж журналиста под Белостоком: его первые репортажи 1947 года еще пахли порохом. Виктор был любимцем Вейера.

33

ЗВМ (Zwiazek Walki Mlodych) — Союз борьбы молодых, молодежная организация, под руководством ППР самоотверженно боровшаяся с оккупантами. — Прим. перев.

А Лэнкот не любил «жемчужин» Вейера. «Люцына, это — кукушкины яйца», — не раз говорил он жене, приходя из редакции. Молодые журналисты после отъезда Вейера сплотились вокруг Зброжека. Лэнкот страдал от того, что жестокая молодежь при всяком удобном случае сравнивала его с Вейером, изощряясь при этом в откровенных насмешках. Скоро он вынужден был перейти от пассивных страданий к решительным действиям: понемногу, весьма искусно начал отстранять молодых «скандалистов» от работы в газете. Делал он это с величайшей осторожностью, без всяких придирок и каверз — незаметным образом отбивал у них охоту работать. В редакции царили теперь скука и официальность, и «вейеровцы» стали бывать здесь все реже. Одни ушли в «Штандар млодых» и «Экспресс», других приютили «Трибуна люду» и «Жице Варшавы». В «Голосе» остался только Виктор Зброжек. Лэнкот был опытный стратег и понимал, что для приличия следует сохранить хотя бы одну «жемчужину» из коллекции Вейера.

Необходимость заставляла его искать опоры в опытных профессионалах. В редакции, конечно, были и такие: Лефель, Бабич, Калина, Пахуцкая, всё люди неглупые и не злые, но, по выражению Валерия Бабича, «выбитые из седла историей». Вейер умел их использовать, но будущий «стержень» газеты он видел в молодых. Лэнкот же, наоборот, вынужден был опираться на «старую гвардию». Не забыл он и о Сремском, которого все уважали за безупречное прошлое, за строгую принципиальность и честность. Так возникла новая редколлегия «Голоса», со временем обогатившаяся еще одним членом в лице Чижа.

Павел сидел спиной к окну, неподалеку от письменного стола, за которым председательствовал Лэнкот. Остальные расселись у стены, против большой карты Польши, висевшей над головой Лэнкота. Зброжек придвинул свой стул к стоявшему в глубине комнаты шкафу со стеклянными дверцами, где хранились книги и комплекты «Голоса» за прошлые годы, и по своему обыкновению перелистывал какую-то книгу, не проявляя ни малейшего интереса ни к ходу заседания, ни к присутствующим. Он поднял глаза только тогда, когда Лэнкот объявил:

— Я вас созвал, товарищи, по желанию товарища Зброжека. Собственно говоря, кроме только что рассмотренных нами мелких текущих дел, на повестке никаких других вопросов нет. Так что, может быть, сейчас товарищ Зброжек… Прошу!

При первых же словах Зброжека Павел наклонился в его сторону и крепко сплел лежавшие на коленях руки. В наступившей тишине слышен был только шопот Бабича, который говорил Пахуцкой:

— Ох, и драка же будет! Смотри, какой у него вид!

Зброжек был бледен, но заговорил спокойно:

— Я хотел сообщить товарищам, что ухожу из редакции «Голоса». Это все, что я имею сказать. Простите, что по такому пустячному поводу позволил себе отнять у вас время… Ну, вот, кажется, и все…

Он усмехнулся дрожащими губами. Все были поражены. Сремский шелестел бумагами, делая вид, что проверяет содержимое своей папки.

— Надеюсь, вы объясните нам причины, — начал Лэнкот после некоторого молчания.

И снова пауза. Лэнкот внимательно разглядывал свои аккуратно обрезанные ногти. Пахуцкая и Лефель усиленно мигали друг другу. Один только Валерий Бабич с нескрываемым интересом наблюдал за Зброжеком, который был бледен как полотно, но улыбался.

— Объяснить причины? — тихо переспросил Зброжек. — Стоит ли говорить о такой мелочи? С некоторых пор мое сотрудничество в газете — одна фикция. Уйду и после себя не оставлю пустого места в редакции: незаменимых нет! Да и, наконец, коллега Чиж как будущий глава репортерского отдела…

Зброжек не докончил фразы и, пожав плечами, принялся опять перелистывать книгу с таким видом, словно то, что он говорил, вдруг стало ему самому неинтересно. Все посмотрели на Павла.

Сремский поднял глаза от бумаг.

— Спокойнее, Зброжек, — сказал он вполголоса. — Не торопитесь, подумайте.

— Лю-бо-пытно! — буркнул редактор отдела спорта Калина, морща лоб от великого умственного напряжения.

Зброжек возразил, что им все уже продумано. И опять, тряхнув головой, повторил, что вопрос этот пустячный, не стоит им больше заниматься. Ведь ничего же не случилось: газета существовать не перестанет, редакционная линия будет сохранена.

— Словом, не о чем толковать, — заключил он. — Ухожу я, остается Чиж.

Он сказал это тихо, с усмешкой, которая привела в трепет нервного Лефеля. Никто не изъявил желания выступить после Зброжека.

Павел сидел, потупив голову, глядя на трещину в рассохшемся паркете между шкафом и стулом Зброжека. Он сидел спиной к свету, и выражение его лица трудно было уловить.

— Товарищ Зброжек, — терпеливо сказал Сремский. — Вам следует яснее мотивировать свое заявление. Если у вас есть какие-нибудь претензии или обвинения, — пожалуйста, изложите их.

— Ведь вы, надеюсь, нам доверяете? — вставил Лэнкот, отрывая уголок от промокательной бумаги, чтобы скатать шарик.

Зброжек глянул на него исподлобья и рассмеялся. Он хотел что-то ответить, но в эту минуту дверь распахнулась, и вошел рассыльный Липка с ворохом гранок. Он положил их на стол перед Лэнкотом и обвел всех любопытным взглядом живых черных глаз.

— Слушаем вас, — откашлявшись, сказал Лэнкот, когда Липка вышел.

Атмосфера в кабинете сгущалась. Все торопливо и возбужденно закуривали или тушили папиросы.

Зброжек провел рукой по волосам и, едва заметно нахмурив брови, с серьезным видом кивнул головой.

— Что ж, если вам угодно… Вы знаете, мне давно не по душе та политика, которая проводится у нас в «Голосе». Нужно ли снова объяснять это? К чему? Чтобы услышать в ответ — в который уже раз? — что я — нигилист, что я черню Народную Польшу? Нет, на этот раз вам не удастся вызвать меня на такого рода разговор. Я ухожу из редакции потому, что не терплю лжи. Да. Моих репортажей уже не печатают. Ну что же, пусть будет так, признаю себя побежденным. На варшавском строительстве нужны рабочие руки. Завтра же наймусь в подносчики кирпича. А репортажи будет писать Чиж. Просто и ясно. Я кончил.